Ну, положим, есть, и Михаил прекрасно знал, кто именно. Беда, однако, в том, что этот человек не свободен и свободу от супружеских уз обретать отнюдь не собирается, у него двое несовершеннолетних детей и вполне приличная репутация в Союзе писателей, портить которую ему совсем не с руки. – Коль нет любовника, то идти тебе, моя дорогая, некуда. Где у тебя мама-старушка проживает? В деревне под Калугой? Ты туда собираешься съехать? Подозреваю, что нет. У тебя в Москве работа, друзья, поэты твои богемные. А жить где? Только здесь. Допустим, пока Юрка учится в Омске, вы с Колькой будете жить как соседи, в разных комнатах. А потом, когда парень вернется? Он уже на втором курсе, между прочим, ему учиться осталось всего два с половиной года, и эти два с половиной года промелькнут так быстро, что ты и ахнуть не успеешь. Вернется молодой мужчина, офицер, захочет устроить свою личную жизнь, приведет в дом невесту, потом жену. Как ты себе представляешь жизнь в разводе в таких условиях? Лариса допила бутылку одним глотком, поставила пустую тару на пол, посмотрела вызывающе. – Квартиру разменяем. Я здесь прописана, имею право на свою долю жилплощади. – Прекрасно! Вот это, – он широким жестом обвел рукой вокруг себя, – меняется только на две комнаты в коммуналках. Даже на «однушку» и коммуналку это не потянет, метраж маленький, планировка неудобная. По общей кухне соскучилась? По очереди в ванную? По склочным соседям? По бараку, из которого наша семья тебя вытащила благодаря труду нашей матери? Ты – смазливая деревенская девчонка, которая жила в общаге и не имела ничего, а теперь живешь в отдельной квартире с мужем, который получает очень приличную зарплату. Давай, двигай вперед, к разводу, живи неизвестно где на свою зарплату лаборантки. Ты этого хочешь? – Да пошел ты… – повторила она, не очень, впрочем, уверенно. – Тоже мне, учитель жизни нашелся. Иди своих милиционеров воспитывай, а меня не надо. Михаил помолчал. – Я не пытаюсь тебя воспитывать, Лара. Я пытаюсь донести до тебя простую мысль: не нужно провоцировать моего брата на резкие движения. От развода ты не выиграешь, поверь мне. Ты много чего потеряешь и ничего не получишь взамен, кроме свободы, которую тебе некуда будет девать. Да, ты сможешь пить, сколько захочешь, хоть каждый день с утра до ночи. Но это и все. Это единственный плюс, остальное – сплошные минусы и неудобства. Пойми же, я тебе добра желаю. – Ты? Мне? Добра? – Лариса громко расхохоталась. – Да ты никогда меня не любил! Ты вообще людей не любишь. Какого добра ты можешь мне желать? – А вот теперь слушай внимательно, – сказал он совсем тихо и очень твердо. – Да, ты мне никогда не нравилась и я тебя не любил и не люблю, это правда. Но разве я обязан? У каждого человека внутри есть встроенный механизм, благодаря которому мы любим тех, кто одной крови с нами. Вся наша семья – одной крови, мы все кровные родственники. Кроме тебя. Мать, Коля, Нинка, Юра – мы все родня, и мы любим друг друга независимо от того, есть у нас недостатки или нет. Даже если кто-то совершает поступки, которые нас бесят, мы не перестаем его любить. Хотели бы перестать – да не можем, потому что механизм работает. Ты – совсем другое дело. В твою сторону наши механизмы не направлены, мы не умеем и не можем тебя любить, мы можем только терпеть тебя, мириться с твоим присутствием, но и то ровно до тех пор, пока ты не бесишь. А ты уже бесишь, моя дорогая. Если ты доведешь моего брата до развода, то Колька будет злиться, мать начнет переживать за него, Юрка тоже неизвестно как к этому отнесется. Вся семья будет на нервах и в страданиях. Мне это надо? А тебе? Напоминаю: ты ведь продолжаешь жить здесь на правах соседки, и вся эта нервотрепка с упреками и выяснением отношений окажется у тебя на голове. Так что имей в виду: я желаю добра в первую очередь своей семье и себе самому, но в данном конкретном случае это равно тому, что я желаю добра и тебе. В этой ситуации твое добро и наше – одно и то же. Усвоила? Он умолк, ожидая какого-нибудь ответа, однако Лариса молчала и даже не смотрела на него. Глаза ее блуждали по стенам, по оконным занавескам, но то и дело возвращались к стоящей на полу пустой бутылке. «Все мои слова – мимо цели, – подумал Михаил. – Она думает только о том, где взять еще выпивку. Ждет не дождется, когда я уберусь отсюда, и побежит в ближайший продмаг». Резко отодвинув стул, поднялся и заговорил чуть громче. – Мой брат – интеллигентный человек, а я – нет, запомни это. Я все детство провел среди хулиганов, многие из которых выросли и стали бандитами и ворами. Они многому меня научили. И я могу многое из того, чего не может и никогда не позволит себе сделать Николай. Он не позволит, а я – легко. Если ты будешь продолжать в том же духе и угрожать спокойствию моей семьи, то мало тебе не покажется, обещаю. Он вышел в прихожую, обулся, надел пальто, встал на пороге комнаты. – Прошу тебя, Лара, очень прошу: держи себя в руках. Не доводи нас до греха. Хочешь пить – пей, только так, чтобы никто не видел и не знал. – А тебе, конечно, главное, чтобы никто не знал, да? – громко и с вызовом заговорила Лариса. – Чтобы все шито-крыто, понятное дело. Считаешь, что я – позор вашей благородной семейки офицеров милиции. Вы же такие безупречные, такие благонравные, все такие чистенькие, приглаженные. И мысли у вас такие же чистенькие и приглаженные, а знаешь почему? Потому что у вас в голове пусто, там ничего нет, кроме служебных инструкций. Вся ваша безупречность и благонравие не от совести и честности, а от тупости, необразованности и неграмотности. Думаешь, диплом о высшем образовании получил и сразу умным стал, да? Так я отлично знаю, чего стоит твой диплом, своими глазами видела, как ты учился. Перед экзаменом два часа учебник полистаешь, пару цитат наизусть выучишь – и готово. Видела я, какие книги у тебя в комнате на полках стоят, да только ты их не читал, а если и читал, так ничего не понял. Тоже по паре цитат выучил оттуда и щеголяешь, делаешь вид, что ознакомился с трудами. Этим можно обмануть, пустить пыль в глаза какому-нибудь дурачку, но человека, который на самом деле читал и обдумывал, такой лажей не накормишь, он сразу поймет, что ты нахватался по поверхности, а на самом деле ничего не знаешь. Как был тупым и необразованным, так и остался. Все вы, Губановы, только фасады красить умеете, а построить что-то стоящее – кишка тонка. Все вы лицемеры из потемкинских деревень! Это было обидно. И не потому, что оскорбительно, а потому, что близко к правде. Михаил не очень-то высоко ценил образованность и эрудицию. А если уж совсем честно, то не ценил вовсе. Глупости это все. Главное – власть, а для власти нужны знания, только не научные и всякие там философские, а живая информация, при помощи которой можно управлять людьми. Но коль угораздило его родиться и жить в обществе, где принято кичиться образованностью и всесторонними знаниями, то приходится соответствовать, держать лицо, иначе уважать не станут. Мише казалось, что он очень ловко все придумал: выучить по две-три цитаты из умных книжек и вставлять при каждом удобном случае, непременно ссылаясь на первоисточник, называя полностью имя автора и название труда. Выглядело очень впечатляюще. Две-три цитаты отсюда, еще парочку – оттуда, набрал с полтора десятка и вполне удачно производил нужное впечатление. Неприятно, однако, что пьяная Ларка об этом заговорила. Догадалась, сучка. А Лариса все не могла остановиться, выкрикивала обвинения и оскорбления и вдруг разрыдалась, когда Михаил уже взялся за ручку двери, чтобы уйти. Пришлось остановиться. Нужно выждать, когда эта идиотка успокоится, придет в себя хоть немножко, и сказать ей напоследок несколько мирных дружеских слов. Нельзя расставаться на такой ноте. Последнее, что сегодня Колькина жена услышит от Михаила, должно запечатлеться в ее памяти как мягко-строгое и обнадеживающее. Приятное. Как там говорилось в фильме про Штирлица? Запоминается последнее. И это последнее требуется обеспечить. Он, не раздеваясь, прошел в кухню, присел на табурет, собрался было поставить локти на стол, но одернул себя, выпрямил спину и замер. Осанка – это очень важно. Нельзя расслабляться даже когда не сидишь в служебном кабинете. Из включенной радиоточки звучал надрывный голос Муслима Магомаева: Мы на чертовом крутились колесе. Колесе, колесе… Михаил невольно поморщился. Ну сколько можно? Уже лет пять, наверное, эту песню крутят то по радио, то по телевизору, какой концерт ни включишь – Магомаев со своим «Колесом» или еще с какой-нибудь старомодной песенкой про любовь. Разве это музыка? Разве это вообще можно слушать? Ему привозят заграничные пластинки с записями модных на Западе исполнителей, так вот на них действительно музыка, которая аж до костей пробирает. И вообще, страны Запада – это мечта. Нет, жить там постоянно Миша Губанов не хотел, иностранных языков он не знает, да и порядки там другие, поди приноровись, пока разберешься, что к чему и где и с кем решать те или иные вопросы. Нет уж, дома, в советской стране, все известно, все понятно, и говорят все по-русски, не нужно напрягаться и осваивать новый язык и новые правила жизни. Его все устраивает, ему все здесь нравится. Но… Хорошо бы так устроить, чтобы порядки были советские, бесплатное образование, бесплатная медицина, простые и понятные правила построения карьеры, а вот все остальное было бы как там, в Европе и Америке. Красивые блестящие машины по доступной цене, просторные квартиры, а еще лучше – отдельные дома, да еще и с бассейном. Разнообразная бытовая техника, чистые тротуары и отремонтированные фасады домов, чтобы по улице было приятно ходить. Хорошо сшитая модная одежда, в которой выглядишь как человек, а не как бомж. Обувь всех размеров, которая не жмет и не натирает кожу на костяшках пальцев и пятках. Бутылки разнообразного спиртного с яркими этикетками. Сигареты с табаком элитных сортов. И обязательно чтобы на каждом углу было кафе или бар, где можно выпить кофе и почитать газету, сидя за столиком на улице или в уютном помещении с неярким светом. В такие кафе люди ходят даже завтракать! Ах, как мечтал Михаил о том, чтобы завтракать именно в кафе, заказывать чашечку кофе и круассан… Круассанов он отродясь не пробовал, только в кино видел, но понятно, что это какая-то выпечка и, наверное, очень вкусная, раз ее постоянно едят герои фильмов и книг. Куда приятнее утром заскочить в такое вот кафе, нежели завтракать дома. Среди всего этого убожества… Он обвел глазами кухню. Занавески на окне точно такие же, как и в его квартире, пошлые квадратики на светло-желтом фоне, покупали-то на две квартиры одновременно, когда переезжали из барака, больше десяти лет назад. Так и висят до сих пор. Стол покрыт клеенкой в цветочек, местами поцарапанной ножом, местами покрытой пятнами. У холодильника ручка примотана черной изолентой, потому как отваливается. Металлическая хлебница, белая с голубым, стоит на невысоком холодильнике, а зачем она вообще нужна? В ней хлеб плесневеет уже на третий день, мать замучилась отмывать, что здесь, что у себя. Чашки и тарелки разномастные, потому что сервиз стоит в серванте и достается только по праздникам, да и то если гости приходят. Сервиз красивый, Ломоносовского завода, такой запросто не купить, нужно доставать, поэтому не дай бог разбить хоть один предмет. Для гостей – красота, а для себя можно не напрягаться, попить-поесть из того, что попроще. Ну и что, что на чашке скол, а на краю тарелки трещинка? Еда не вываливается, жидкость не проливается – и хорошо, сойдет. На Западе нормальные люди меняют детали интерьера без проблем, когда хочется чего-то новенького, идут в магазин и покупают. А здесь вещами пользуются столько лет, сколько сама вещь живет. Пока не развалилась окончательно – пусть служит. Потому что приобретать новое – та еще головная боль, даже если деньги скоплены и отложены: побегай-ка по магазинам, поищи, а то и в очередь записываться придется и ждать потом месяцами. Ну почему, почему нельзя так устроить, чтобы порядки оставались советскими, а жизнь – как за границей? Чтобы было красиво, удобно и изобильно. Нет уж, в своей будущей отдельной жизни Михаил Губанов все сделает так, чтобы было как на картинках из иностранных журналов. В мебельной стенке непременно должна быть барная секция, которую он набьет красивыми импортными бутылками и «правильными» рюмками и стаканами: для коньяка – одна форма, для шампанского другая, для виски третья… Для повседневного использования – сервиз. Одежда для дома – не старые треники или пижамные штаны, а джинсы и тонкий джемпер. Да-да, вот именно: джинсы, которые считаются писком моды и призваны демонстрировать в общественных местах успешность и благосостояние, он будет носить дома. И от жены потребует, чтобы никаких застиранных халатов и близко не было, по утрам – пеньюар с кружевами, а в остальное время – удобные брючки и блузки или специальные домашние платья, он такие видел в журналах мод: длинные, свободные, из ярких тканей. Квартира, разумеется, у него будет своя, отдельная. Михаил уже и план составил. Несколько месяцев назад был в командировке в Красноярске, там министерство организовало научно-практическую конференцию по политико-воспитательной работе. Губанова туда направили не только послушать, но и поучаствовать в обсуждениях на секциях и круглых столах. Задача была выполнена с блеском, заученные загодя цитатки очень пригодились и сыграли свою роль, майор Губанов произвел отличное впечатление: образованный, хорошо держится, скромно, но с достоинством и уверенно. Удалось близко сойтись с одним местным начальником из Красноярского краевого управления, которому Миша так понравился, что зашел вполне серьезный разговор о переводе: «Нам нужны такие офицеры, как ты, и место как раз освобождается, человек выходит в отставку. Давай, Мишка, решайся, жильем тебя обеспечим, должность полковничья, отработаешь лет пять и вернешься в Москву с тремя звездами на погонах. А то и здесь останешься, до начальника ГУВД края дорастешь, станешь генералом. В тебе потенциал огромный, да и я поддержку обеспечу». Колебался Михаил недолго. Ну, если честно, то не колебался ни одной минуты. Хотя вид, конечно, сделал, что предложение неожиданное и ему нужно подумать. Перспективы этим предложением открывались огромные. Он будет не просто заместителем начальника, а еще и начальником целой политчасти, у него будут подчиненные, которыми можно командовать, давать им поручения и задания, выслушивать отчеты, поощрять и наказывать. И жену в Красноярске можно найти такую, какую надо. В Москве как-то не очень получается: красивые не хотят в глаза заглядывать и в рот смотреть, а те, которые готовы это делать, какие-то неказистые. И еще одна трудность с невестами в столице нашей Родины: брать иногороднюю, не имеющую своего жилья, – куда ее привести? В квартиру к матери и сестре, да еще и прописывать. И если что пойдет не так, придется делить жилплощадь, а как ее поделишь? Вон Коля с Ларкой – живой пример перед глазами. В очередь на улучшение жилищных условий его, конечно, поставят, все основания будут, да только стоять в этой очереди придется много лет. Нет уж, такие пироги Михаилу совсем ни к чему. Жениться на москвичке, прописанной у своих родителей, в этом смысле лучше, надежнее, в крайнем случае, она к ним и вернется. Но родители будут при этом находиться в опасной близости к молодой семье, начнут лезть в их жизнь, капать дочке на мозги, мол, твой муж не то сделал, не так сказал, ему бы надо… и все в таком роде. Одним словом, постороннее влияние, которое ослабит власть мужа над женой. Такая ситуация тоже не привлекала. А вот девица из хорошей семьи в Красноярске, далеко от Москвы – это как раз то, что нужно. Какая бы красивая ни была, это она в столице может рожу корчить, а там, в Сибири, и в глаза будет преданно заглядывать, и в рот смотреть, лишь бы вырваться в самое сердце страны. Родители ее останутся в Красноярске, а на таком расстоянии в тысячи километров особо на дочь не повлияешь. Жилье дадут, и через пять лет, получив звание и соответствующую строку в послужной список, эту квартиру можно будет обменять на московскую. Вот и будет молодой семье отдельное столичное жилье. А Ларка все рыдает… Когда ж она уймется-то, господи прости! Вот же влип Коля с этой скороспелой женитьбой… Ни толку, ни проку от такого супружества. У Кольки уже давно другая баба есть, Ларка по мужикам таскается, после своего Разумовского совсем с катушек слетела, напивается, всю красоту растеряла, вон морда какая оплывшая, а ведь такой красоткой была – глаз не оторвать. И для чего все это? Правильно, нужно делать вид. Чтобы Юрку не травмировать и чтобы мать была спокойна. Юрка-то вырос уже, а вот мать – это да, это проблема. Татьяна Степановна стала сдавать, болеет все чаще, сердце сбоит, ей волноваться и переживать совсем нельзя, так врачи говорят. Давление скаканет вверх – и может случиться инсульт. А уж что такое тяжелобольной человек у тебя на руках, Миша Губанов знает прекрасно, насмотрелся на своего друга, того, который жил в «директорской» сталинке. Мысль о том, что в их крошечной квартирке на долгие годы поселится болезнь, лекарства и тяжелый дух, неизменно сопровождающий лежачих больных, приводила его в ужас. Он готов на все что угодно, лишь бы с матерью ничего такого не случилось и чтобы его более или менее комфортная жизнь не оказалась испорченной. И будет покрывать Ларису с ее пьянством и любовниками, спасать семью брата, сколько хватит сил, только бы мать не нервничала и продолжала считать, что все в порядке. Правда, не исключено, что совсем скоро он уедет служить в Красноярск, потому что запрос на личное дело уже отправили в Москву, в управление кадров министерства. Но до тех пор, пока он еще здесь, в Москве, он сделает все, что в его силах. Октябрь 2021 года Петр Кравченко Он знал, что этот момент обязательно настанет, и заранее ненавидел его и боялся. Наваливались апатия, тоска, нежелание работать, сама работа казалась бессмысленной, никому не нужной и не интересной, а уже проделанная часть задуманного представлялась пустой, тупой и нелепой. Так было и в студенческие годы, когда он писал курсовики и диплом, так было и при работе над большими материалами, требовавшими проведения журналистского расследования, так произошло и во время написания книги о деле Сокольникова. Петр второй день валялся на диване и смотрел в потолок. Изо всех сил старался заставить себя думать об убийстве следователя Садкова и с отвращением к самому себе понимал, что не хочет. Ни думать, ни тем более что-то предпринимать для сбора информации. И к Губанову ехать не хотелось. Слава богу, они со стариком договорились взять паузу на несколько дней. Николай Андреевич был не в восторге, ему явно нравилось иметь собеседника, с которым можно предаваться воспоминаниям, держа молодого журналиста на крючке и медленно, крошечными шажками приближаясь к самому главному. Но Петр заявил, что ему необходимо время, чтобы привести в порядок диктофонные записи, перевести их в текст, обдумать и взвесить. А он что? Не обдумывает, не взвешивает, даже не переслушивает. Лежит, как куль с мукой, и таращится в пустоту. Карина сидит за компьютером, работает, то и дело поглядывает на Петра и тихонько вздыхает. – Так и будешь лежать? – спросила она. В голосе нет осуждения, но и сочувствия маловато. Ей непонятно его состояние, она всегда в тонусе, всегда готова к работе. – Буду, – равнодушно откликнулся Петр. – И долго? В прошлый раз была неделя, а сейчас сколько запланировал? Ну конечно – план, план и еще раз план. Карина живет и работает только по плану. Ей не понять метаний творческой профессии, когда нужно придумывать, сочинять, создавать. Ей неведомо жуткое ощущение пустоты и тупика, когда все сделанное выглядит полным дерьмом, а предстоящее похоже на бездну, из которой не выбраться. – Не знаю, – буркнул он и отвернулся лицом к стене. – Я поняла. А если Анастасия Павловна позвонит и спросит, что ты ей скажешь? Она для тебя старалась, людей напрягала, люди работали. Нужно ведь что-то ответить. Вот же… Хороший вопрос. Стасов, шеф Каменской, действительно напряг какие-то старые связи, и информация о Галине Перевозник, любовнице убитого Садкова, еще вчера пришла Петру на электронную почту. Галина Викторовна ныне носила другую фамилию – Демченко, ибо в конце прошлого века некоторое время была замужем за сотрудником милиции, с середины 1990-х – вдова, проживает на Текстильной улице в отдельной квартире, имеет дочь и зятя, которые живут отдельно. Пенсионерка, образ жизни довольно замкнутый, единственное социально-полезное занятие – волонтерство в приюте для животных. Недавно перенесла операцию на коленном суставе, из дому пока не выходит, по квартире передвигается с костылем. «Через пару дней будут более подробные сведения», – приписала Каменская в конце письма. Вообще-то приписка давала некоторую свободу. Например, можно пока не ездить к бывшей пассии убитого следователя, отговариваясь тем, что хочется подождать этих более подробных сведений, дабы сделать беседу более предметной и плодотворной. Соблазн велик, ох велик! Но почему-то Петру стало стыдно и перед Кариной, и перед Анастасией Павловной. * * * Карина Петя, конечно, хотел сам сесть за руль, но Карина видела, что его желание продиктовано скорее джентльменством, обычной вежливостью. Куда ему за руль в таком состоянии? Злой, внутренне растрепанный, угрюмый. Вести машину, погрузившись в собственные переживания, – дело гиблое, особенно здесь, в Москве: нужно и за движением следить, и в навигатор постоянно поглядывать. Творческим личностям вообще лучше ездить на метро или, если есть деньги, на такси: эти люди вечно витают в облаках, а сосредоточиться на обыденном не могут. В этом Карина была твердо уверена. Она ловко объехала все пробки и припарковала машину на первом попавшемся свободном месте. Чем хорош каршеринг, так это тем, что можно не запариваться насчет платных стоянок. Карина немного сожалела, что пришлось оторваться от работы, тем самым нарушив график, который она сама же и составила. Но, во‐первых, предстояла беседа с женщиной, и Карина помнила, что сама предложила свое участие, а Петя счел ее резоны вполне разумными. И во‐вторых, ей было интересно. Про любовь же! На сигнал домофона ответили не сразу. Ну, понятное дело, если бабулька еле ходит с костылем, сто лет пройдет, пока она дошкандыбает до двери. – Слушаю вас, – донеслось наконец из динамика. Голос был строгим и вовсе не старческим. Может, дочка или домработница? – Это Кравченко, журналист, я вам звонил, – ответил Петя. – Заходите, третий этаж. На третьем этаже их ожидала уже распахнутая дверь. В прихожей стояла женщина, опираясь на костыль. «И с чего я взяла, что это бабулька?» – подумала Карина, удивляясь сама себе. Могла бы и сообразить, что даже если сорок лет назад Галине Викторовне было вряд ли больше тридцати, то сейчас должно быть около семидесяти, а семьдесят – это вообще не возраст в наше время. Галина Демченко стояла перед ними с прямой спиной, вызывающе вздернув подбородок. Экстремально короткая стрижка белоснежной шапочкой облегала хорошей формы голову, из-за стекол очков в красивой оправе строго смотрели тщательно накрашенные глаза. Свободные широкие брюки, яркая шелковая блузка. Ну просто модель! «Постарела по европейскому типу, – с некоторой долей зависти подумала Карина. – Мелкие морщины на коже, но овал лица не обвалился. У нас женщины стареют почему-то по-другому: кожа долго остается приличной, но лицо обвисает, особенно подбородок и веки. Она и сейчас красотка, а какой была сорок лет назад – даже представить невозможно». – Это ваша ассистентка? – спросила Галина, кивком головы указав на Карину. – Моя подруга. Но и ассистентка тоже. Вернее, помощница. Четко прорисованные брови женщины приподнялись над оправой очков. – А есть разница? – Мне кажется, есть, – улыбнулся Петя. – Ассистент помогает только в узкопрофессиональной сфере, а помощник помогает во всем и всегда. По жизни, так сказать.