— Наверное, «контакт» — подходящее слово, если оно подразумевает одновременно доверие, единение, открытость, надежду и любовь — и если ты понимаешь, насколько это нежные цветы, особенно когда они только начинают распускаться. Гурни не мог понять, как относиться к Марку Меллери. Если он и был шарлатаном, то определенно лучшим из всех, что ему встречались. Меллери поднял руку и обратился к девушке, стоявшей у столика с кофе: — Кайра, сделай мне одолжение, позови сюда Джастина! — Легко! — ответила она и тут же вышла. — Кто такой Джастин? — Молодой человек, без помощи которого мне все труднее справляться. Впервые он приехал сюда как гость, когда ему был всего двадцать один год, посетителей младше у нас не бывает. Он возвращался трижды, и на третий раз так и не уехал. — И чем он здесь занимается? — Можно сказать, тем же, чем и я. Гурни непонимающе посмотрел на Меллери. — Джастин с самого первого визита был на одной волне со мной — всегда понимал, что я говорю, улавливал все нюансы и все такое. Очень сообразительный молодой человек, незаменимый участник всех наших действий. Институт был создан для таких, как он, а такие, как он, созданы для нашего дела. У него здесь есть будущее, если он пожелает. — Марк младший, — пробормотал Гурни, скорее сам для себя. — Что, прости? — По рассказу выходит идеальный сын. Воспринимает и одобряет все, что ты можешь ему предложить. Ухоженный, интеллигентного вида молодой человек зашел в комнату и подошел к ним. — Джастин, познакомься, это мой старый друг Дэйв Гурни. Молодой человек протянул руку, и жест был одновременно дружелюбный и смущенный. Они обменялись рукопожатием, затем Меллери отвел его в сторону и заговорил с ним негромким голосом: — Я хочу, чтобы ты провел следующие полчаса лекции, приведи несколько примеров внутренней дихотомии. — С удовольствием, — сказал молодой человек. Гурни дождался, когда Джастин отойдет за кофе, затем сказал Меллери: — Если у тебя есть время, я бы хотел, чтобы ты сделал один звонок, пока я здесь. — Мы сейчас вернемся в дом. — Было очевидно, что Меллери хотел соблюсти максимально возможную дистанцию между своими гостями и текущими трудностями. По дороге к дому Гурни объяснил ему, что надо позвонить Грегори Дермотту и расспросить поподробнее о его абонентском ящике и обо всем, что он может помнить в связи с получением чека на имя Арибды, который он затем вернул Меллери. Есть ли в компании кто-то с доступом к ящику? Хранится ли ключ от ящика у самого Дермотта? Существует ли запасной ключ? Как давно он арендует этот ящик? Получал ли он на этот адрес другие письма по ошибке? Получал ли когда-нибудь непонятные чеки? Говорят ли ему что-нибудь имена Х. Арибда, Харибда или Марк Меллери? Слышал ли он что-нибудь про Институт духовного обновления? Когда по виду Меллери стало понятно, что информации слишком много, Гурни вытащил из кармана записку и протянул ему: — Я записал все вопросы здесь. Возможно, мистер Дермотт не на все захочет ответить, но попытка не пытка. Они продолжили путь мимо клумб умирающих цветов. Меллери, казалось, все глубже погружался в переживания. Когда они дошли до террасы, он остановился и заговорил голосом человека, который боится, что кто-то его может услышать. — Всю прошлую ночь я не спал. Эта история с цифрой 19 сводит меня с ума. — И ты не нашел никакой связи? Она что-нибудь для тебя значит? — Ничего. Какие-то глупости в голову лезут. Один психотерапевт как-то выдал мне опросник на двадцать пунктов, чтобы выявить, есть ли у меня проблемы с алкоголем, и я набрал девятнадцать из двадцати. Моей первой жене было девятнадцать, когда мы поженились. Всякое такое — случайные вещи, ничего, что можно было бы предсказать, как бы хорошо человек меня ни знал. — Однако у него это получилось. — Именно это и сводит меня с ума! И главное — последовательность фактов. В моем почтовом ящике оставляют запечатанный конверт. Затем мне звонят и сообщают, что он там лежит, и просят загадать число. Я загадываю 19. Иду к почтовому ящику, достаю конверт, и в конверте нахожу листок с цифрой 19. Ровно той, о которой я подумал. Я мог подумать о цифре 72,951. Но я подумал о девятнадцати, и это была та самая цифра. Ты говоришь, что экстрасенсорные способности — ерунда, но как еще это можно объяснить? Гурни был спокоен настолько же, насколько Меллери был встревожен. — В нашей картине произошедшего не хватает звеньев, вот как это объясняется. Мы так смотрим на последовательность событий, что задаем неверные вопросы. — А какой вопрос верный? — Когда я узнаю, я первым делом сообщу тебе. Но я гарантирую, что это не будет связано с экстрасенсорными способностями. Меллери покачал головой, и это больше напоминало тремор, чем добровольный жест. Затем он посмотрел на стену своего дома и на террасу, на которой стоял. У него был такой взгляд, словно он не помнит, как попал сюда. — Пойдем внутрь? — предложил Гурни. Меллери спохватился: — Я совсем забыл — прости, Кадди сегодня вечером дома. Я не смогу… то есть, наверное, лучше будет, если… я хочу сказать, что не получится так быстро позвонить Дермотту. Придется отложить. — Но ты позвонишь сегодня? — Да, да, конечно. Мне просто надо будет улучить удачный момент. Я позвоню тебе, как только поговорю с ним. Гурни кивнул, внимательно глядя на него и видя в его глазах страх рушащейся жизни. — Прежде чем я уеду, хочу задать один вопрос. Ты попросил Джастина поговорить про внутренние дихотомии. Что ты имел в виду? — Ты не много пропустишь, — ответил Меллери, слегка поморщившись. — Дихотомия — это разделение, дуализм. Я использую это слово для описания внутренних конфликтов. — В духе Джекила и Хайда? — Да, но все гораздо глубже. Люди битком набиты внутренними конфликтами. Из них складываются наши отношения, растут наши переживания, и они же портят нашу жизнь. — Приведи пример. — Я могу привести сотню примеров. Простейший конфликт — между тем, как мы видим себя, и тем, как мы видим других. Допустим, мы с тобой спорим и ты на меня кричишь. Я буду считать, что ты не умеешь держать себя в руках. Но если я на тебя закричу, я буду считать, что проблема не в моем самообладании, а в том, что ты меня спровоцировал, сделал то, на что крик — адекватная реакция. — Любопытно. — Мы все привыкли думать так: мои проблемы от того, что я попал в такую ситуацию, а твои проблемы — от того, что ты такой человек. Отсюда все беды. Мое желание, чтобы все было по-моему, кажется мне очень логичным, а твое желание, чтобы все было по-твоему, — инфантильным. Все хорошо — это когда я хорошо себя чувствую, а ты хорошо себя ведешь. То, как я все вижу, — это то, как оно есть, а то, как ты все видишь, — это предвзятость. — Идею я понял. — И это только начало. Наш разум состоит из противоречий и конфликтов. Мы лжем, чтобы нам верили. Мы прячем свою истинную сущность, чтобы достичь с кем-то близости. Мы гонимся за счастьем так, что оно убегает от нас. Когда мы неправы, мы готовы горы свернуть, чтобы доказать, что мы правы. Захваченный собственным программным текстом, Меллери говорил убедительно и красиво — эта теория мобилизовала его, невзирая на стресс. Гурни сказал: — У меня такое впечатление, что ты говоришь о каком-то личном источнике боли, а не об общечеловеческой проблеме. Меллери медленно кивнул: — Нет боли хуже, чем когда в одном теле живет два человека. Глава 16 Конец начала У Гурни было странное чувство. Оно то и дело появлялось после того, как Меллери впервые приехал в Уолнат-Кроссинг, но только теперь Гурни с грустью понял, что он чувствовал. Это была тоска по относительной ясности уже совершенного преступления, когда есть то, что можно измерить, описать и проанализировать — отпечатки пальцев и следы, образцы волос и тканей, показания свидетелей и подозреваемых, алиби, которые нужно проверить, оружие, которое нужно найти, пули для баллистической экспертизы. Никогда раньше он не сталкивался с делом настолько неопределенным, настолько не поддающимся стандартной процедуре. Спускаясь по горе к деревне, он раздумывал про страхи Меллери — с одной стороны, злонамеренный преследователь, с другой — вмешательство полиции, чреватое отчуждением клиентов. Уверенность Меллери, что лекарство опаснее болезни, держало ситуацию в подвешенном состоянии. Ему было интересно, о чем Меллери может умалчивать. Знал ли он, какой именно поступок из давнего прошлого мог быть причиной угроз и намеков? Знал ли доктор Джекил, что сделал мистер Хайд? Лекция Меллери о двух разумах, воюющих в одном теле, заинтересовала Гурни по своим причинам. Она напоминала его собственную догадку, подкрепленную увлечением портретами преступников, о том, что раздвоение сознания заметно по лицу, и особенно по глазам. Раз за разом он сталкивался с лицами, которые в действительности были двумя лицами в одном. На фотографиях это было особенно заметно. Достаточно было заслонить половину лица листом бумаги и описать человека, которого видишь на правой половине, а затем на левой. Удивительно, насколько разными могли быть эти описания. Человек мог казаться спокойным, терпимым, мудрым с одной стороны — и холодным, недружелюбным, склонным к интригам с другой. В лицах, где невыразительность пронзала вспышка зла, выдававшая способность убивать, эта вспышка часто присутствовала только в одном глазу. Возможно, при живом общении мозг объединял и усреднял свойства этих сторон, но на фотографиях это различие было трудно не заметить. Гурни вспомнил фотографию Меллери на обложке его книги. Он пообещал себе рассмотреть снимок получше, когда доберется домой. Он также вспомнил, что надо перезвонить Соне Рейнольдс, которую Мадлен упоминала с такой колкостью в голосе. В нескольких милях от Пиона он остановился на засыпанной гравием обочине, отделявшей дорогу от местной речушки под названием Эзопов ручей, достал мобильный и набрал номер галереи. Через четыре гудка мягкий голос Сони предложил ему оставить сообщение любой длины и содержания. — Соня, это Дэйв Гурни. Я помню, что обещал тебе на этой неделе прислать портрет, и я надеюсь завезти его в субботу или хотя бы прислать тебе файл по электронной почте, чтобы ты могла его распечатать. Он почти готов, но я еще не до конца им доволен. — Он сделал паузу, обратив внимание, что говорит чуть более низким и мягким голосом, чем обычно. Это всегда случалось с ним при общении с привлекательными женщинами, как верно подметила Мадлен. Он прочистил горло и продолжил: — Важнее всего поймать характер. На лице должна читаться кровожадность, особенно в глазах. Я над этим сейчас работаю и это занимает уйму времени.