— «Как» не имеет значения. Вопрос в том, «зачем», а ответ очевиден. — И что это за очевидный ответ? — Он хочет показать вам, что вы идиоты. От ее ответа у него возникло двойственное ощущение: с одной стороны, он был доволен, что она подтвердила его версию, что путаница была намеренно адресована полиции, но с другой — ему не понравился акцент, который она сделала на слове «идиоты». — Может быть, он шел задом наперед, — предположила она, пожав плечами. — Может быть, на самом деле следы не ведут оттуда, откуда вы думаете, а наоборот — уводят туда. Гурни уже думал об этом, но отринул эту версию. — Тут два момента, почему это невозможно. Во-первых, каким образом следы могут начинаться из ниоткуда? Во-вторых, между ними очень ровные промежутки. Трудно представить, как кто-то может так аккуратно идти задом наперед целых полмили, ни разу не споткнувшись. Тут он спохватился, что любой интерес со стороны Мадлен для него ценен, поэтому он добавил, смягчившись: — Но вообще-то интересный ход мысли. Прошу тебя, продолжай. В два часа ночи, глядя на прямоугольник окна в спальне, едва освещенный четвертушкой луны, скрытой за облаком, Гурни все еще лежал и размышлял о предположении Мадлен, что направление следов и то, куда они вели на самом деле, — разные вещи. Но даже если это правда, разве это что-то проясняет в общей картине? Если кто-то и мог так далеко пройти по пересеченной местности задом наперед, ни разу не споткнувшись, что само по себе было невероятным, то загадка с неожиданным концом следа просто превращалась в загадку с неожиданным началом. Или нет? Допустим… Нет, все же маловероятно. И все же просто допустим… Шерлок Холмс говорил: «Отбросьте все невозможное, то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался». — Мадлен? — М-мм? — Прости, что разбудил. Но это важно. Она глубоко вздохнула. — Не спишь? — Уже не сплю. — Послушай. Предположим, убийца заходит на территорию института не с главной дороги, а с задней. Допустим, он прибыл за несколько часов до совершения убийства — а именно до выпадения снега. Допустим, он зашел в сосновую рощу с задней дороги со своим садовым стулом и прочим реквизитом, надел свой костюм и перчатки и стал ждать. — В лесу? — В сосновой рощице, где мы решили, что след прекратился. Представим, что он сидит там и ждет, когда прекратится снег, — это было вскоре после полуночи. Затем он встает, берет стул, бутылку, пистолет и проигрыватель с криками животных и проходит километр до дома. По дороге звонит Меллери на его мобильный, чтобы убедиться, что тот не будет спать и услышит записанные крики. — Подожди. Ты же сказал, что по лесу было бы невозможно идти задом наперед. — А он не шел. Ты была права, что направление следов не говорит о направлении хода. Предположим, подошвы ботинок отделили от верхней части. — Каким образом? — Убийце понадобилось бы отрезать подошвы с одной пары ботинок и приклеить к другой — задом наперед. Затем он мог спокойно идти и оставлять след, якобы ведущий в обратном направлении. — А как же садовый стул? — Он отнес его на террасу. Может быть, положил на него все, что нес с собой, пока заворачивал пистолет в пуховик. Затем он включил проигрыватель, чтобы заставить Меллери спуститься к террасе. Может быть, все было не в точности так, но главное — что он выманил Меллери на террасу и застрелил его. Как только Меллери упал, убийца взял бутылку и нанес несколько ударов. Затем отбросил бутылку в сторону шагов, оставленных по дороге к террасе — но указывающих в обратном от террасы направлении. — Почему он не оставил бутылку рядом с телом или не забрал с собой? — Не забрал, потому что хотел, чтобы мы ее нашли. Бутылка — часть игры, часть его задумки. И я бы предположил, что он бросил бутылку в сторону якобы уходящих следов, чтобы этой деталью укрепить нас в мысли, что следы именно уходят. — Какая-то неочевидная деталь. — Как и повешенные на дереве ботинки в предполагаемом конце следа — но он конечно же оставил их там, когда только пришел. — Значит, это были не те ботинки, которые оставили отпечатки? — Нет, но как раз это нам уже было известно. Один из экспертов бюро криминалистики нашел крохотное различие между следом в снегу и отпечатком этой пары ботинок. Поначалу это казалось бессмыслицей. Но в свете новой версии все очень… логично. Мадлен несколько мгновений молчала, но он почти чувствовал, как она обдумывает, взвешивает, проверяет возникшую версию на слабые места. — Ладно, вот он выбросил бутылку, что дальше? — Дальше он идет прочь от террасы к сараю, ставит там садовый стул и бросает на землю пригоршню бычков, чтобы это выглядело так, будто он сидел там перед убийством. Затем снимает свой костюм и перчатки, надевает пуховик, обходит сарай, оставляя эти чертовы обратные следы, и выходит на Филчерз-Брук-роуд, которую городские власти чистят, поэтому там не остается следов, а оттуда направляется к своей машине на Торнбуш-лейн или в поселок, или куда угодно еще. — А полицейские из Пиона видели кого-нибудь, когда ехали по дороге? — Вроде бы нет, но он ведь легко мог уйти в лес или… Он замолчал, задумавшись. — Или? — Это не самый правдоподобный вариант, но мне говорили, что там есть пансион, и люди из бюро должны были его проверить. Звучит невероятно, однако наш убийца мог практически отрезать голову своей жертве, а потом преспокойно вернуться в уютную съемную комнатку. Несколько долгих минут они молча лежали рядом, и Гурни снова и снова проигрывал в голове новую версию событий, словно выискивая течь в самодельной лодке, прежде чем пустить ее в плаванье. Решив, что целостность картины нигде не нарушена, он спросил у Мадлен, что она об этом думает. — Он идеальный противник, — сказала она. — Что-что? — Идеальный противник. — В каком смысле? — Ты обожаешь загадки. Он тоже. Это союз, заключенный на небесах. — Или в аду. — Какая разница. Кстати, с записками что-то не так. — Что не так? Мадлен иногда вдруг выдавала результат цепочки непроговоренных мыслей и ассоциаций, повергая его в растерянность. — Ты же мне показывал записки от убийцы — первые две и стишки. Я пыталась вспомнить, о чем они были. — И что? — Мне это не удалось, хотя на память я не жалуюсь. И я поняла, в чем дело. Эти записки ни о чем. — Что ты имеешь в виду? — В них нет ничего конкретного. Никаких упоминаний реальных поступков Меллери или того, кто от них пострадал. Зачем бы такая таинственность? Никаких имен, дат, мест, никаких ссылок на что-нибудь осязаемое. Странно, разве нет? — Цифры 658 и 19 оказались вполне осязаемыми. — Но Меллери они ни о чем не говорили, он просто взял их с потолка. Это, наверное, какой-то фокус. — Если фокус, то я не смог его вычислить. — Еще вычислишь. Ты отлично умеешь связывать факты между собой. — Она зевнула. — Лучше всех. В ее голосе не было иронии. Лежа рядом с ней в темноте, он на секунду дал себе передышку и порадовался этой похвале. А затем снова — в который раз — принялся перебирать в уме записки убийцы, теперь с учетом ее замечания. — Записки были достаточно конкретны, чтобы до чертиков напугать Меллери. Она сонно вздохнула: — Или недостаточно конкретны. — В каком смысле? — Не знаю. Может быть, за ними не было никакого конкретного прецедента. — Но если Меллери ничего не сделал, за что его убили?