Гурни подумал, что толстяку не откажешь в проницательности, и кивнул. Теперь была его очередь проявить проницательность. — Вас он чем-то смущает, да? — Немного, — ответил Говацки. — Дело не в самом следе, а в положении тела относительно следа. Вам что-то известно? — Если бы шаги вели в обратную сторону, положение тела было бы объяснимо? — Если бы… постойте-ка… да! Черт побери, да, идеально! — Он уставился на Гурни. — Что это за умник орудует? — Начнем с того, что он убил троих человек — по крайней мере, нам известно о троих — за последние восемь дней. Он все тщательно планирует. Он перфекционист. Оставляет за собой кучу улик, но только таких, которые сам хочет, чтобы мы обнаружили. Очень умен, скорее всего, неплохо образован и, вероятно, ненавидит полицейских даже сильнее, чем своих жертв. Кстати, а тело еще здесь? Говацки выглядел так, точно пытался запомнить все, что Гурни ему говорил. Наконец он сказал: — Да, тело здесь. Хотел, чтобы вы на него взглянули. Подумал, может, что прояснится, исходя из всего, что вы знаете о предыдущих двух жертвах. Готовы посмотреть? Задний вход вел в маленькое помещение, в котором, вероятно, должна была быть прачечная, судя по трубам, но ни стиральной машины, ни сушилки здесь не было. Не было даже обшивки поверх изоляции. Источником света была голая лампочка в дешевом белом патроне, подвешенном к потолочным перекрытиям. В жестком, недружелюбном освещении лежало тело — наполовину в недостроенной прачечной, наполовину на кухне, перегородив разделявший их дверной проем. — Я взгляну поближе? — спросил Гурни, поморщившись. — Вы за этим и приехали. При ближайшем рассмотрении обнаружилась лужа свернувшейся крови, вытекшей из множественных ран на горле. Лужа расползалась по кухонному полу и заканчивалась под дешевым столиком. Черты крупного, неприятного лица жертвы были искажены гневом и отвращением, но, похоже, эта горькая гримаса отражала отношение убитого к жизни в целом, а не только к последним ее минутам. — Невеселый персонаж, — заметил Гурни. — Это был тот еще сукин сын. — Похоже, вы не раз сталкивались с мистером Карчем. — От него были сплошные неприятности. Все как одна совершенно бессмысленные. — Говацки бросил злобный взгляд на тело, как будто его кровавая кончина была недостаточным наказанием. — В каждом городишке есть свои бедокуры — алкоголики, психи, которые превращают свои жилища в свинарник и докучают соседям, маньяки, от которых жены бегут в полицию, придурки, чьи собаки лают всю ночь и не дают никому спать, извращенцы, от которых матери держат своих детей подальше… У нас в Созертоне все эти подвиды воплотились в одного человека — Ричи Карча. — Значит, тот еще тип. — Чисто из любопытства, а другие две жертвы — они тоже такого плана люди? — Первый — полная ему противоположность. Про второго я пока мало знаю, но вряд ли он был похож на этого бедолагу. — Гурни еще раз взглянул на лицо на полу, настолько же безобразное после смерти, насколько, по-видимому, было и при жизни. — Я просто подумал, вдруг у нас серийный убийца, который решил избавить мир от ублюдков. Ладно, насчет ваших соображений касательно следов в снегу — откуда вы знали, что они ведут задом наперед? — Так было на месте первого убийства. Говацки заинтересованно кивнул: — Положение тела указывает на то, что убийца зашел через заднюю дверь. А следы как будто ведут через переднюю и выходят через заднюю. Мы и запутались. — Можно я посмотрю кухню? — Без проблем. Фотограф и эксперты уже были. Только ничего не трогайте. Мы пока не закончили обыск. — Эксперты не упоминали зону опаления на шее? — Зону опаления? Его же зарезали. — Я думаю, где-то в этой кровище вы найдете пулю. — Я что-то пропустил? — Мне кажется, в потолке над холодильником есть маленькое отверстие. Ваши специалисты его как-нибудь отметили? Говацки проследил за взглядом Гурни и уставился на точку на потолке: — То есть что мы имеем? — Возможно, Карча сначала застрелили, а затем зарезали. — А следы, значит, ведут в обратную сторону. — Да. — Дайте-ка я уточню. Вы утверждаете, что убийца зашел через заднюю дверь, влепил Ричи пулю в горло, Ричи упал, и тогда убийца десять раз проткнул его шею, как будто мясо отбивал? — В Пионе все так и произошло. — Но следы… — Следы могли быть сделаны при помощи второй подошвы, приклеенной к ботинкам наоборот, чтобы казалось, будто он идет назад, когда идет вперед. — Хрень какая! Да он что, прикалывается над нами? — Подходящее слово. — Какое? — Прикалывается. Он именно это и делает, ему уже трижды это удалось. Вы ничего не знаете, у вас все шиворот-навыворот и задом наперед. Я оставляю вам улику за уликой, а вы все равно меня не можете поймать. Вот какие копы бессмысленные и тупые. Примерно это он хочет сказать вот уже третий раз. Говацки оценивающе посмотрел на Гурни: — Впечатляющий получается портрет. Гурни улыбнулся и обошел тело, чтобы взглянуть на кипу бумаг на кухонной столешнице. — Думаете, я сгущаю краски? — Не мне судить. У нас в Созертоне редко кого-то убивают. Может, раз в пять лет, и всегда сами во всем признаются. Обычно кого-нибудь бейсбольной битой пришибут или монтировкой на парковке бара. Все непредумышленное. И уж точно никаких приколов не бывает. Гурни понимающе хмыкнул. Он на своем веку повидал немало непредумышленных трагедий. — Там в основном мусор, — сказал Говацки, кивая на кучу почты, которую Гурни осторожно перебирал. Он собирался было согласиться, когда в самом низу неаккуратной кипы купонов, рекламных листовок, журналов об оружии и претензий из налоговой он нашел маленький пустой конверт, неосторожно порванный на сгибе, адресованный Ричарду Карчу. Почерк был безупречный. Адрес был выведен красными чернилами. — Что-то нашлось? — спросил Говацки. — Это надо записать как улику, — сказал Гурни, беря конверт за уголок и откладывая его на пустую часть столешницы. — Наш убийца любит общаться со своими жертвами. — Там наверху есть еще. Гурни и Говацки одновременно обернулись на звук нового голоса. В дверях кухни стоял крупный молодой человек. — Под кипой журналов с порнухой, на столике у кровати, там еще три конверта с красными чернилами. — Видимо, надо посмотреть, — сказал Говацки с сожалением — как всякий грузный человек, он не любил лишний раз подниматься по лестнице. — Бобби, это детектив Гурни из округа Делавер в Нью-Йорке. — Я Боб Маффит, — представился молодой человек, нервно протягивая Гурни руку и стараясь не смотреть на тело на полу. Второй этаж был таким же недоделанным и заброшенным, как и остальной дом. Лестница вела к площадке с четырьмя дверями. Маффит открыл ту, что была справа. Здесь царила настоящая разруха. На участках ковра, свободных от грязной одежды и смятых пивных банок, Гурни разглядел засохшие следы блевоты. В воздухе пахло кислым. Шторы были опущены. Свет шел от одинокой лампочки, ввинченной в люстру посередине потолка. Говацки стал пробираться к столику у неубранной кровати. Рядом с кучей порножурналов лежало три конверта с красными буквами, а рядом с ними — чек. Говацки, старательно ничего не касаясь, сдвинул все четыре предмета на журнал «Булки», который использовал как поднос. — Давайте спустимся и посмотрим, что у нас здесь, — сказал он. Трое мужчин вернулись на кухню, где Говацки положил конверты и чек на столик. При помощи ручки и щипцов, извлеченных из нагрудного кармана, он приоткрыл конверты вдоль надрывов и извлек содержимое. В каждом оказалось по стишку, которые вплоть до кропотливо выведенных буковок были совершенно идентичными тем, что получил Меллери. Взгляд его упал на строчки: Что забрал — отдавай, Что творил — получай. Шесть-пять-восемь, В гости просим.