— Понятия не имею, — признался я как мог успокаивающе. — Отсюда, похоже, и было бы здорово исходить. Только… — Я знала! — выпалила она. — Но что? — Ну… — начал я и остановился, так как это только-только пришло мне в голову и, вероятно, ничего не значило, но потом решил идти дальше. — Ты когда-нибудь слышала, чтобы сантеро использовали керамику? И быков? Для своих целей они предпочитают козлиные головы. С минуту она в упор смотрела на меня, потом качнула головой: — Это все? Все, что у тебя есть? — Я же говорил, Дебс, нет у меня ничего. То была всего лишь мысль, да и та только что в голову забрела. — Ладно, — буркнула Дебора. — Если ты говоришь правду… — Конечно правду! — заартачился я. — Тогда то, что у тебя есть, — это дерьмо, — завершила она и отвернулась, вновь устремив взгляд туда, где капитан Мэттьюс отвечал на вопросы, торжественно выпятив вперед мужественную челюсть. — Что лишь немногим меньше, чем тот лошадиный навоз, которым располагаю я. До этого я понятия не имел, что дерьмо менее значимо лошадиного навоза, но всегда приятно узнать нечто новенькое. Но в данном случае даже поразительное откровение очень мало отвечало на насущный вопрос: «Почему Темный Пассажир, словно утка, нырнул в укрытие?» Благодаря работе и хобби мне довелось повидать многое, чего большинство людей даже вообразить не могут, если только не посмотрят подряд несколько фильмов из тех, что демонстрируют в автошколах в наказание за пьяное вождение. И в каждом таком случае, каким бы ужасающим он ни был, мой теневой напарник так или иначе давал сжатую оценку, пусть хотя бы и всего лишь зевком. А вот теперь, при виде всего-то — тоже мне ужас! — двух обгоревших тел и какой-то любительской керамики, Темный Пассажир предпочел рвануть прочь, словно перепуганный паук, и оставить меня без руководства. Ощущение для меня новое и, как я понял, ничуть не приятное. И что же мне теперь делать? Я не знал никого, с кем мог бы обсудить проблему так, как с Темным Пассажиром, по крайней мере, если желал остаться на свободе, а я того очень и очень желал. Но что я на самом деле знаю о своем закадычном напарнике? Был ли я и вправду столь сведущ просто по той причине, что так долго делился с ним пространством? То, что он предпочел рвануть в подполье, весьма меня раздражало, как будто я вдруг заметил, что расхаживаю по управлению без штанов. Когда дошло до самой сути, то не было у меня понятия ни что такое Темный Пассажир, ни откуда он взялся. Эти вопросы никогда не казались такими уж насущными. Скромная толпа собралась у желтой ленты ограждения, установленного полицией. Людей хватало, чтобы Наблюдатель мог затеряться среди них. Он наблюдал, охваченный жестоким голодом, что никак не проявлялось на его лице. Ничто не проявлялось на его лице. Оно было лишь временной маской, какую он носил, способом скрыть сжатую в пружину силу внутри. И тем не менее окружающие, похоже, как-то улавливали это, время от времени нервно поглядывали на него, будто расслышав поблизости рычание тигра. Наблюдателю доставляло удовольствие их беспокойство, то, как люди в глупом страхе пялились на сотворенное им. То было частью радости за свою силу и частично объясняло причину, почему ему доставляло удовольствие наблюдать. Но сейчас он наблюдал — внимательно и осознанно, — с определенной целью, даром что взирал на суету вокруг, как на возню муравьев, чуя в себе позыв и шевеление силы. «Ходячее мясо, — подумал он. — Меньше овец, и мы у них за пастуха». Злорадствуя над жалкой людской реакцией на представленное им, на грани своих хищнических чувств он ощутил щекотание от присутствия того, другого. И медленно повел головой вдоль желтой ленты… Есть. Вон тот, в яркой гавайской рубахе. Он и вправду связан с полицией. Наблюдатель потянулся чутким усиком к тому, другому, и, коснувшись, наблюдал, как тот, другой, застыл на ходу и закрыл глаза, словно молчаливо задавая вопрос. Да. Теперь все обрело смысл. Тот, другой, ощутил неуловимый охват чувств: он был силен, это наверняка. Что, однако, у него за цель? Наблюдатель следил, как тот, другой, распрямился, осмотрелся по сторонам, а затем, похоже, отрешился от наваждения и вышел за полицейское ограждение. «Мы сильнее, — подумал Наблюдатель. — Сильнее их всех. И они убедятся в этом, к величайшей своей печали». Он чувствовал, как усиливается голод, но необходимо было вызнать больше, а потому он подождет до лучшей поры. Подождет и понаблюдает. Пока. Глава 6 Место убийства без разбрызганной повсюду крови должно было бы стать для меня легкой праздничной прогулкой, только отчего-то мне никак не удавалось впасть в легкомысленный настрой и порадоваться. Некоторое время я бродил по округе, выходя за огражденную желтой лентой площадку и входя в нее, но мне было там почти нечего делать. Дебора, похоже, уже высказала мне все, что хотела, и я чувствовал себя одиноким и никому не нужным. Разумное существо вполне можно было бы извинить за то, что оно слегка обиделось, только я никогда не считался разумным существом, а потому у меня оставалось весьма мало вариантов. Наверное, лучшее, что следовало бы сделать, — это вернуться к нормальной жизни и подумать о множестве важных дел, требовавших моего внимания: о детях, организаторе банкетов, Париже, ланче… Если принять во внимание длинный перечень того, о чем мне стоило беспокоиться, нечего удивляться, что Пассажир повел себя малость застенчиво. Я вновь взглянул на два пережаренных тела. От них не исходило ничего зловещего. Они были мертвы. Темный Пассажир, однако, по-прежнему молчал. Я поплелся туда, где стояла Дебора и вела разговор с Эйнджелом-не-родственником. Оба выжидающе смотрели на меня. Увы, я не мог предложить им никакой готовой остроумной версии. По счастью для моей всемирно известной репутации постоянно бодрого стоика, не успел я вовсе духом пасть, как Дебора, глядя куда-то мне за плечо, хмыкнула: — В самое время, черт тебя подери! Я проследил за ее взглядом и увидел только что подъехавшую патрульную машину, из которой вылезал мужчина, одетый во все белое. Прибыл бабалао, официальный служитель культа города Майами. Наш честный город существует в непреходящем ослепительном сиянии кумовства и коррупции, которым позавидовал бы сам легендарный главарь нью-йоркской банды Босс Твид. Каждый год миллионы долларов выбрасываются на воображаемые консультации, на перерасход средств по проектам, к осуществлению которых и не приступали, потому что ими награждались чьи-то тещи-свекрови, и на иные специальные цели огромной общественной значимости типа новых роскошных лимузинов для лиц, оказывающих политическую поддержку. Так что вовсе не стоит удивляться, что город платит этому шаману-сантеро зарплату и наделяет его льготами. Удивительно то, что он свои деньги отрабатывает. Каждое утро на рассвете бабалао прибывает в здание суда, где обыкновенно находит одно-два небольших животных — жертвоприношения, оставленные людьми, кому грозят весьма существенные судебные разбирательства. Ни один житель Майами, будучи в здравом уме, не прикоснется к жертвам, однако, конечно же, было бы очень дурно оставлять мертвых животных захламлять величественный храм правосудия Майами. Так вот бабалао убирает жертвы, ракушки-каури, перья, бусины, амулеты и картинки, так что это никоим образом не обижает оришей, путеводных духов сантерии. Еще время от времени его призывают побормотать заклинания по другим важным общественным оказиям — типа благословить новый путепровод, построенный контрактором-низкоставочником, или наслать проклятие на приезжих игроков «Нью-Йорк джетс». На сей раз он явно был призван моей сестрой Деборой. Официальный городской бабалао был негром лет пятидесяти, шести футов росту, с очень длинными ногтями на пальцах и значительным брюшком. Одет он был в белые штаны, белую рубаху-гуаяберу и сандалии. Бабалао медленно, словно нехотя, выбирался из доставившей его патрульной машины с капризным выражением мелкого бюрократа, которого оторвали от заполнения важных папок важными бумагами. Наконец он вылез и стал протирать очки в черной роговой оправе подолом рубахи. Подойдя к телам, он надел очки — и остолбенел от увиденного. Долго-долго бабалао просто глазел, потом, не отрывая глаз от тел, попятился. Отступив футов на тридцать, он развернулся, подошел к патрульной машине и забрался в нее. — Какого черта! — воскликнула Дебора, и я согласился с ней, ведь она правильно оценила ситуацию. Бабалао захлопнул дверцу машины и замер на переднем сиденье, куда-то глядя через ветровое стекло. Чуть погодя Дебора, буркнув: — Вот дерьмо! — направилась к машине. А поскольку мне, как и всем пытливым умам, хотелось знать, что происходит, я последовал за ней. Когда я подошел к машине, Дебора постукивала по стеклу окошка со стороны пассажира, а бабалао все еще глазел прямо перед собой, стиснув зубы, и мрачно притворялся, будто не замечает ее. Дебс застучала посильнее — он покачал головой. — Откройте дверь! — произнесла она зычным голосом полицейского, требовавшего бросить оружие, но бабалао лишь энергичнее затряс головой; тогда Дебора с маху хватила по стеклу, крикнув: — Открывайте! Наконец он опустил стекло и произнес: — Это никак меня не касается. — Что ж это тогда? — поинтересовалась Дебора. Бабалао лишь головой качнул: — Мне нужно вернуться на работу. — Это пало майомбе? — встрял я, и Дебс сверкнула на меня взглядом «мол, не перебивай!», но мне вопрос показался вполне уместным. Верование пало майомбе было чем-то вроде темного отпрыска сантерии. Я почти ничего о нем не знал, но ходили слухи о кое-каких ритуалах, пробуждавших во мне острый интерес. Однако бабалао покачал головой: — Послушайте, есть всякое в мире, о чем у вас, ребята, понятия нет, да и знать вы о том не желаете. — Этот случай — из такого? — А я знаю? — вскинулся он. — Может, и так. — Что вы можете сообщить нам об этом? — требовательно спросила Дебора. — Ничего я вам не могу сообщить, потому как сам ничего не знаю. Но мне это не нравится, и я не желаю иметь с этим ничего общего. У меня на сегодня полно всяких важных дел… Велите копу ехать, мне давно пора! — И с этими словами бабалао вновь закрыл окно. — Вот дерьмо! — выругалась Дебора и осуждающе глянула на меня. — Ну а я-то тут при чем? — пожал я плечами. — Дерьмо! — повторила Деб. — Что, черт возьми, это значит?! — Я полностью во тьме, — признался я. — Угу, — буркнула Дебс, хотя ее вид говорил, что она совершенно не убеждена, и это малость отдавало иронией. Я хочу сказать, что люди верят мне всякий раз, когда я, скажем так, не совсем правдив… а вот моя собственная сводная плоть и кровь отказывается верить, что я на самом деле полностью во тьме. Не говоря даже о том, что бабалао, похоже, реагировал так же, как и Пассажир… И что я должен из этого извлечь? Прежде чем начать разматывать эту восхитительную ниточку, я понял, что Дебора все еще не сводит с меня глаз, храня на лице крайне неприятное выражение. — Вы головы нашли? — спросил я, желая помочь. — Может, мы бы весь ритуал прочувствовали, если бы увидели, что он с головами сделал.