За ужином тем вечером Стьют пребывал в хорошем настроении, хотя я подозревал, что под напускной веселостью он прячет иронию и внутреннюю горечь. — Не могу не отметить, — сказал детектив-инспектор, — что это дело зашло уже слишком далеко, как никакое другое. Стоит нам заняться вплотную поисками персоны, которую мы считаем наиболее вероятной жертвой убийства, как находим ее живой и невредимой. Даже готовой поделиться с нами тем, что ему или ей известно. Никогда не сталкивался в своей практике ни с чем подобным. Осмелюсь даже открыть вам одну маленькую тайну. Впервые за последние десять лет работы я уже начал подумывать о приглашении в нашу команду еще одного детектива-инспектора. — Мне представляется, что вам не следует поступать подобным образом, — сказал я. — В конце концов, число версий неуклонно уменьшается. — Вот именно! Неуклонно уменьшается! Скоро их не останется вообще. Но как же мне быть? Если я приду к своему шефу и доложу, что вообще не верю в то, что произошло убийство, он сразу же задаст мне логичный вопрос: почему молодой Роджерс покончил с собой? И кого он ударил тем окровавленным ножом? Кому принадлежит кровь? Пусть даже никто не умер, но ведь Роджерс поверил, что совершил убийство. Так где же жертва? Я вздохнул: — Меня не спрашивайте. С самого начала это дело оказалось для моего ума слишком сложным. — Однако собранные нами факты имеют огромную ценность. Они помогают постепенно все точнее определить время совершения преступления. Теперь, когда найдена девушка, мы можем смело исходить из предпосылки, что все случилось уже после того, как Роджерс покинул «Дракон» без двадцати семь. И я полностью сосредоточусь на следующих полутора часах — то есть непосредственно перед тем, как он пришел к старику Роджерсу с признанием в восемь часов. Я приказал тому констеблю… — Голсуорси? Стьют раздраженно кивнул. — Я отправил его допросить швейцара и билетную кассиршу кинотеатра, чтобы установить, помнят ли они Молли Катлер, дожидавшуюся там в семь часов. А завтра мы сами встретимся с людьми, занимающими дома по обе стороны от магазина старого Роджерса, в надежде выяснить, заходил ли туда молодой Роджерс, пока дяди не было на месте, между шестью тридцатью и семью пятнадцатью. Но все это будут лишь слухи, молва. Свидетельства жителей городка. Ничего такого, за что можно реально ухватиться. Дайте мне нормальное убийство с трупом, как положено, и я быстро найду виновного. Парочку ковров с пятнами крови, телеграмму из Борнмута[6] — и мы тут же прижмем преступника. Но черт меня возьми, где все это в нашем нынешнем деле? Здесь нужен не детектив, а гадалка, прорицатель или медиум. — Но видно же, что попытки решения загадки доставляют вам и немалое удовольствие, — заметил я. — Да, потому что загадка необычная. Но в Скотленд-Ярде начали проявлять признаки нетерпения. Я им нужен для расследования преступления в Рочестере, о котором вы могли тоже слышать. — У вас все еще остается иностранец, — напомнил я, — и брат мистера Сойера. — Верно. Как и еще несколько тысяч человек, кто с недавних пор числятся пропавшими. Мне претит сама по себе идея заниматься поисками брата владельца паба. Я в любом случае буду выглядеть последним дураком, потому что потом никто все равно не поверит, что я с самого начала не знал: искать следовало именно его. А кроме того, я не хочу стать тем, кто вернет беднягу в лапы сварливой жены. Я сам женат, между прочим. — И что из этого вытекает? — Только одно. Нам нужно продолжать кропотливо трудиться. Собирать факты, анализировать. По крайней мере, мы установили, что жертвами не стали Фэйрфакс и девушка. — Он снова не без горечи улыбнулся. На следующее утро поступило несколько рапортов. Алиби Фэйрфакса подтвердилось. В магазине, где он купил две сумки, сумели найти записи об их продаже именно в ту среду, как и отметку, что товар был тогда же отправлен по адресу в Хаммерсмите. Продавец даже опознал покупателя по предъявленной ему фотографии. Барменша из «Меча и креста» помнила инцидент, на который ссылался Фэйрфакс, а увидев снимок, заявила, что этот клиент часто к ним заглядывал. Дата, разумеется, не отложилась у нее в памяти. Но поскольку до этого Фэйрфакс провел несколько дней в Брэксэме, а уже днем позже оказался во Франции, его история выглядела вполне правдоподобной. Однако самое полное и наиболее удовлетворительное подтверждение поступило из отеля «Флинтшир», где не только запомнили Фэйрфакса, но и действительно зарегистрировали его тем вечером под фамилией Фортескью. — Все сходится чудеснейшим образом, — прокомментировал Биф. — Да, думаю, мы можем воспринимать алиби как доказанное, — сухо согласился с сержантом Стьют. Затем мы выслушали отчет Голсуорси. И швейцар, и кассирша городского кинотеатра четко помнили, как Молли Катлер в вечер самоубийства Роджерса дожидалась в фойе «не меньше часа». Они потом от нечего делать не раз обменивались мнениями по этому поводу. Голсуорси собирался дополнить рассказ деталями, подчеркнуть, насколько расстроенной выглядела девушка, но Стьют оборвал его и велел возвращаться к служебным обязанностям. — Он прекрасный молодой сотрудник, — сказал Биф. — Но у него есть привычка слишком многое держать при себе, не докладывая сразу. И он по натуре одиночка. Почти ни с кем не общается. Не очень легко сходится с людьми. Хотя чего ожидать от парня, не прошедшего положенного обучения и… — Биф, у нас есть дела поважнее обсуждения достоинств и недостатков вашего помощника. Вы исполнили мое поручение и опросили заправочные станции, где могли обслуживать Роджерса? — Так точно, сэр. Он залил совсем немного бензина в гараже у Тимкинса рядом со станцией где-то около трех часов дня, но это все. — Очень хорошо. А сейчас мы отправимся в центр и опросим жильцов домов, расположенных рядом с магазином старика Роджерса. Быть может, кто-то слышал звук мотора мотоцикла тем вечером. Почти все дома на Хай-стрит были старой постройки, и, как часто устраивали в прежние времена, первые этажи с фасада занимали магазины, а позади них располагали жилье для хозяев, причем без какой-либо общей системы. Порой это выглядело хаотично. Двор одного из домов мог оказаться прямо под задними окнами другого. А в жилую часть третьего, если магазин уже закрывался, хозяева попадали через узкий проход между своим домом и соседским. Сначала мы встретились с самим Роджерсом, который вышел из магазина и показал нам, где его приемный племянник держал свой мотоцикл. Между обувной лавкой Роджерса и следующим магазином — довольно-таки убогим заведением, торговавшим подержанной мебелью, — пролегал узкий проулок, выходивший затем на другую улицу. И там в стене располагалась деревянная дверь на задний двор дома старого Роджерса. — Он приладил пружину к двери с внутренней стороны и врезал замок. Когда уезжал, закреплял засов на пружине, чтобы по возвращении нужно было всего лишь толкнуть дверь, и она открывалась. Тут даже на краске осталась отметина — место, куда он чаще всего попадал ногой, открывая дверь. А потом въезжал прямо во двор и пересекал его к тому вот сараю, где и оставлял мотоцикл. Машина у него тяжелая, и он никогда не любил катать ее вручную, — объяснил старый Роджерс. — Удобно придумано, — сказал Стьют, — но вас не слишком беспокоил треск мотоцикла, если вы как раз сидели в своей гостиной позади магазина? — Нас это не тревожило, — с улыбкой ответил Роджерс. — Мы привыкли, что дома всегда шумно, если у нас гостит наш мальчик. — Понятно. Значит, если в тот вечер он бы приехал на мотоцикле, вы бы несомненно знали об этом, так? — Да. Только я уверен, что на мотоцикле он не приезжал. Если только по какой-то странной причине не решил в тот раз закатить его во двор вручную. Но даже случись Алану просто проехать тем узким проулком, я бы услышал. — Значит, насколько я понимаю, он приехал домой на мотоцикле между половиной седьмого и семью часами, когда вас не было здесь, а потом снова ушел, но уже пешком? — С виду все вроде бы именно так. Ведь мотоцикл оказался на следующее утро на своем месте в сарае. — Кто живет в том доме? — спросил Стьют, указывая на два очень грязных окна, выходивших на задний двор Роджерса. Они упирались прямо в стену с дверью из дома, где располагался соседний обувной магазин. — Люди, с которыми мы предпочитаем не общаться. Понимаете, это многодетная семья, их сорванцы взяли себе моду перебираться из тех окон через нашу ограду к нам в сад. А когда я попытался вразумить их мамашу, она на меня еще и наорала. Обзывала самыми последними словами. — Это она владеет магазином с фасада? — О нет. Тот магазин — изолированная от жилой части кондитерская. Комнаты этой многодетной паре всего лишь сдают внаем, причем очень дешево, насколько мне известно. Хозяин и хотел бы избавиться от таких постояльцев, но никак не может. Не слишком приятное для нас соседство. Дети вечно чумазые. Моя жена порой переживает за них. — Ясно. А где же вход в их квартиру? — Там есть дверь между моим магазином и кондитерской. — Спасибо, мистер Роджерс. — Если будете встречаться с той семьей… Кстати, их фамилия Скаттл. Так вот, в разговоре, уж пожалуйста, не упоминайте о нас. Нам ни к чему новые неприятности. — Хорошо, я запомню. Владелец магазинчика подержанной мебели по другую сторону от обувного оказался почти совсем глух. К тому же по натуре это был либо глупец, либо строптивец, либо сочетал в себе две эти черты характера. Нет, он, конечно же, понятия не имел, в какой именно вечер произошло самоубийство племянника мистера Роджерса. Он вообще не знал ни о каком самоубийстве. Газет читать не любил: в них печатали сплошное вранье, как он полагал. Но он, разумеется, часто слышал треск мотора мотоцикла в проезде. Не до такой же степени он глух, в конце-то концов! Он не мог вспомнить только, когда именно слышал его в последний раз. Тем более в какое время суток. Со своими соседями он не общался и не имел привычки следить за тем, что там у них происходит, куда и зачем кто выходит. Владелец кондитерской — высокий и вполне респектабельный джентльмен в очках — в противоположность мебельщику очень хотел бы помочь полиции, но он закрывал свое заведение и уходил домой в половине седьмого каждый вечер, кроме субботы, когда кондитерская работала немного дольше. Сам он не заметил возвращения молодого Роджерса в тот вечер, но посоветовал обратиться к миссис Скаттл. Она занимала жилые помещения позади его магазина, окна которых, как он знал, выходили прямиком на задний двор Роджерсов. Если кто-то и мог слышать, то именно она. Стьют позвонил в ее дверь. Изнутри донеслись звуки возни, и после явной борьбы за право первенства открыть перед инспектором возникли две очень грязные девочки. Джем размазан по щекам. Одежда в пятнах и местами дырявая. — Где ваша мама? — спросил Стьют. — В туалете, — мгновенно сообщила та, что постарше. Биф, стоявший позади меня, издал довольно-таки вульгарный смешок, но Стьют оставался невозмутимым. Хотя больше ему не понадобилось произносить ни слова, поскольку обе девчонки опрометью понеслись по коридору с криком: — Мама! Вскоре появилась миссис Скаттл, за чью юбку цеплялись еще несколько ребятишек. Это была изможденная и душой и телом женщина лет под сорок, такая же неряшливая и грязная, как и отпрыски. Ее темные волосы казались засаленными и поспешно затянутыми в узел на затылке. Она посмотрела на нас с тревогой, положив руку на дверь, чтобы моментально захлопнуть ее, если дело примет дурной оборот. — Чего вам надо? — спросила она. — Хотели навести кое-какие справки, миссис Скаттл, — ответил Стьют. — Думаю, вы можете нам помочь. Я расследую дело молодого Роджерса. Но внимание миссис Скаттл на время отвлекла одна из дочек. — Марджори! — взвизгнула женщина. — Отвяжись от меня! Затем снова обратилась к нам: — Ладно, тогда вам лучше будет зайти. Ненавижу разговаривать через порог! Мы последовали за ней по коридору в пропитанную не слишком приятными запахами комнату, одновременно служившую кухней, где на веревке, протянутой у плиты, сушилось постиранное белье. — Уж и не знаю, что могу вам такого важного сказать. — Хозяйка повернулась к крошечному мальчугану. — Моррис! Немедленно положи это на место! — Затем снова задала вопрос нам: — Что вы хотите узнать? Я терялся в догадках, сколько же всего детей набилось в комнату. Порой казалось, что их никак не меньше дюжины. Но уж точно больше шести. И на протяжении всей нашей беседы с хозяйкой разговор постоянно прерывался ее руганью. — Да, я хорошо помню тот вечер. Для того имелась важная причина, верно? (Сесил! Оставь ее в покое сейчас же, противный мальчишка! Смотри, а то попрошу полицейских забрать тебя с собой.) Да, слышала, как приехал мотоцикл. Я потом еще утром рассказала об этом мужу, когда мы узнали, что стряслось. — В котором часу это было? — Я, кажется, как раз укладывала Фриду спать. Значит, где-то в половине седьмого. Уж точно не сильно позже. (Робби! Будешь так себя вести, сейчас же отправишься в кровать!) Я всегда подмечала, когда он приезжал на своей тарахтелке, но не только из-за жуткого шума. Он фарой светил нам прямо вот в это окно. — И вы бы знали, если бы он снова выехал из двора? — А то как же! Он же всегда включал фару еще во дворе, даже если не заводил мотоцикл прямо там, хотя чаще всего так и делал. (Что ты творишь, Герберт! Герберт! Я кому сказала? Немедленно прекрати!) Нет. Уж будьте уверены. Тем вечером он больше своего мотоцикла не брал. Я бы заметила… Заверения миссис Скаттл вызывали некоторые сомнения, учитывая, как часто ей приходилось отвлекаться. Но я предположил, что многодетная мать давно привыкла делать несколько дел одновременно, уделяя внимание и своим детишкам, и происходящему во дворе у соседей. — А больше тем вечером вы ничего не слышали? — Ничего. Мне порой казалось, будто я что-то такое слышу, но я ошибалась. (Роузи! РОУЗИ!) А мне не следует рассказывать вам то, чего я не знаю в точности. — Спасибо, миссис Скаттл. — Всегда пожалуйста. Хотелось бы мне знать, кого он все-таки прикончил. Но не удивлюсь, если никто больше ничего не узнает.