Глава 27 С того момента, когда жюри степенно покинуло зал суда, я пребывал в стойком убеждении, что оправдательный вердикт попросту невозможен. Этим двенадцати гражданам, среди которых выделялись две солидного вида дамы, едва ли потребуются долгие дебаты по поводу дела, столь четко представленного им полицией. Даже превосходная речь сэра Уильяма наверняка только укрепила их решимость не дать сбить себя с толку этому чересчур умному мужчине при всей его высочайшей культуре и изощренном краснобайстве. Они почти на подсознательном уровне настроились против всех его попыток переубедить себя. Шустрый маленький Фитцаллен не выпячивал своих личных достоинств. Он ограничился кратким резюме по делу, не пытался воздействовать на эмоции присяжных, а потому был по-человечески им ближе и понятнее. Он дал им то, чего они хотели. По крайней мере, на один день прокурор сумел стать воплощением правосудия для всех, и хотя я прекрасно понял, что из двух юристов именно он лукавил в большей степени, Фитцаллен преуспел в роли скромного, но справедливого защитника законности и порядка. Вероятно, это все же было не то жюри, состоявшее из самодовольных, раздутых от важности бизнесменов и домохозяек, какое часто в американских фильмах высказывает полное равнодушие к речи адвоката главного героя, способной вышибить слезу из каменной глыбы. Но тем не менее они вышли из зала, даже не бросив последнего взгляда на согбенную в отчаянии фигуру Стюарта Феррерса, к которому уже устремились с наручниками тюремные надзиратели. — Ну вот, а теперь у нас есть время выпить по чашке чая, — сказал Биф, указав пальцем на дверь. — Лично я думаю, что мы и по глотку отпить не успеем, — отозвался я, пытаясь вложить в свою реплику иронию, давая Бифу лишний раз осознать неизбежность очень скорого решения не в пользу человека, которого он взялся защитить и оправдать. — Успеем вполне. Эта дюжина непременно захочет поболтать между собой, заодно и обсудив дело. Кроме того, ни одно жюри не станет спешить возвращаться с совещания, чтобы ни у кого не создалось впечатления, будто они даже не пожелали основательно взвесить свой вердикт. — Что ж, будь по-вашему. Мы вышли из здания суда и обнаружили поблизости расположенное в подвальчике кафе. Не думаю, что за все время участия в расследовании дела я был в какой-то момент более убежден в виновности Стюарта, чем тогда. А если я даже не испытывал никаких сомнений, откуда им было взяться у присяжных? А что касается Бифа, то тот полусонно развалился в кресле и молчал, пока мы дожидались заказанного чая. — Биф, — обратился я к нему, стараясь развеять написанные на его лице безразличие и скуку. — Вы все еще уверены, что он невиновен? — Да. Абсолютно уверен, — ответил сержант. — Но боже милостивый! Почему в таком случае вы не можете ничего предпринять? Неужели вы не понимаете, что жюри наверняка приговорит его к виселице? — Да, меня, как и вас, не удивит, если они признают его виновным, — признал Биф. — Ну, так почему же… — Ничего путного, так или иначе, не выйдет, — перебил меня Биф. — Я сделал все, что мог. Нашел каждую улику, какую только способен был бы найти на моем месте самый гениальный сыщик, но этого оказалось слишком мало. — Но разве до вас не доходит смысл происходящего? Я настойчиво старался внушить вам, к каким печальным последствиям для нас обоих приведет казнь невиновного. Питер избрал вас для сбора доказательств в защиту брата, и это бремя легло на ваши плечи. Если его вздернут потому лишь, что вам не хватило ума докопаться до истины, вы никогда не сможете простить себе этого. — Тут уж ничего не поделаешь. Придется пережить и это, — мрачно сказал Биф. — А о своей репутации вы подумали? Совершенно неслыханный случай, чтобы детектив, которого писатель сделал своим главным героем, потерпел провал. Подобное станет первым прецедентом в истории криминального жанра. Вы станете посмешищем, а заодно и я. — Не в моей власти помешать этому, — отозвался Биф, разливая по чашкам принесенный нам чай. — Вам нужен сахар? В эту секунду меня внезапно осенила новая идея. Я не мог понять, почему она не пришла мне в голову раньше, а если и была где-то в подсознании, отчего я оказался не способен извлечь ее оттуда прежде. — А вы не думаете, — выпалил я, — что Стюарт, быть может, просто прикрывает кого-то? Ведь о многом подсудимый так и не пожелал рассказать нам правду, находясь в столь отчаянном положении. Возможно, Стюарт знает, кто совершил преступление, но добровольно жертвует собой? Биф криво усмехнулся. — Вы действительно думаете, что Стюарт принадлежит к числу людей, готовых пожертвовать собой? — Честно говоря, я вообще не знаю, к числу каких людей принадлежит Стюарт Феррерс. Он с самого начала оставался для меня загадкой. Знаю, я обязан создавать образные и точные портреты каждого, кто фигурирует в ваших расследованиях, но в отношении его я остался в полном недоумении, не сумев справиться с задачей. — Вот как, — буркнул Биф и откусил гигантских размеров кусок от своего батского пирога. В этот момент на пороге появились другие свидетели по делу. Эду Уилсону и Роуз пришла в голову та же мысль, как скоротать время, что и нам. Биф принялся размахивать чайной ложкой, привлекая их внимание. Они подошли к нашему столу и по моему приглашению сели рядом. Их приход обрадовал меня значительно больше, чем появление жены лавочника тотчас вслед за ними. Она сразу же устремилась к нашему столу. — Мне страшно повезло добыть себе место в зале, верно? — улыбнулась она. — Но ведь я заслужила его по праву. Однако, честно говоря, рассчитывала, что вы пришлете мне две контрамарки, как делает администрация театра «Ройал», когда я выставляю их афишу у себя в витрине. Ведь я непосредственно участвовала в расследовании, скажете нет? Как считаете, его оправдают? — Нет, — ответил за всех Эд Уилсон, прикуривая новую сигарету от окурка предыдущей. — Но ведь он наверняка и совершил преступление, — не унималась лавочница. — Это было ясно всем. Отпечатки пальцев на ноже и все прочее. Я не зря прочитала добрую сотню детективных романов. А кроме того, вина у него прямо на лице написана. Не обращая внимания на ее болтовню, Биф оставался невозмутимым и равнодушным ко всему. Ни пустые рассуждения этой женщины, ни искренняя озабоченность Эда и Роуз не могли вывести его из равновесия. Эд выглядел особенно расстроенным и встревоженным за достойного молодого человека, которого ожидала теперь трагическая участь. — Знаете, — сказал шофер, — он всегда казался мне немного со странностями, и я порой не понимал, как лучше себя с ним держать. Но не хочется думать, что его повесят за убийство, которого он не совершал. Мне было явно не по себе в зале суда во время слушаний. Тот маленький и юркий прокурор попросту ловко все обстряпал. А вам как показалось? — Но откуда вы знаете, что он невиновен? — с горячностью спросила лавочница. — У меня, например, сложилось твердое убеждение: он и есть убийца. Ведь только у него были для этого причины. Вот что важнее всего. Роуз в любой момент могла разразиться слезами. Напряжение, которое она испытала при даче показаний в суде, видя на скамье подсудимых человека, у которого работала, сказалось на ней самым пагубным образом. — Вы все кажетесь мне ужасными людьми, — вздохнула она. — Относитесь ко всему, словно к какому-то шоу с раздеванием. Даже если он сделал это, нет повода устраивать зрелище. И сержант Биф считает его невиновным, а ему лучше знать. Но даже столь лестное высказывание в свой адрес не заставило Бифа прервать молчание. — Он обязан знать такие вещи, — продолжила более воинственно настроенная одна из двух женщин. — Но вот только если ему так много известно, почему он не сумел отыскать настоящего преступника? Разве не в этом заключается профессиональная обязанность сыщика? Эд Уилсон жестом заставил ее умолкнуть, потому что в кафе вошли рука об руку Питер Феррерс и Шейла Бенсон. Заметив нас, они сели подальше в стороне, но я счел своим долгом подойти к ним и высказать что-то ободряющее. Они попросили меня присесть, и я впервые почувствовал, в каком напряжении находится Питер. Он выглядел так, будто провел без сна несколько ночей подряд. А Шейла Бенсон, изменив своей обычной манере, была необычайно тиха и печальна. — Какое же ужасное место этот суд, — с чувством произнесла она, бросив взгляд на Питера. — Понимаю ваши ощущения, — заверил я. — Я сочувствовал вам обоим на протяжении всего процесса. Но не стоит пока терять надежды. Никто не может предсказать заранее, каким станет вердикт. — Его признают виновным, — мрачно возразил мне Питер. И через несколько минут, в течение которых я тщетно пытался произносить какие-то слова утешения, он посмотрел на часы, а потом заметил, что жюри совещается уже больше часа и нам самое время возвращаться. Он оказался совершенно прав. Мы не провели в зале суда и десяти минут, когда вошел судебный пристав. Биф впервые заговорил: — Ну вот и настал момент истины, — прошептал он, а я понял, что на самом деле приговор присяжных волновал его гораздо больше, чем можно было представить. Я знал: как раз сейчас мне следовало вглядеться в лица присяжных и постараться по их выражению понять, к какому решению они пришли. Но я даже испытал облегчение, когда понял, что они строго соблюдают традиционное правило и ничем себя не выдают. Они с максимальными удобствами вновь устроились в креслах, как будто готовились достойно пережить свой последний звездный час, хотя точнее было бы сказать — последние десять минут своей значимости. Единственный раз в жизни, размышлял я, присяжным даровали возможность самовыражения, настолько важного и бесповоротного, что им могли бы сейчас позавидовать Данте или даже Шекспир. Одним лишь словом они были способны не только потрясти сердца немногочисленной аудитории, но решить судьбу человека. Старшина присяжных, невысокий, похожий на воробья мужчина с длинными, но редкими прядями волос на голове, как будто вылепленной из теста, поднялся и сделал глубокий вдох. Он сорвался почти на фальцет, заявив, что жюри вынесло свой приговор. Старшина не сводил глаз с судьи в ожидании следующего вопроса, затем произнес гораздо громче, чем требовали обстоятельства: — Виновен! Воцарилась полнейшая тишина. Никто не собирался падать в обморок, не разрыдался и не поднялся с места. Подсудимый лишь однажды посмотрел на присяжных, а затем его голова поникла и взгляд уперся в пол. Одни собравшиеся в зале были поражены вердиктом, другие так самодовольно наслаждались собственной прозорливостью, что даже не разговаривали между собой. Судья откашлялся, провозгласил приговор в окончательном виде, и мы вышли из здания суда, услышав, что Стюарта ожидает казнь через повешение. Глава 28 Несколько дней после окончания заседаний суда я не виделся с Бифом, поскольку вынужден был покинуть Лондон, чтобы хотя бы немного отвлечься. Вердикт настолько потряс меня, что я не мог заниматься какой-либо работой. Для меня исход дела стал реальным ударом. Я сам поразился, насколько легкомысленным выглядело теперь мое собственное отношение ко всему в ходе этого и предыдущих расследований. Я, можно сказать, сам себя уговаривал: исход обязательно станет благополучным. И каким бы безрезультатным ни выглядело следствие, проводившееся Бифом, как бы ни тревожился я из-за напрасной траты времени, меня не покидало предчувствие, что некое чудесное открытие Бифа станет весомым доказательством невиновности Стюарта. Он будет оправдан, а мою книгу увенчает счастливый конец. Но ничего подобного не произошло, и тем больнее было осознавать, какой глупостью с моей стороны было ожидание благоприятного для всех нас итога. Когда через три или четыре дня от Бифа пришло письмо, я вскрыл его, испытывая лишь глубочайший скептицизм. Биф не стал бы утруждаться написанием какого-либо послания, если не добился каких-то важных «подвижек», а в них моя вера была уже полностью утрачена. Меня посетила горькая мысль, что упрямый оптимизм Бифа служит теперь лишь тщетной попыткой замаскировать его промахи в работе. Письмо было написано накануне и отправлено из дома сержанта на Лайлак-креснт. Вот его содержание: Дорогой Т.! Вчера я имел длительную беседу с сэром Уильямом Петтери. Должен отметить, что он гораздо больше некоторых (имен не стану здесь называть) оценивает мой вклад в расследование и решил подать апелляцию на вердикт суда. Во мне по-прежнему жива надежда, что Справедливость еще может восторжествовать. Крайне жаль, что вы не присутствовали при нашем разговоре, поскольку он способен привести к важному новому повороту в деле. Искренне ваш, У. Биф. Какого дела? — задался я мысленным вопросом, изучая крупный почерк сержанта. Не было уже никакого дела. С моей точки зрения, все последние недели стали бессмысленной потерей времени, поскольку писать мне, собственно, оказалось не о чем. Автор не может создать детективного романа, где его главный герой, излюбленный им сыщик, не только ошибочно считает преступника невиновным, но даже не может выдвинуть гипотезы, в которой фигурировал бы другой потенциальный убийца. С апелляцией я не связывал никаких надежд, а потому даже не потрудился выяснить, на чем она основана. В самом крайнем случае сэр Петтери мог оспорить только какие-то процедурные нарушения или попытаться доказать, что судья допустил неверное изложение сути вопроса, грубо нарушив права подсудимого. Но поскольку Сибрайт в своей речи выглядел беспристрастным и точным, а суд в целом был проведен с образцовым соблюдением всех положенных формальностей, мне не верилось, что найдется малейшая причина для проведения повторного процесса и пересмотра вердикта. Нет, следовало смотреть правде в глаза. Биф потерпел поражение, что означало огромную неудачу для меня самого. Теперь передо мной вставала задача оглядеться и найти другого частного детектива, чьи достижения дадут мне в будущем материал для хороших романов, кто никогда не подведет меня, не поставит в унизительное положение. Признаюсь, я сожалел о вынужденном расставании с Бифом. Его колоритная личность давала мне возможность использовать в своих произведениях тонкие и необычные детали характера сержанта, проявлять изобретательность в изложении сюжетов, которую я считал одной из самых сильных сторон своего литературного дарования. Но с неизбежными потерями приходилось примириться.