До меня к тому времени уже донеслись отголоски историй об одном пожилом священнике из Уорчестершира, сумевшем добиться поразительных успехов и чья личность выглядела вполне подходящей для героя подобного рода беллетристики. Легенда гласила, что он никогда не покидал своего уставленного книгами кабинета, но тем не менее, в задумчивости попыхивая трубкой из сепиолита, раскрывал преступления, ставившие в тупик полицию двух континентов. Вероятно, мне следует немедленно взять на себя роль его Босуэлла, если только кто-то не успел опередить меня. Я принадлежал к числу писателей, творивших на основе материалов дел, расследуемых частными сыщиками, и понимал, насколько сложно будет мне найти нового персонажа. Но при этом продолжение сотрудничества с Бифом все равно представлялось совершенно невозможным. Стюарта Феррерса повесят, а когда его останки предадут земле, вместе с ними окажется погребенной былая репутация сержанта Бифа. Но сначала, чувствовал я, мне необходим обычный отдых. Для меня сейчас было важно полностью выбросить из головы всякие мысли о странных и, если честно, жалких в своем убожестве людях, с которыми судьба свела меня в Сайденхэме. А потому я даже не попытался выяснить, купила ли для себя паб миссис Дункан, не нашла ли жена старьевщика новых подозреваемых, чтобы устроить за ними слежку. Мои ноздри навсегда избавились от застоявшейся в них вони двора старика Фрайера, от затхлой атмосферы «Кипарисов». Меня не интересовала дальнейшая судьба двух так мало подходивших друг другу пар возлюбленных: Эда Уилсона и его вялой, вечно бледной жены Роуз, Питера Феррерса и излишне болтливой вдовы доктора Бенсона. Мне было глубоко безразлично, нашла ли Фреда новое место, где бы раскрылся ее талант на все злиться и бить при этом посуду. Я изгнал из памяти зловещее лицо Уэйкфилда, пристальный прищур глаз и вечно поджатые губы Уилкинсона. Мне стали совершенно неинтересны и молодой механик, и теневой делец Оппенштейн. Я очистил свое сознание от всех деталей, казавшихся в свое время столь важными: трости-меча, ключа-отмычки, пятен крови в библиотеке, записки, украденной из кабинета Питера. Короче, мне удалось полностью стряхнуть с себя все отвратительные, наводившие тоску обстоятельства, сопровождавшие убийство в Сайденхэме, и я отправился в сельскую глубинку Норфолка. На отдыхе я вставал рано утром и отправлялся в лес по грибы, находя в этом простейшем поиске значительно больше удовольствия, нежели в охоте за любыми уликами и доказательствами. Когда же в утренних газетах наконец появилось известие о поданной апелляции по делу Феррерса, оно мне показалось чем-то нереальным. Позже, узнав, что апелляцию отклонили, я не удивился этому, поскольку давно свыкся с виновностью Стюарта и с неизбежностью его казни. Мне было жаль Бифа, но помочь ему не смог бы уже никто: ни я, ни он сам. Но вот в одно прекрасное утро, вернувшись в снятый мной в Норфолке коттедж, я увидел, что меня поджидает его хозяйка, чтобы вручить пришедшую на мое имя телеграмму. — Надеюсь, здесь нет никаких дурных новостей для вас, — встревоженно сказала она, поскольку принадлежала к тому сословию, для которого любая телеграмма могла служить недобрым предзнаменованием. Не без раздражения я прочитал: ДОЛЖЕН ПИСАТЬ МИНИСТРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ ТЧК СРОЧНО НУЖНА ВАША ПОМОЩЬ ТЧК ПОЖАЛУЙСТА ЗПТ ВЕРНИТЕСЬ ЛОНДОН ТЧК БИФ. Я минут пять в задумчивости вертел листок в руке. Потом мне дали знать, что подан обед. Но и поедая превосходно зажаренного холодного цыпленка, я все еще вел сам с собой дебаты. С какой стати мне нужно бросать это безмятежное местечко, чтобы вернуться в Лондон, не имея иной цели, кроме оказания помощи Бифу в составлении письма, которое в любом случае окажется совершенно бесполезным? Лично я уже ничего не мог извлечь для себя из этого дела. Мне хотелось лишь спокойно закончить отдых, чтобы попытаться заново начать работу в совершенно ином окружении и при новых обстоятельствах. И потому я принял решение, что не позволю вытащить себя в Лондон по такому ничтожному поводу. В тот же день я отправил ответную телеграмму: БЕСПОЛЕЗНО ПИСАТЬ МИНИСТРУ ТЧК НЕ МОГУ ПРЕРВАТЬ НЕОБХОДИМЫЙ ОТПУСК ТЧК СОВЕТУЮ БРОСИТЬ КАРЬЕРУ СЫЩИКА И КУПИТЬ ПАБ ТЧК ТАУНСЕНД. Но до наступления традиционного времени чаепития к нам снова заявился почтальон, явно злившийся на тех, кто заставил его дважды за день посетить мой коттедж. Он передал мне еще одну депешу: ПРЕДПОЧИТАЮ ДРУГУЮ СТОРОНУ СТОЙКИ БАРА ТЧК ПРИБЫВАЮ 8.10 ТЧК БИФ. Что ж, по крайней мере в упрямстве Бифу было трудно отказать. Создавалось впечатление, что он упорно не желал смириться и признать ошибки, допущенные в деле Стюарта, пока того еще не казнили. Мне немного польстила его тактика прихода горы к Магомету, но одновременно я получил лишнее подтверждение его наивности во многих важных жизненных вопросах. Он рассчитывал, что письмо министру внутренних дел может помочь Стюарту, и надеялся на мое мастерство в написании подобных писем. Но все же я отправился на станцию встречать его. Он выглядел похудевшим, подтянутым и пребывал в отменном настроении. В гораздо лучшем, чем во время и после суда. Прежний старый добрый Биф, пожимая мне руку, сразу же поинтересовался, играют ли здесь в дартс. — А я-то думал, вы приехали ради письма, — ответил я с напускной строгостью. — Для этого у нас будет более чем достаточно времени завтра, — сказал Биф. — Я не в состоянии сосредоточиться на столь важном деле после нескольких часов тряски в поезде. До назначенного дня казни еще неделя. А пока мы с вами схлестнемся с самой сильной местной парой. Надеюсь, вы сыграете лучше, чем в прошлый раз в Лондоне. Даже если просто перестанете метать мимо доски, это уже станет для вас большим достижением. Больше мне ничего не удалось из него выжать. И скоро мы действительно оказались в стенах паба «Краса Англии», проведя вечер в полном соответствии с пожеланиями Бифа. Он же, вынужден признать, снискал к себе расположение местной публики, заявив, что нигде прежде за пределами Лондона не встречал таких мастеров метания дротиков в цель. Зато утром, как только мы покончили с завтраком, сержант потребовал ручку и бумагу, усевшись за рабочий стол напротив меня. — Теперь вы будете писать, а я говорить вам, о чем именно. Исходя из чистейшей благотворительности и, как я полагаю, все еще испытывая прежнюю любовь к Бифу даже в эти позорные для него дни, я написал нужное ему письмо, хотя, добавляя на бумагу каждое новое слово или фразу, осознавал всю бессмысленность затеи. Наградой мне стала обычная грубая и неуклюжая лесть. — Всегда поражался вашей способности до такой степени складно излагать мысли в письменном виде, — похвалил он, а потом, высунув язык, облизал клей на конверте. — Министр не сможет оставить такое послание без внимания, вот в чем я нисколько не сомневаюсь. Я не хотел лишать его остатков оптимизма, поэтому не стал спорить. — Надеюсь, вы правы, — только и произнес я. А потом предоставил Бифу самому опустить в почтовый ящик плод нашего совместного творчества. Глава 29 И все же по мере приближения даты казни Стюарта Феррерса я начал понимать, что не могу безмятежно проводить время в сельской глуши. У меня стали шалить нервы, все чаще проявлялась раздражительность, и моя добрая, милая домохозяйка из Норфолка уже не раз справлялась, «не захворал ли я». У меня даже случались приступы неврастении и мучила вина, что скоро на виселицу отправят ни в чем не повинного человека. Я теперь часто лежал по ночам без сна, рассуждая: если бы для расследования дела наняли более компетентного сыщика, чем мой сержант, он наверняка смог бы найти доказательства в пользу Стюарта. А Биф сумел лишь собрать достаточно улик, чтобы самому увериться в его невиновности, но этого оказалось недостаточно для оправдательного приговора суда. А на ком лежит ответственность, что Питер обратился именно к Бифу, если не на мне. Потому что это я использовал поразительное везение рядового провинциального полисмена при раскрытии некоторых дел, превратив их в подлинные триумфы выдающегося детектива. Не создай я ему подобной репутации, Питер Феррерс никогда не пожелал бы воспользоваться его услугами. Значит, говорил я себе, часть вины лежала на мне, и уже ничто не было способно изменить этого. Будь Стюарт Феррерс женщиной или слабоумным, если бы в деле имелись некие смягчающие обстоятельства, из-за чего убийство Бенсона было вынужденным, то действительно появился бы шанс, что министр внутренних дел более внимательно отнесется к петиции о помиловании, подписанной многими знаменитыми и влиятельными людьми. Но убийство, как ни взгляни, выглядело жестоким и хладнокровным, а действия Стюарта в том виде, в каком представила их на суде полиция, заслуживали именно того наказания, какое в итоге ему назначили присяжные и судья. Убийце — смерть. Никакой надежды на пересмотр вердикта больше не оставалось. Несколько дней мне еще кое-как удавалось справляться с искушением вернуться в Лондон, но потом я внезапно передумал, упаковал вещи и отправился в столицу. Мне хотелось находиться поблизости от места развития событий, не быть столь равнодушным к страшной участи человека, ожидавшего смерти. Бифа застал в состоянии глубокого волнения, хотя он казался не столь подавленным, как можно было ожидать. — Сказываются долгие годы, когда ты постоянно сталкиваешься с чем-то подобным, — объяснил он. — Поневоле черствеешь. Восприятие притупляется. Все кажется не так, как обстояло на самом деле. Помню случай, когда молодой паренек угодил на месяц в тюрьму за попытку проникновения в чужой дом. А скоро выяснилось, что его вынудила пойти на преступление банда уголовников, которую мы благополучно арестовали, оправдав юнца. Еще было дельце с уважаемой леди, заподозренной в краже денег из приходской кассы для пожертвований на благотворительность… — Довольно воспоминаний о ваших прошлых подвигах в полиции, — прервал я его. — Сейчас все гораздо серьезнее. — Я знаю это, — отозвался на мои слова Биф. — Но хотел лишь показать, насколько часто я был свидетелем человеческих трагедий, соприкасался с ними. — Что было вами сделано за время моего отсутствия? — спросил я. — Ну, я отправил свое письмо министру внутренних дел, где изложил все причины, в силу которых считаю Стюарта невиновным в убийстве. Но от них пришло лишь стандартно отпечатанное уведомление о получении письма. — А вы ожидали чего-то большего? — Но ведь я написал им очень длинное послание, верно? — с грустью напомнил Биф. — Значит, нашего несчастного подопечного вздернут уже в четверг? — Да. Страшно даже думать об этом. — Но вы не считаете себя виноватым в подобном исходе дела? — Разумеется, нет, — ответил Биф. — Вы же не возлагаете вину на врача, который отчаянно старается спасти жизнь пациенту, но терпит неудачу, так? Как я уже сказал, мной было сделано все возможное. Я поспешно поднялся, чувствуя, что не могу больше выслушивать беспомощных оправданий Бифа. Он последовал за мной в прихожую, и как раз в этот момент раздался телефонный звонок. — Вот! Подождите минутку, — попросил Биф, прежде чем снять трубку. — Быть может, что-то все же случилось. — Не сомневаюсь в этом, — холодно бросил я и подошел к двери. — Вероятно, кто-то снова ошибся номером. Однако нечто в голосе Бифа, когда он начал разговор, заставило меня задержаться у выхода. — Да, но что стряслось? — уточнил он трижды, каждый раз все настойчивее, потом несколько секунд напряженно ждал и выслушивал ответ. — Алло! Алло? Затем дал отбой, положил трубку и посмотрел на меня с почти виноватым выражением на лице. — Выяснилось кое-что новое, — сказал он. — Звонила жена старьевщика. Утверждает, будто дело очень важное, но не желает обсуждать по телефону. Просит нас срочно приехать к ней. Я даже не пытался на сей раз возражать, когда мы с ним садились в машину. Поездки в Сайденхэм превратились для меня в подобие покаяния, епитимьи. К тому же я прекрасно знал: Биф догадывается о моих возможных аргументах против этого путешествия, и нет никакой необходимости произносить их вслух. Но что нового могла обнаружить эта пожилая, не в меру любопытная дама, чтобы оправдалась наша поездка через весь Лондон? — гадал я про себя, заранее злорадствуя. Узнала подлинную фамилию старого бродяги, и оказалось — он вовсе не Фрайер? Или добыла другую, столь же бесполезную для нас информацию? Теперь, когда Биф, сам того не желая, замусорил ей голову идеей, что сыском может заниматься кто угодно, она могла стать для нас нешуточным источником излишних треволнений. Биф на протяжении всего пути хранил молчание, и у меня оказалось достаточно времени, чтобы прояснить для себя в целом дело, каким оно мне представлялось на тот день. Пока я находился в Норфолке, угроза казни Стюарта доставляла мне душевные муки. Но по возвращении в Лондон мое восприятие в значительной степени изменилось. Непостижимым образом его смерть на виселице стала казаться мне чем-то совершенно невозможным. Я вроде бы давно смирился с тем фактом, что главный герой писателя, работающего в криминальном жанре, может так и не обнаружить человека, совершившего преступление, или оказаться неспособным спасти жизнь невиновного. Но было ли такое действительно возможно? Ничего подобного никогда в литературе прежде не отображалось, и могло ли это случиться теперь? Тогда создастся значимый прецедент, грозивший повлиять на судьбу будущих детективных романов. Поскольку дело вначале было столь стереотипным, не могло ли оно закончиться благополучной развязкой, какой бы невероятной она ни оказалась? Именно таким мне представлялось единственно возможное окончание сюжета. Мы начали расследование при самых неблагоприятных обстоятельствах. Если Биф и был в чем-то повинен, то не в неэффективности и не в недостатке способностей, а в своей наивности, с которой он обосновался поблизости от Бейкер-стрит. Я стал понимать, что самым важным для меня было не спасение Стюарта от виселицы, а желание избавить свой роман от неправдоподобного до тривиальности счастливого окончания, когда невиновный чудесным образом избавляется от смертного приговора в последнюю минуту. Явно требовалась новая реалистичная деталь. И быть может, как раз эта поездка в Сайденхэм даст Бифу ту важнейшую улику, в какой остро нуждался он сам и еще больше — мое произведение. Оказалось, я мыслил в верном направлении, потому что первые слова лавочницы, которые мы услышали от нее, едва успев остановиться перед магазином, предельно взволновали меня. — Она сбежала! — услышали мы, когда машина еще продолжала катиться по инерции до полной остановки. — Не знаю, что ее поступок означает, но мне кажется такое событие очень странным. И я сказала себе: если и есть человек, кому обязательно нужно сразу узнать обо всем, то это сержант Биф. Верно, он не сумел избавить от казни мистера Феррерса, но вдруг это как раз та улика, которой ему недоставало, чтобы добиться оправдания. Решающее доказательство. Биф заговорил с ней, даже еще не попытавшись выбраться из автомобиля. — Кто? Кто сбежал? — спросил он. — Миссис Бенсон. Кто же еще? — ответила женщина, поражаясь нашей недогадливости. — Пропала, никому ничего не сказав, никого не предупредив об отъезде. Втихаря продала всю свою мебель моему кузену, у которого антикварный магазин в районе Кристал-пэлас, причем почти за бесценок, не торгуясь. «Что-то из ряда вон выходящее» — так он мне и сообщил об этом. Подобное поведение этой женщины повергло его чуть ли не в шок, а ведь у него больное сердце. Но как бы там ни было, вот вам новые обстоятельства. А теперь, если вы отправитесь к бывшему дому доктора Бенсона, то сами увидите, что я говорю вам чистую правду. Там и оказалось. Начиная с ворот, которые вели на участок перед домом, стало очевидно, что рассказ пожилой женщины не стал плодом ее возбужденной фантазии.