Часть I. Переполох в Набережном дворце Глава 1 «Господину Важину, капитану Московского гренадёрского полка. Его превосходительство князь Вышатов приглашает Вас посетить благотворительный вечер, организованный фондом помощи военнослужащим Русской императорской армии. Входной билет — 1 рубль, оплачивается при входе. Собрание состоится 19-го числа сего месяца в Набережном дворце князей Вышатовых. Начало в 3 часа дня. Его превосходительство князь Владимир Григорьевич Вышатов». Такое письмо вручил мне посыльный, когда я выходил из здания Московской военно-технической комиссии, где, вот уже в течение более двух лет после окончания службы в армии в качестве военного инженера, служил в отделе транспортного и фортификационного строительства. В конце письма я увидел хорошо мне знакомую, размашистую подпись князя Вышатова. Признаться, этого приглашения я поджидал уже дня два-три. Князь Вышатов был в Москве известной личностью. Сам в прошлом военный, он, после ухода со службы, организовал фонд помощи бывшим военнослужащим армии Его Императорского Величества. Со временем деятельность фонда стала весьма заметна в городе. Князь устраивал приёмы, организовывал концерты и прочие светские мероприятия, на которых почтенная публика могла жертвовать деньги на деятельность фонда. Среди прочего, два раза в год, весной и осенью, князь устраивал в своём дворце череду благотворительных приёмов, на один из которых мне и принёс приглашение посыльный. На эти приёмы я ходил уже около трёх лет и всегда посещал их с большим удовольствием, так как, кроме возможности внести свою денежную лепту в активы фонда, это был хороший способ поддержать знакомство со своими бывшими сослуживцами и не потерять друг друга в огромном городе. Отпустив посыльного, я положил приглашение в карман и бросил взгляд во двор нашего учреждения, по которому туда-сюда сновали несколько служащих. Моё внимание привлекла знакомая фигура, в модном пальто и широкополой шляпе. Фигура принадлежала довольно высокому худощавому мужчине, и неспешно шествовала к главным воротам здания Технической комиссии, выходившим на бульвар. В каждой руке мужчина держал по листу бумаги, и крутил головой то влево, то вправо видно, поочерёдно читая, что написано на каждом из них. — Эгей!!! — крикнул я во всю мощь своих лёгких. — Пётр Михайлович! Каким ветром занесло вас в наши края? Услышав мой голос, фигура остановилась, обернулась, и передо мной предстал не кто иной, как Пётр Михайлович Кромов, советник Департамента полиции и, по совместительству, лектор Московского университета по дисциплине «правоведение». С Кромовым мы познакомились около полутора лет назад, в Императорском техническом училище, куда его пригласили прочитать лекции по вопросам права, а меня для подготовки студентов по строительным дисциплинам. Поначалу мы только здоровались, встречаясь в коридорах училища, потом у нас стали завязываться пустяковые разговоры, и как-то, слово за слово, Кромов разговорился о своей службе и потом перескочил на рассказ о своём увлечении. Дело в том, что хобби Кромова было занятие филологией и графологией, что, как он мне пояснил, суть есть изучение языков и говоров разных народов, их происхождения, развития, изменения, а так же способов и стилей письма и так далее и тому подобное. Поначалу тема показалась для меня довольно скучной, о чём я, как можно более деликатно, и не преминул намекнуть моему собеседнику, чем вызвал его искреннее удивление. — Да что вы! — воскликнул тогда Кромов. — Вы просто не понимаете всей глубины вопроса. После чего схватил меня за руку и в течение часа с жаром объяснял мне предмет своего изучения. — Вы что думаете, Важин, — Пётр Михайлович почему-то сразу принял манеру обращаться ко мне по фамилии. — Вы думаете, занятие словом это бродить по стране и спрашивать поселян: а как это по-вашему называется или как вот это по-вашему называется? Я признался, что примерно так и думал. — Хм. Конечно сбор материала — важная вещь, — продолжил он, — но ограничивать этим всю работу по языкознанию — всё равно, как утверждать, что строительство дома — это привезти и свалить в каком-то месте доски, булыжники и кирпичи. Строить-то дóм надо. — Так что же строить? — возразил я тогда. — Всё построено. Русский говорит по-русски, француз по-французски, немец по-немецки. — Немец по-немецки, говорите? А вот, к примеру, решит кто-нибудь, что наш беспокойный сосед, прусский король и император германский Вильгельм слишком уж громко кричит о едином рейхе. Походит по германской империи, поспрашивает поселян в Баварии, Саксонии, Франконии: как у вас это называется, а как это? Приплетёт свои выдумки и издаст потом учебники саксонского, баварского и франконского языков. И спросят у кайзера Вильгельма: какой же такой единый немецкий рейх, какие такие единые немцы, ведь немцев-то никаких и нет, а вот, пожалуйста, полюбуйтесь, есть баварцы, саксонцы, франконцы, вот и языки отдельные у них и учебники имеются. Или подумается нашему государю-императору Всероссийскому, самодержцу Московскому, Киевскому, Владимирскому и прочая и прочая и прочая, что возлюбленный брат наш Франц, император Австрийский и король Венгерский, уж слишком грозно и часто лязгает оружием у наших границ. А ведь большая часть подданных Дунайской монархии — это славянские народы. Почему бы не найтись тут древней рукописи, которая повествует, что исстари на землях этих было независимое славянское государство, к примеру, моравское, или словенское. — Но что бы что-то найти, — Кромов хитро прищурился, так что его глаза за круглыми очками превратились в две щелочки, — надо сначала это что-то сделать. — Я думаю, для такой «занимательной филологии» нужна хорошая государственная поддержка. — Нужна, нужна, — скороговоркой оттараторил Пётр Михайлович. — Я это вам рассказал, что б показать, что на первый взгляд скучноватое занятие может быть весьма интересным делом. Поверьте мне, иногда разбор рукописей и исторических бумаг может быть куда как более захватывающим, чем иное детективное расследование. С этого разговора и началось наше более близкое знакомство. Пётр Михайлович стал водить меня в компании, в которых был принят сам, я, в свою очередь, отвечал ему тем же и вскоре Кромов стал достаточно хорошо известен среди моих знакомых, главным образом отставных и действующих офицеров императорской армии. Вообще он оказался человеком образованным и интересным. На вечерах он частенько развлекал публику, выводя на бумаге различные надписи готическим, римским или древнерусским шрифтом, а так же рассказами о своих изысканиях в исторических архивах и историями из деятельности Департамента полиции. Правда однажды он мне признался, что полицейским или сыщиком, в прямом смысле этого слова, его назвать нельзя. — Я обеспечиваю только правовые аспекты деятельности нашего полицейского управления. Для слежки, обысков и прочего есть более подходящие люди, — пояснил он. Так вот, как уже говорилось, именно Кромова я и заметил, бредущего к воротам нашего учреждения с какими-то бумагами в руках. — Здравствуйте Важин, — сказал он. — Я хотел зайти к вам, посоветоваться по поводу одного вопроса по квартире, да вот стал читать эти два письма и задумался. — Что за письма? — Это, — Кромов поднял левую руку, — письмо от полицмейстера господина Листопадова, вы его наверняка помните, встречались пару раз. — Конечно, помню. — Здесь материалы по делу одного финансового афериста, недавно арестованного полицией. Нужно грамотно выдвинуть обвинение, чтобы не дать адвокатам придраться ко всяким мелочам и нестыковкам. Но это пустяки, справимся. А вот это, — Кромов поднял правую руку, — вот с этим разобраться будет посложнее. — Что это за иероглифы? — Это копия надписи на камне, найденная недавно на островах греческого архипелага. Филологическое общество при Московском университете предложило всем желающим, кто имеет соответствующие знания, принять участие в дешифровке. Вы знаете, это уже вторая попытка. Какой-то совершенно уникальный язык, или слова знакомого нам древнего языка написаны неизвестными буквами. Пока не могу подобрать ключа. Настроение из-за этого препротивнейшее… Дело в том, что два дня назад филологическое общество уже заслушивало отчёты о расшифровке данных надписей. Было решено, что слова текста древнегреческие, а буквы какого-то ранее не известного архаичного, как назвали его в филологическом обществе, «протокритского» алфавита. Трём специалистам, в том числе и Кромову, было предложено независимо друг от друга выполнить перевод надписи на основе сделанных предположений. Дело кончилось полным провалом. Предоставленные тексты не имели ничего общего друг с другом. Из-за этого Кромов погрузился в мрачное настроение, в котором и пребывал по сей день. — М-да, — произнёс я, разглядывая палочки, кружочки и галочки, нарисованные на листе бумаги, — желаю удачи во второй попытке. Что вы хотели спросить про квартиру? — Как вы думаете, хозяйка, когда говорила, что сдаёт комнаты при условии, что жильцы будут прилично себя вести и не захламлять дом, имела в виду так же и маленький флигель? — Имеете в виду, надо ли прилично себя вести и в маленьком флигеле, или имеем ли мы право его захламлять? — Всё шутите. Рад, что у вас хорошее настроение. Мне надо перевезти ещё три чемодана с бумагами. У меня в комнате их поставить уже решительно негде. Я хочу поставить их там, естественно, на время, ведь он всё равно пустует. — Насколько я помню, флигель не входит в состав тех помещений, которые снимаете вы или я. — Да, это верно, — вздохнул Кромов, — но не тратить же деньги на съём комнаты только затем, чтобы сложить там три чемодана. А Марта Генриховна человек принципиальный, наверняка упрётся. Мартой Генриховной звали хозяйку дома, где пару месяцев назад руководство Технического училища сняло квартиры для своих служащих и преподавателей. Это был небольшой трёхэтажный дом. Часть первого этажа занимала торговая лавка, другая была занята самой хозяйкой, второй и третий этажи были выставлены на аренду. Я решил воспользоваться представившейся возможностью, а не так давно туда решил переселиться и Кромов. Правда, если я переехал за два дня, то переезд Кромова длился уже второй месяц. Ему нужно было перевести такой ворох всевозможных бумаг, которые раньше он хранил во всяких каморках в здании университета, что каждое воскресение у подъезда останавливался извозчик и из коляски вылезал Кромов с очередной партией свёртков и пакетов, которые он планомерно распихивал по всем углам. — Не волнуйтесь, — говорил он хозяйке, которая смотрела на него насупленным взором, — когда я со всеми этими пакетами разберусь, они будут занимать гораздо меньше места. И вот теперь осталась последняя партия из трёх чемоданов, которые надо было куда-то пристроить. — Чемоданы крепкие? — спросил я. — Да. Отличная работа. На них можно даже встать ногами, и то не продавятся. — Тогда ладно. Готов временно сложить их у себя в комнате рядом со столом. Накрою скатертью, будет как тумбочка. Но только временно! Согласны? — Конечно. Тогда сегодня вечером я их и привезу. Я протянул Кромову полученное мною письмо. — Приглашение на бал в Набережный дворец. Что скажете? — спросил я. Он взял в руки приглашение и осмотрел его внимательным взглядом. — Ваш князь просто каллиграф, великолепная подпись, — ответил он, — кроме того, не ленится сам подписывать все приглашения. Ну что ж, бумага отличного качества, гербовая, видимо, князь не скупится, когда дело касается его фонда, впрочем, по манере ставить подпись, можно сказать… — Стоп, стоп, стоп! Я спросил вас о другом. Не хотите завтра составить мне компанию? Мой товарищ заложил руки за спину и тяжело вздохнул. — Нет, — со вздохом ответил он, — не хочу портить вам компанию своим мрачным расположением духа. Вы сами видите, неурядицы последних дней нагнали на меня невыносимую тоску. Что за смысл в получении знаний, коли они оказываются бесполезными и никому не нужными. Так что идите один, друг мой, веселитесь, я же останусь дома. Для балов я сейчас явно не гожусь. — Да? Считаете, что хандра поможет вам в расшифровывании этих исторических иероглифов? Все будут весьма рады видеть вас, и думаю, бал гораздо лучше поднимет вам настроение, чем копание в старых рукописях. В ответ на это Кромов только пожал плечами. — Дело ваше, но если так пойдёт и дальше, вы скоро из дому будете выходить, только если случится кража века не меньше. На следующее утро, выйдя в общую гостиную, я увидел Кромова сидящим в кресле посреди комнаты. Вчера вечером он, наконец, закончил переезд и последние три чемодана были временно водворены ко мне. — Ну как, по поводу бала не передумали? — спросил я его. Однако мой новый сосед явно не собирался подниматься с кресла, в котором сидел, вытянув свои ноги чуть ли не на середину комнаты. — Нет, не передумал. А вдруг, как только вы уйдёте, прибежит посыльный с сообщением о краже века. Вот будет обидно упустить такой случай. Я засмеялся и, пожелав ему, чтобы всё так и случилось, вышел из дому. Погода была ясной, и, не став брать экипаж, я отправился пешком. У нас в клубе, уже пару недель шли разговоры о предстоящем приеме у князя Вышатова. Капитан Дормидонтов, наиболее активно участвовавший в работе фонда, заявлял, что на балу нам доведётся увидеть, как он выразился, «знаменательное событие». В 3 часа дня я подошёл к Набережному дворцу. Признаться, не знаю, почему дворец получил именно такое название, так как от набережной он стоит довольно далеко. Может, раньше не существовало домов, которые теперь стояли между дворцом и рекой, а может, по площади перед дворцом ранее протекала какая-нибудь речушка или канал. Я позвонил. Дверь открыл дворецкий. Это был высокий мужчина весьма представительской внешности, с несколько надменным взглядом и огромными бакенбардами фасона, который вышел из моды лет двадцать назад. По прошлым посещениям я запомнил его фамилию — Брюсов. Дворецкий посмотрел моё приглашение, принял входную плату и указал рукой на широкую лестницу, которая вела на второй этаж в парадную залу. Подойдя к дверям, я остановился на пороге и окинул взглядом собравшихся. В зале было порядка восьмидесяти человек. Князь Вышатов, столь же высокий и с такой же старомодной растительностью на лице, как и у его дворецкого, переходил от одной группы гостей к другой, изящно раскланиваясь с женщинами и важно кивая головой мужчинам. Я тоже удостоился кивка хозяина, на который не преминул ответить. — Важин, эй, Важин, — я обернулся и увидел капитана Дормидонтова в окружении нескольких офицеров, который энергично махал мне рукой, — давайте, подходите к нам. Я подошёл к группе из четырёх человек. — Позвольте представить, — сказал Дормидонтов, — капитан Уваров, корнет Гриневский, ну а с Федотом вы знакомы. Действительно, с четвёртым участником группы, Федотом Олсуфьевым, весёлым малым с копной вьющихся светлых волос на голове и залихватски завитыми, как он сам любил повторять, «гусарскими» усами, мы вместе служили в одном полку, а теперь, по крайней мере, раз в неделю, встречались в клубе за игрой в бильярд. Капитан Уваров был крепким мужчиной средних лет с коротко стриженными седоватыми волосами. Молодой человек, которого представили корнетом Гриневским, был похож скорее на салонного завсегдатая, чем на боевого офицера. Его тонкие усы были тщательно завиты, а волосы покрыты лаком и уложены в модную прическу. Несмотря на такую разницу во внешности и Уваров, и Гриневский были одеты одинаково: оба пришли в армейских мундирах.