— Не обижайтесь на меня, друг мой. Сейчас я вам все объясню. Ух…, ну и свирепое у вас было выражение на лице, когда вы ворвались в комнату! — Но в чём дело? Мы же расстались с вами на площади перед Набережным дворцом? Как вы оказались у меня дома? — На этот вопрос я вам могу ответить сразу, только опустите трость, дружище, а то вы похожи на статую средневекового рыцаря с мечом в руке. Через некоторое время после того, как вы ушли, я остановил извозчика и приехал сюда. Так как вы, видимо, пошли пешком, то я и обогнал вас где-то по дороге. — Но что вам понадобилось в моей комнате, на моём столе? — Ещё раз извините меня, друг мой. Я уверяю вас, что не копался в ваших личных бумагах. Мне только нужно было посмотреть кое-какие документы, имеющие отношение к балам, которые даёт князь Вышатов. — Почему вы не могли дождаться меня, чем вызвана такая спешка? — Этим, — Кромов взял со стола стопку бумаг и помахал ими в воздухе, — именно этим и ни чем другим. — Позвольте, — я протянул руку, чтобы посмотреть, что за бумаги вызвали у него такой интерес. — Держите, — Кромов отдал мне пару писем и фотографий, — но, Важин, прежде, чем всё объяснить вам, давайте снимем пальто и пройдём в гостиную. Признаться, я так торопился проверить догадку, которая пришла мне в голову, что после приезда домой сразу прошёл в вашу комнату, а Марта Генриховна, как я видел, приготовила нам ужин. Давайте отдадим ему должное, и я вам все объясню. Мы прошли в гостиную, сняли пальто, и Кромов расположился в кресле у печи. Я же продолжал стоять посреди комнаты. — Так, что здесь, — он снял крышку с кастрюли и потянул носом воздух, — м-м-м-м-м…, великолепный бульон. Точнее, он был великолепным часа три назад, сейчас он совсем остыл, но после сумасшедшего дня, какой был у нас, я думаю, вполне сойдёт и такой. А тут? А тут пироги. Важин, давайте, не стойте как истукан, разложите еду по тарелкам, а я пока разожгу огонь. Я выполнил просьбу, однако недовольство моё не желало улетучиваться. — Все-таки не понимаю, что вас так заинтересовало в бумагах на моём столе? — недовольно проворчал я. Взяв фотографии и письма, я хотел просмотреть их, но через секунду в раздражении бросил на стол. — Ладно! Лучше вы мне сначала объясните, в чём дело, все равно так я ничего не пойму. — Друг мой, друг мой, вы все-таки обиделись, — сказал Кромов, чиркая спичкой. Он поднёс спичку к камину, и дрова с весёлым треском осветили убранство гостиной. — Я признаю, мои действия действительно были на грани приличия, но извинить меня может только то, что я нащупал ту нить, которая выведет нас из этого лабиринта. — Вы нашли разгадку? Как? — С помощью размышлений. Именно с помощью размышлений и ничего более я пришел к предположению, что разгадку должны знать вы. — Я!? — Да-да, вы. Но давайте совместим два дела: поужинаем, и я вам расскажу, к каким выводам я пришел. Я сел за стол. — Так вот… — Постойте! — воскликнул я. — Слышите? Со стороны лестницы с первого этажа явственно слышались чьи-то шаги. Я встал и снова схватил свою трость, повернувшись лицом к двери, ведущей на лестницу. — Кто это может быть, как вы думаете? — обернулся я к Кромову. Он продолжал спокойно есть. — Не волнуетесь, Важин. Я почти уверен, что наше шумное поведение разбудило домохозяйку, и сейчас она, будучи особой весьма любопытной, наверняка, поднимается по лестнице, чтобы узнать, в чём дело. Вот, пожалуйста, я был прав, — сказал Кромов, указывая на дверь. В комнату действительно вошла Марта Генриховна, невысокая женщина с седыми волосами, собранными в пучок на затылке, и круглыми очками, которые она имела обыкновение носить на самом кончике носа, отчего казалось, что они вот-вот упадут. Для своих постояльцев Марта Генриховна была чем-то вроде символа порядка, благовоспитанности и житейской мудрости, основные постулаты которой она при случае излагала своим строгим голосом, впрочем, без всякой надежды, что кто-либо когда-нибудь начнёт, наконец, им следовать. Её речи о том, что настоящие господа никогда не ведут себя так-то и так-то, что булочник не должен позволять себе говорить покупателям то-то и то-то, а современные молодые барышни совершенно не знают, как себя прилично вести, и, что весь мир вообще катится просто непонятно куда, сопровождали нас и утром за завтраком, и днём за обедом, и вечером за ужином. Впрочем, дом она содержала в чистоте, свои обязанности выполняла безукоризненно, так что, в общем, нам не на что было жаловаться. Вот и сейчас Марта Генриховна, заслышав шум в столь поздний час, поднялась наверх, чтобы исполнить свой долг и разузнать новости. Долг, на первых порах, оказался сильнее. — Здравствуйте, господа. Рада, что вы все-таки соизволили вернуться сегодня домой. Ужин был готов в срок, но так как вы неизвестно где пропадали, вам придётся довольствоваться холодными блюдами. — Не беспокойтесь, — сказал Кромов, продолжая энергично поглощать бульон, — вполне сойдёт и так. Долг домохозяйки был выполнен, и Марта Генриховна, сощурив глаза, огляделась вокруг. — А что это был за шум несколько минут назад? Я уже легла спать, но меня разбудил грохот двери и громкий голос. Мне показалось, кто-то кричал, что он что-то сломает, или нечто подобное. Что это было? — Не волнуйтесь, — Кромов продолжал всё также энергично налегать на еду, — мы с Важиным потеряли друг друга в наших огромных апартаментах, он принял меня за грабителя и хотел намять мне бока за вторжение в частный дом. — Боже мой, какой ужас!!! — Марта Генриховна театральным жестом поднесла руки к лицу и покачала головой. — Так это вы так кричали, господин Важин? Вы и сейчас держите трость так, как будто хотите кого-то ударить. Какая невообразимая история. Бедный господин Кромов, вы чуть было не ударили его вашей ужасной тростью. Ну, кто бы мог подумать, что у меня в доме возможно такое? Мне уже представлялся разговор на ближайшем местном чаепитии и выступление на нём нашей домохозяйки: «Представьте себе, один из моих постояльцев, тот, который военный инженер, набросился на другого, который из полиции, не узнав его в темноте, и чуть не до крови избил его своей тростью. Был такой грохот, такой крик, я от страха не могла сдвинуться с места. А всё потому, что домой приходят не ранее полуночи, что ни говори, но добропорядочные господа себя так не ведут», и прочее, и прочее. — Ну что ж, приятного вам аппетита, господа, — сказала Марта Генриховна, — надеюсь, что оставшуюся часть ночи вы проведёте в более спокойной обстановке. Мы с Кромовым кивнули ей в след. — Ну, Важин, теперь ваша трость будет наводить ужас на весь околоток. — Мне гораздо интереснее услышать ваш рассказ. Кромов взял чашку чая, откинулся на спинку кресла и несколько секунд молчал, собираясь с мыслями. — Слушайте меня, Важин, слушайте внимательно. — Я весь само внимание. — После того, как вы оставили меня на площади, я долго не мог решить, как нам исправить положение, в которое мы попали. — Позвольте немного поправить вас. Оставил на площади звучит как-то не по-товарищески. Мне казалось, вы и сами не прочь были остаться в одиночестве, и я вам на тот момент был совершенно не нужен. — Хорошо, хорошо, — улыбнулся Кромов. — Там, на площади, я вспомнил одно обстоятельство. Я думаю, это и есть ключевой факт во всём этом деле, и, разобравшись с ним, мы разоблачим преступника, — Кромов снова задумался и сидел некоторое время, сдвинув брови. — Да, именно так! — В знак своей решимости он даже стукнул ладонью по столу. — Именно так, — повторил он, — просто не может быть иначе. То, что я вспомнил, так подействовало на меня, что я, как вы знаете, бросился домой, чтобы срочно посмотреть кое-какие ваши бумаги. Кромов перегнулся через стол, взял пачку документов и протянул мне. — Интересно, что же вас так заинтересовало, — проговорил я, перебирая листы, — здесь пара фотографий, сделанных на прошлых балах, данных князем Вышатовым, кое-какие памятные записи, сделанные нами на тех же балах, нет, я положительно не понимаю, что тут может быть полезного для нашего расследования. — Давайте разберемся по порядку. Сколько времени вы регулярно посещаете балы, которые князь Вышатов устраивает от имени своего фонда? — Около трёх лет. — Как вы говорили, приёмы устраиваются два раза в год, значит, вы посетили Набережный дворец шесть раз? — Да. — И, как я помню, у вас всегда оставалось что-нибудь на память о прошедшем вечере. Вы показывали мне фотографии и что-то вроде памятных открыток, вот этих самых, которые мы сейчас держим в руках. — Совершенно верно. — Это что за фотография? — Фотография участников первого из приёмов, на который я получил приглашение. Вот майор Головин из нашего гренадёрского полка, я с ним прослужил вместе все время, это — Сенявин, тоже служил со мной, Бодянский, Муравьёв, Гриневич, вот наш знакомый Федот Олсуфьев. Вам перечислять всех? Кое-кого я не очень хорошо помню. — Они все ваши сослуживцы? — Да, мы вместе служили. — Я имел в виду, что Головин, Муравьёв, Олсуфьев — это ведь офицеры из вашего гренадёрского полка? — Правильно. — А кто эти господа, что стоят в первом ряду, на них незнакомая мне форма? — Насколько я помню, тогда был наш полк и какая-то флотская бригада, да-да, тогда ещё среди них был один офицер, который мне что-то рассказывал о морской болезни. — А из других полков были приглашенные? — Нет. — Хорошо, пойдём дальше. По-моему, это фотография с предыдущего бала? — Да. Того, что был осенью. Из наших тут почти те же самые, что и на предыдущей фотографии, а это наши соседи из Брянского пехотного. Мы называли друг друга соседями, потому что квартировали рядом. — Я помню, вы мне рассказывали об этом. А из других полков кто-нибудь был? — Нет. — Я посмотрел эти бумаги, тут памятные открытки, на одной, видимо, какая-то шуточная песня, под которой вы все подписались… — Да-да, однажды Муравьёв сочинил на многих из присутствующих шутливые эпиграммы, и, чтобы не забыть, многие их записали.