ГЛАВА 10 Полковник позвонил Валентине во вторник поздно вечером на квартиру. — С приездом, Булат Искакович. Очень рада вашему звонку! Как съездили? — Нормально съездил. А? — Ничего. Я спрашиваю, как съездили? — Нормально. Иннокентий Петрович рассказывал, что вы были у нас. — Да-да, была… Каждый день теперь хожу! — И отлично. И замечательно! А я о вас вспоминал. — По-хорошему или по-плохому, Булат Искакович? — Конечно, по-хорошему. У вас аналитический ум, Валентина Дмитриевна. Я люблю таких… Беспокоился только, как бы вы там от слов к делу не переходили. (Полковник засмеялся). — Нет, я теперь дисциплинированная… Вот и напросилась на комплимент! (Пальцы у Валентины совсем ослабели, она боялась выронить трубку: «Я люблю таких…»). — Валентина Дмитриевна, я вот зачем звоню: будьте завтра к восьми утра готовы к одной поездке. Поплотнее позавтракайте… Я буду ровно в восемь. Договорились? — Само собой. — Тогда до завтра. В трубке послышались короткие гудки. Валентина подумала, что забыла спросить — ждать полковника утром у подъезда или он поднимется к ней наверх? Она решила, что если Искаков не предупредил ее, значит поднимется сам. «Никакой самодеятельности!» Она встала рано. Она почти не спала ночь и беспокоилась, что лицо будет несвежим. Открутив кран, долго спускала воду, пока не пошла холодная, ледяная вода. Умылась и надела белое платье, еще с вечера решив, что наденет именно его. Но заглянув в зеркало, поняла, что нет — платье надо надеть цветное, пестрое — свое любимое! Было уже без десяти восемь, но она все же успела переодеться и заглянуть в зеркало, чтобы поправить волосы. В передней раздался звонок. — Булат Искакович, здравствуйте. Заходите, — пригласила Валентина, придерживая дверь. — Здравствуйте. Вижу, вы готовы. Молодчина. В другой раз — обязательно зайду, Валентина Дмитриевна. А сегодня — нам пора. Валентина с беспокойством вглядывалась в полковника. — Вы заболели, Булат Искакович? — Почему вы решили? У него был какой-то странный, желтоватый цвет лица, но она промолчала. Она и без того уже допустила бестактность. — Наверно, с дороги… — сказал Искаков. — Вечером прилетел. Ерунда. Полковник и правда считал, что желтизна в лице — ерунда. В командировке печень не на шутку расшалилась, в последние дни не помогали уже и таблетки, режущая боль под правым ребром не утихала ни на минуту, пришлось даже сходить в поликлинику при Львовском Управлении внутренних дел, там ему сделали какой-то укол. Но теперь он дома, нужно только посидеть несколько дней на строгой диете, и все пройдет. Боль уже прошла — она мучила его всю ночь, но как только утром он стал собираться на задание, боль незаметно утихла, и сейчас он был здоровым, а желтизна — это ерунда, пройдет. Так думал полковник, беспокойство же, охватившее Валентину, не исчезло. «Волга» привезла их на улицу Первую Дачную, они вылезли из машины и, пройдя полтора квартала, вошли через черный ход в трехэтажное кирпичное здание, поднялись на второй этаж. Одна из дверей в коридоре приоткрылась, выглянул Волынский. — Товарищ полковник… Сюда. Здравствуй, Валентина. — Здравствуй, Женя. Кроме Волынского в комнате были майор Пахомов, Митько и лысый следователь прокуратуры, все в штатском. Митько, слегка раздвинув занавеску, выглядывал из крайнего окна на улицу, остальные сидели в глубине комнаты на стульях. Здесь, по всей вероятности, размещалось какое-то проектное бюро: комната была тесно заставлена чертежными столами, сейчас столы и стулья были сдвинуты к стене, чтобы освободить пространство у окон. При появлении полковника все встали. Искаков поздоровался, пожал руку Пахомову и следователю прокуратуры, подошел к Митько. — Что там видно? А? — Прекрасный обзор, товарищ полковник. — Митько протянул полковнику тяжелый полевой бинокль. (На подоконнике остались кожаный футляр от бинокля и плоская, изящная кинокамера «Кварц»). Искаков поднес бинокль к глазам. — Верно, все просматривается. — Он передал бинокль Валентине. — Взгляните. Валентина уже знала, что здание, в котором они находятся, расположено как раз напротив дома Серафимы Павловны Бурак — сестры погибшего на шоссе Александра Павловича Бурака, старушки-библиотекарши, — и что здесь ожидаются важные события. Об этом сказал Валентине полковник еще в машине, но подробнее объяснять не стал, а Валентина не расспрашивала, понимая, что если полковник больше ничего не говорит, значит — так надо, может быть, не считает нужным входить в подробности при шофере. Валентина направила бинокль — он оказался и правда тяжелым — она не ошиблась, когда взглянула на него. Дом Серафимы Павловны Бурак стоял в глубине двора — одноэтажный, деревянный, с потемневшим крылечком и двумя окошками по обе стороны крылечка. От улицы двор был отгорожен невысоким штакетником, от соседнего двора — ветхим забором и кустами малины. Во дворе росли две старые яблони, на грядках под окнами — цветы. От калитки тянулась посыпанная желтым песком дорожка к крылечку. Мощные линзы бинокля приближали крылечко так близко, что казалось, только шагни — и можно будет толкнуть рукой дверь с облупившейся краской. В доме, вероятно, никого не было, на дорожке, посыпанной песком, хорошо видны следы, ведущие к калитке. — В доме никого нет? — спросила Валентина. — Старушка на работу ушла, — ответил Митько. Валентина передала ему бинокль, отошла к полковнику. Он сидел теперь у чертежного столика вместе с Пахомовым, Волынским и следователем прокуратуры. Лица у всех были веселые. — Согласен, согласен, майор. Явно, не дают мне твои лавры покоя, — смеялся полковник. — Не надо было уходить в большое начальство. Оставался бы в следственном. — Ох! — Полковник притворно вздохнул. — Все, последний раз на задании — все!.. Нет, ты мне скажи, Пахомов: я детектив или не детектив?.. Скажи ты, Волынский? — Детектив, товарищ полковник. Так точно. — Слышал? А Волынский ни за что не польстит, сам знаешь. Так чего же ты хочешь?.. Но я сказал: сегодня последний раз! — Не вытерпите, товарищ полковник. Это как батя-генерал, врачи давно запретили, а он все равно каждый день летает. Мать ему говорит: «Ты злоупотребляешь служебным положением!» — Волынский, Волынский! — полковник притворно насупился. — Волынский! — позвал Митько. — В чем дело?.. Все умолкли, насторожились. — Ничего, товарищ полковник. Это я Волынского… Волынский отошел к окну. — Что вы так далеко сели, Валентина, пересаживайтесь поближе, — пригласил Пахомов, показывая на освободившийся стул. — Вы сегодня такая красивая. Цыганочка! — Смотрите, что делается! Без очков, а разглядел! — воскликнул полковник. — Я в теснинах раздумья и на путях смущения. Валентина почувствовала жар в щеках. — Что это вы всегда цитируете, Булат Искакович? — А-а!.. Старые восточные летописи, Валентина Дмитриевна. Пристрастился читать их, вот и застревают в памяти… — Полковник на мгновение прищурил глаза и процитировал: «В этот день на небе могущества и силы взошла луна счастья, на горизонте твердости и счастья засверкала звезда победы, благовестник судьбы и счастья принес радостную весть о достижении великой цели и получении предмета больших желаний». — Красиво. — Красиво… — Полковник помолчал. — «Взошла луна счастья» — это, Валентина Дмитриевна, значит, что одному хану удалось отрубить голову своему мятежному вассалу, — хан получил наконец «предмет больших желаний…» А слова подобраны красивые. — У убийц такое бывает! — подтвердил Пахомов. — И слова они не прочь украсть. Полковник взглянул на часы, как будто невзначай, но все заметили. — Бывает, — повторил Пахомов. — Ждать и догонять — хуже нет, — сказал следователь прокуратуры. Валентина встала, подошла к окну. — Все это литература! — говорил Волынский Митько. — Литература, Сашенька, литература, дорогой мой Сандро. — Я тебе давно хотела задать такой вопрос, Евгений! За что ты так не любишь литературу? — спросила Валентина.