— Не люблю?.. Митько, я не люблю литературу?.. Я не люблю литературу? Чтение научной фантастики, например, уважаемая Валечка, я считаю самым лучшим отдыхом для детектива. Последнюю фразу он сказал совсем серьезно. Но Валентина знала Волынского. — А если без шуточек, Женечка? — А он не шутит, Валентина Дмитриевна, — неожиданно ответил за Волынского Митько. — Он ведь рассказы пишет, научно-фантастические. Еще с института. — Рассказы?! (Потом он несколько раз обещал мне дать почитать их, но не дал. А когда случилась беда… и полковник принес мне оставшиеся после него рукописи, я прочла в его дневнике, что дать почитать рассказы он стеснялся. Волынский — стеснялся!.. Рассказы его я тоже тогда прочитала). — Внимание. Появился!.. — негромко, но внятно произнес Митько: и разговаривая, он не переставал наблюдать за улицей. В комнате наступила тишина, все подошли к окнам. По противоположной стороне улицы шел Ушаков. Он шел медленно, не глядя по сторонам, словно задумавшись. Он прошел мимо дома Серафимы Павловны, дошел до конца квартала и завернул за угол. Некоторое время улица была пуста. Потом прямо под окном, из которого наблюдала Валентина, появился какой-то мужчина в сером пиджаке, пересек улицу, открыл калитку во двор Серафимы Павловны, быстро прошел по посыпанной песком дорожке и поднялся на крылечко. «Таинственный x, — подумала Валентина. — Таинственный x!» Когда анализировали версии, предполагалось, что, возможно, был еще некто x. Значит, он все-таки был! (В тишине неторопливо стрекотала кинокамера: Митько, зажмурив один глаз, снимал происходящее за окном). — Таинственный x, — сказала вслух Валентина. — Помните? А где Ушаков? — спросила Валентина. — Ушаков вон, — показал в конец квартала Пахомов. — На карауле? Никто не ответил, зато полковник передал Валентине протянутый ему бинокль. Теперь Валентина видела, чем занят таинственный x: он нагнулся, пошарил рукой у перил. В руках у него оказался ключ. Он выпрямился, шагнул к двери, стал отпирать. Он стоял к Валентине спиной, среднего роста, довольно плотный. Наконец, его усилия, как видно, увенчались успехом. Он быстро оглянулся и открыл дверь. Он оглянулся лишь на мгновение, но Валентина узнала его! Короткая густая борода… — Булат Искакович, это же начальник цеха… из типографии! — Сирота, Иван Иванович. Он самый. Сирота скрылся в доме. Ушаков продолжал стоять. Потом так же медленно, как в первый раз, пошел по улице. Дойдя до калитки, Ушаков вошел в нее, поднялся на крылечко, толкнул дверь. Тоже вошел в дом. (После — минута за минутой — Валентина восстановила все, что произошло в доме). — Это я, не боись! — негромко предупредил Ушаков, входя на кухню. За стеной что-то упало, и в двери, ведущей в спальню, выросла плотная фигура Сироты. Бородатое лицо его было искажено гневом. — Чего явился? — спросил он глухо, явно сдерживаясь. — Кто будет на стреме?! Ушаков сделал шаг навстречу. — Стой… — Сирота прятал руку за дверью, теперь он показал ее: он держал в руке пистолет. — Чего явился, спрашиваю? — Спрячь пушку, — сказал Ушаков, но остановился. — Я хотел узнать, что тебе здесь н у ж н о в э т о м доме? Зачем сюда полез? Я должен знать, за что рискую головой — и не слишком ли рискую! Вот гляжу — и пушка у тебя имеется! Ты кого пришьешь, а мне с тобой за компанию, так? — Никого пришивать я не собираюсь. Ты только постой на стреме, а я мигом обернусь, мне здесь дельце одно нужно… — Понимаю, что дельце, — но это не ответ. Может быть, ты здесь кучу брильянтов возьмешь, а мне за весь риск десятку кинешь. Я не дурак и не враг себе… На стреме постоять — и у окна можно: из него вся улица видна, зато и тебя видеть буду. — «Брильянты!..» Эх ты, голова садовая. Ну заходи, смотри. Ушаков вслед за Сиро́той вошел в спальню. Здесь у дальней стены стояла металлическая кровать с нарядными никелированными шарами, рядом — столик с раскрытой книгой. У стены напротив кровати — небольшая полка с книгами. Кровать застелена белым накрахмаленным покрывалом, на окнах — беленькие занавески. Вообще все в спальне блистало чистотой, аккуратно расставлено, если не считать опрокинутого стула. — Брильянты! — пробурчал в ответ Сирота и стал откручивать крайний никелированный шар, украшавший кровать. Шар сразу не поддался. Сирота чертыхнулся, достал из кармана носовой платок, обмотал им шар и снова попробовал открутить. Ушаков отошел к окну, отодвинул наполовину занавеску и выглянул во двор. Обернулся к Сироте. — Не поддается? Может, помочь? — Не отвлекайся, сам управлюсь. Шар поддался. Сирота поспешно отвернул его и заглянул внутрь кроватной стойки. — Что ты там ищешь? — спросил Ушаков. — Найду — сам увидишь, а нет — и тебе знать не нужно. В стойке ничего не оказалось. Сирота досадливо крякнул и внимательно оглядел оставшиеся шары. «Черт их знает…» — пробурчал негромко. Он подошел к соседней стойке и взялся за шар. Он обмотал его носовым платком и стал откручивать. Снова заглянул в открывшееся отверстие. Видно было, наверно, плохо, потому что Сирота сунул в отверстие два пальца. — Ах, черт! — вскрикнул он. — Что там? — Именно, что ничего! Зазубрина, только пальцы порезал. Сирота держал пальцы на весу, морщась от боли. Кровь капала на лежавшую на столике раскрытую книгу. — Ах, проклятье! Он прижал локтем книгу и левой рукой со злобой рванул из нее несколько страниц, стал промокать ими кровь. — Не надо горячиться. Вырванные из книги страницы — улика! — Ученого не учи… Все равно кровь на нее попала. С собой унесем. Шары вытрем — не учи ученого! Сирота промокнул кровь и снова оглядел кровать. — За какой теперь браться? — Что дальше от окна. Морщась от боли, Сирота отвернул еще один шар. Заглянул в отверстие — просиял. — А-ага! — торжествующе прорычал он и сунул порезанные пальцы в отверстие. — Вот он! — Паспорт? — разочарованно произнес Ушаков. — Только и всего? — А ты что считал? — осклабился Сирота. — И правда «брильянты»?.. Да этот паспорт, может быть, для меня дороже всех брильянтов. Ура, Ушаков! Теперь все, комар носа не подточит! Теперь живу!.. Он держал паспорт в высоко поднятой руке. Паспорт был в затертой темно-синей обложке. Сирота приговаривал, ликуя: «Живу, живу!..» Он поперхнулся и растерянно замер, увидев стоящего в дверях Искакова. — «Живешь, живешь…» — передразнил Искаков. — И вторую руку вверх, прошу! Паспорт выпал из рук Сироты, он машинально нагнулся — поднять, и вдруг рванулся к окну. В руках у Сироты плясал пистолет. Он выстрелил — раз, другой… Но выстрелы эти были уже напрасны, пули отбили только штукатурку не потолке, потому что выстрелил Сирота, падая на пол, сбитый бросившимся ему под ноги Ушаковым. Он попытался выстрелить еще раз, теперь в Ушакова, но Искаков перехватил его руку… Полковник строго-настрого предупредил меня, что я не должна отлучаться из комнаты, должна ждать у окна завершения операции. Я видела, как они пересекли улицу и осторожно пробрались во двор. Волынский и следователь прокуратуры остались снаружи — у окон, а полковник, Пахомов и Митько вошли в дом. Я терпеливо ждала, потому что еще раньше дала себе слово — никакой самодеятельности. Но когда услышала один за другим два выстрела — сначала не поняла, что стреляют, но потом до меня вдруг дошло это, — я не могла дальше оставаться на месте: я знала, что стреляет Сирота, люди полковника не стреляют — они предупреждены, что преступник должен быть взят живым — и предполагала уже самое страшное! Не помню, как оказалась внизу, как ворвалась в дом, вбежала в спальню… Я увидела сидящего посреди комнаты, на стуле, тяжело дышавшего Сироту, руки его были вытянуты и лежали на коленях, схваченные никелированными наручниками. Вокруг стояли, тоже тяжело дыша, полковник, Ушаков и Митько. Пахомов стоял у окна, прислонившись правым плечом к стене. Мне показалось, что Пахомов ранен. — Иннокентий Петрович! Вы ранены? — закричала я. — Где? — Пахомов удивленно оглядел себя. — Нет, кажется, нет… Чуточку только утомился. У-у, работа! — Пахомов вытер ладонью побледневший лоб. — Ну что, Сирота, немного отдышался? Можно задавать вопросы?