Судимость — не судим. Получив разъяснения о своих правах и будучи уведомлен, что подозревается в наезде на человека на Северном полукольце в районе Нового парка, в результате чего потерпевший скончался, Антипов по существу дела показал следующее: 24 августа с. г., примерно в половине десятого вечера он приехал на грузовой машине АТП 14-72, на которой всегда работал, в сад совхоза «Заря», где машину загрузили яблоками для отправки на А-ский плодоконсервный комбинат. Загрузку производили сам Антипов и рабочий совхоза Чернов Василий Степанович, при этом присутствовал кладовщик совхоза Женько Иван Трофимович. После окончания загрузки Женько попросил Антипова подвезти его по дороге в станицу Верхнюю, где он проживает. Доехав до дороги в станицу, Антипов остановил грузовик и высадил Женько, а сам поехал по Зареченскому тракту дальше, по направлению к городу, и так выехал на Северное полукольцо. Когда он высаживал Женько, то посмотрел на ручные часы и хорошо запомнил, что часы показывали десять. На Северном полукольце встречные машины Антипову не попадались. Ехал он со скоростью 80—90 километров, по правой стороне, метрах в полутора от края шоссе. Хотя собирался дождь, видимость была хорошей, фары были включены на дальний свет. Антипов ехал по Северному полукольцу минут пятнадцать, когда из кустов на шоссе выскочил неизвестный мужчина. Расстояние от мужчины до грузовика было не больше двух метров. Антипов только успел нажать на тормоз, как машина ударила мужчину радиатором и протащила его несколько метров, пока не остановилась. Мужчина из кустов не вышел, а выскочил. Он смотрел не на грузовик, а в противоположную сторону, как бы имея намерение поскорее перебежать шоссе наискосок. Грузовик ударил его сзади. После того, как Антипов остановил машину, вышел из кабины и нагнулся над сбитым, он заметил, что у мужчины были длинные седые волосы и лежал он на животе. Антипов взял его за плечо и, чуть повернув, увидел, что мужчина не дышит. Антипов испугался и подумал, что помочь ничем не может, ему же самому следует побыстрее скрыться, пока на шоссе никого нет и никто ничего не видел. Антипов возвратился в кабину и, развернув грузовик, поехал прямо домой, в станицу Верхнюю. Он загнал машину к себе во двор. Дома он рассказал о случившемся своей жене Антиповой Таисии Дмитриевне. Он был сильно испуган, и жена, чтобы его подбодрить, достала из шкафа и открыла поллитровую бутылку «московской». Он выпил стакан. До того, в течение дня, Антипов водки не пил — ни днем, ни вечером, ни в поездке. Наезд он совершил в трезвом состоянии. Выпив водки, Антипов снял пиджак, где находились его паспорт, водительские права и другие документы, и пошел во двор осмотреть машину. Во дворе услышал, что пришла милиция. Он не ожидал ее, вспомнил, что только сейчас выпил водки, и решил, что теперь не сможет доказать, что сбил человека случайно. Антипов предупредил жену, схватил початую бутылку водки, потом вскочил в грузовик и пытался на нем скрыться. Он хотел уйти от милиции и переждать где-нибудь, пока улетучится у него запах водки, после этого он намеревался явиться в милицию с повинной. Бутылку с водкой Антипов выкинул в окно кабины. Когда Антипов увидел, что его нагоняет милицейский мотоцикл, то совсем потерял голову. Несмотря на приказ с мотоцикла, он не остановил грузовик и оказал сопротивление сотруднику милиции, когда тот проник к нему в кабину. Увидев железнодорожный переезд и закрытый шлагбаум, он подумал, что теперь уже все пропало, и принял решение разбить машину и разбиться самому. На плодоконсервный комбинат Антипов поехал с вечера, потому что теперь сезон, когда все пригородные хозяйства сдают на комбинат яблоки, и если с вечера не занять очередь, то можно простоять на жаре весь следующий день. Принимать яблоки на плодоконсервном начинают с 7 часов утра. Протокол мною прочитан, записано верно, в чем и расписываюсь. Антипов. Допросил Волынский. ГЛАВА 4 Полковник Искаков откинулся на спинку стула и поморщился от боли. Он постарался принять удобное положение, но печень болела, хотя он не нарушал в эти дни диету. Но знал, почему она болит: он нервничал, предстоял неприятный разговор. «Неприятный» — не то слово, разговор предстоял тяжкий. Лейтенант Алексеев был и смел и умен, но какое это имело теперь значение: он нарушил закон. Полковник помнил, как Алексеев явился впервые представиться ему, их было четверо только что окончивших высшую школу МВД — Алексеев, Есенов, Волынский и Митько. Все они, в том числе и Алексеев, оказались перспективными работниками, но теперь никакие его положительные качества значения не имеют… Наверно, все так и было, как он пишет в рапорте, наверняка было: задержанный провоцировал, но он, Алексеев, не имел права, не смел сделать того, что сделал! Он, призванный стоять на страже закона, — это его долг, его работа, прямая работа, главное в его работе! — сам преступил закон, и здесь нет, не может быть никаких извиняющих обстоятельств. Искаков достал из ящика письменного стола пузырек, вытряхнул на ладонь желтую таблетку и проглотил. Таблетка застряла в горле, пришлось налить из графина стакан воды. Искаков запер свой кабинет и направился по длинному коридору, освещенному лампами дневного, а на самом деле фиолетового света, к Пахомову. Он постучал в дверь и, не задерживаясь, — его ждали — открыл. Увидев полковника, Пахомов и лейтенант Алексеев поспешно встали. — Садитесь, — разрешил полковник и прошел к покрытому синим сукном столику. Он посмотрел на продолжавшего стоять Алексеева и подумал, что за эти три дня лейтенант заметно осунулся. Искаков решил, что следует сказать только главное. — Прошу подать рапорт с просьбой уволить из органов, — сказал он. Алексеев не возразил. Полковник знал, что Алексеев понимает его — иначе нельзя. Все же он спросил: — Есть возражения? — Нет. Лейтенант вел себя молодцом. Но это и было самое тяжкое в разговоре, что лейтенант вел себя молодцом… Искаков перевел взгляд на Пахомова, на его заклеенную пластырем крест-накрест скулу с выступающим сейчас желваком. О чем сейчас думал Пахомов, Искаков тоже знал — что Алексеев способный, очень способный работник, что он ведет себя молодцом, но полковнику не требовалось этого объяснять… Однако закон есть закон, и Алексеев нарушил его! — Закон есть закон, — сказал Искаков вслух и этим объяснил все, заканчивая разговор. — Разрешите идти? — Погодите… — остановил Алексеева Пахомов и обратился к полковнику: — Лейтенант Алексеев сейчас выполняет ответственное задание. Искаков не ответил. — Может все сорваться… — Будь по-вашему, — согласился Искаков и повернулся к Алексееву. — Подадите рапорт после завершения операции. «Вот и весь разговор», — подумал Искаков, но легче ему не стало. Пахомов осуждает его? Искаков знал, что нет, Пахомов не осуждал, Пахомов все понимает не хуже, чем он сам. И все же… Пахомов молчал. — Девять часов, приглашай людей, — первым заговорил Искаков. (Он был прав и поэтому считал, что должен заговорить первым). Пахомов стал звонить по телефону. — Валентина Дмитриевна еще не уходила с вечера, — сказал он, кладя наконец трубку. — Я обещал ей разрешить присутствовать на разборе дежурства. Не возражаешь? Она сейчас у Волынского. — Пусть присутствует. Когда Валентина и Волынский вошли к Пахомову, в небольшом кабинете майора собрались уже все участники оперативной группы. — Валентина Дмитриевна, — окликнул Есенов и показал на свободные стулья рядом. Полковник тоже встретил приветливо. — Здравия желаю. — Он поднялся ей навстречу и протянул руку. — Вижу, наши уже признали вас. Это хорошо. Как всегда, когда с ней разговаривал полковник, Валентина немного смутилась. Она и сама не знала почему. Вряд ли на нее производил впечатление его чин: Валентина была журналисткой, а значит, была выше всяких чинов, впечатления они на нее не производили и разговору с человеком не мешали. Значит, возраст?.. Может быть. Искаков был старше ее на пятнадцать лет, голова у него уже седая (почти седая), но он был высокий, стройный, подтянутый и глаза у него еще молодые — Валентина каждый раз не могла определить для себя, как ей держаться с Искаковым. — Товарищи по оружию, — сказала она. — Всю ночь была с ними на дежурстве. — Да, хлопотное выдалось. Мне говорили, вы не сомкнули глаз… Но что значит молодость — совсем незаметно. Валентине села у окна рядом с Есеновым. — Митько, — представил ей Есенов своего соседа, смуглого, серьезного старшего лейтенанта. — Наш Саша Митько. — Александр Митько, — поправил старшин лейтенант, привставая. Валентина улыбнулась ему, перевела взгляд на полковника. Ей было неприятно, что Искаков заговорил о ее молодости. Сам полковник выглядел сегодня необычно усталым, немолодым. Щеки у него были бледны, даже с желтизной — или ей так казалось, оттого что за окнами было по-утреннему солнечно и зелено и свет из окна падал прямо на полковника. Он сидел сейчас, склонив седую голову, внимательно читал какие-то бумаги в папке, которую вынул из сейфа Пахомов. (Вот уж кого она всегда воспринимала немолодым, хотя удивительно — ведь Пахомов на два года моложе полковника! Но такой уж он: одного роста с Искаковым, а кажется намного ниже, потому что сутулится, и от мясистого носа у него к уголкам рта тянутся глубокие морщины, отчего лицо кажется скорбным и пожилым, и глаза у Пахомова тоже суровые и немолодые. Валентина иногда сердится на него за невнимание, но, в сущности, она мирится с этим невниманием, как когда-то в детстве мирилась с тем, что родители не могут все время заниматься ею, что у них есть свои, взрослые дела). Валентина думала о своем, а Волынский, Есенов и Митько, извинившись, занялись своим разговором: Валентина была благодарна им, что они не развлекают ее. — Ну что с Алексеевым? — шепотом спросил Волынский. — Вы его видели? Есенов ответил, что сейчас говорил с ним. — Ну как?.. Пахомов попросил меня срочно выяснить насчет одного телефона, я не мог выйти к вам… Как? — Полковник предложил ему подать рапорт об увольнении. Волынский присвистнул. — Тише ты!.. — сердито одернул Есенов. — Василий этого ожидал, — сказал Митько. — Мало ли чего ожидал! — Волынский с досадой хлопнул ладонью по колену. — Валентина Дмитриевна, извините… Можно мне пересесть на ваше место? (Валентина сидела между ним и Есеновым и мешала темпераментному Волынскому; они поменялись местами). Я пойду к полковнику. Только закончится эта петрушка, — Волынский показал на собравшихся, — и сейчас же пойду! Ты пойдешь со мной, Есенов? — Порох! Валентина теперь краем уха прислушивалась к их разговору — они поминали полковника и Пахомова… — Ты тоже пойдешь с нами, — Волынский резко повернулся яйцом к Митько. — Конечно, пойду, — Митько коротко вздохнул.