И никогда уж точно не хотела быть какой-либо, нежели скучной, изолированной, замкнутой Джеммы, наедине со своими картинами маслом, несколькими близкими друзьями и почти смертельной привычкой к кофеину. По большей части я довольна жизнью. Ладно, я признаю, что последние несколько месяцев встреч с Ральфом не были особенно яркими, но до тех пор я была чертовски довольна. Отличные друзья, солидная работа, квартира с контролем за арендой… Я (в основном) живу мечтой. Поскольку моё собственное искусство не оплачивает счета, я работаю полный рабочий день в галерее в центре города под названием "Пойнт-де-Фюите", которая продаёт чрезвычайно дорогое современное французское искусство авангардным предпринимателям, покровителям, — да, в обоих смыслах этого слова, — светским львам и богатым бизнесменам, которые всегда ищут следующего Моне или Ренуара. Конечно, я предпочла бы жить исключительно за счёт прибыли от моих собственных картин, но пока этого не произойдёт, пока я действительно не наберусь смелости показать своё искусство людям, которые не являются Крисси, Шелби или моей матерью, я буду довольствоваться тем, что пять дней в неделю посредничаю в работе других художников. Эстель, владелица галереи, властна и немного одержима бумажной работой, но она не самый худший босс, который у меня когда-либо был (я слежу за тобой, супервайзер Талия из той кофейни на Ньюбери), и она довольно хорошо понимает большинство вещей. Кроме личных дней. Видите ли, она на самом деле не признаёт их, если только они не запланированы за два месяца до. Поэтому, когда я позвонила в галерею сегодня утром, надеясь, что она сжалится надо мной и даст мне день, или неделю, отдыха, чтобы спрятаться под одеялом до тех пор, пока: первое — СМИ заскучают и уходят домой, или второе — у меня кончится еда в кладовке, она сказала "нет". Ну, и в ответ она сказала: "Ни за что! Точно нет". В любом случае, именно поэтому я здесь, в "Пойнт-де-Фюите", молюсь, чтобы никто из репортёров, разбивших лагерь возле моей квартиры, не заметил, как я выскользнула через заднюю дверь, и не последовал за мной сюда. Хотя, полагаю, это только вопрос времени, когда они выяснят, где я работаю. Я могу только надеяться, что всё это закончится до того, как они начнут копаться слишком глубоко в моём прошлом. Эстель решительно чёрствая. — Мир не останавливается ни для кого, дорогая, даже для миллиардеров. Её лицо, слегка изборожденное морщинами от многолетнего смеха и солнечного света, морщится в усмешке. — О, боже, Эстель, только не ты, — стону я. — Ты видела видео? — Вся планета видела это видео, дорогая, — говорит она, весело кудахча. Она приглаживает рукой свои седеющие волосы, зачёсанные назад в элегантном стиле, который она носит каждый день с тех пор, как я встретила её два года назад, затем хлопает в ладоши три раза подряд. — Теперь у нас есть специальный запрос от нового, высокопоставленного клиента. По-видимому, семейный бизнес перешёл из рук в руки, и теперь переделываются офисы с помощью совершенно нового набора произведений искусства, мебели, красок и бог знает чего ещё. Я поднимаю брови, удивляясь, как это может касаться меня. — Сегодня днём ты отнесёшь в офис портфолио и покажешь дизайнеру интерьера несколько изображений, которые могут дополнить их обновленное пространство. Эстель идёт за стеклянный прилавок, её голубая юбка длиной до пола струится за ней с каждым грациозным шагом. Она достаёт одну из наших книг-портфолио, в которой содержатся полноцветные изображения работ всех наших художников. Обычно мы используем их только для справки, когда заказываем новую серию для показа в галерее, но сейчас Эстель с многозначительным видом передаёт мне папку. — Надеюсь, им понравится то, что они увидят, Джемма. Я очень хорошо знаю, что она на самом деле имеет в виду, если им не понравится то, что они увидят, ты по уши в дерьме, Джемма. У меня перехватывает дыхание. — Но, Эстель, мы же никогда не делаем личные визиты. Я думала о том, что вся фишка нашей философии в том, чтобы привлечь клиентов к искусству, а не другим путем. Я не могу поверить, что кто-то, кто покупает искусство, не замечает его в человеке… — я умолкаю и задумываюсь на мгновение, пытаясь вспомнить её слова, и заставляю свой голос ужасно имитировать её собственный: — глупые как пробка. Она качает головой из-за моего плохого произношения, но выражение её лица становится задумчивым, когда она переводит взгляд с портфолио на моё лицо. — Моя дорогая… — она от души смеётся, её глаза теплеют. — Если кто-то хочет потратить почти миллион долларов на покупку целой серии наших картин… к чёрту философию. Я, что, дура, противиться этому. Я покорно смотрю на портфолио. — Отлично. Я пойду. Но если меня будут преследовать миллионы репортёров по дороге туда, брошусь в пробку, чтобы избежать их, и в конечном итоге умру… — я тяжело вздыхаю. — Ты пожалеешь. — И почему французов обвиняют в том, что они более мелодраматичны, чем вы, американцы, — она издаёт звук "тс". — Но ты права, я буду сожалеть. Я начинаю улыбаться. — Правда? — Конечно. Ты знаешь, сколько времени ушло на твоё обучение? Она приподнимает одну бровь, её губы подёргиваются от удовольствия. — И я только что потратила кучу денег на твою новую форму. У новой девушки могут быть совершенно другие размеры… — Ха! Истеричка, — ворчу я, дёргая подол платья, хватая папку с прилавка и топая прочь, чтобы найти свой подходящий блейзер. Звонкий смех Эстель гонит меня в заднюю комнату. * * * Пока я иду по городу, молясь, чтобы меня никто не узнал, я изо всех сил стараюсь выбросить из головы все мысли о Чейзе. Тот факт, что я, кажется, не могу избавиться от него, более чем немного раздражает, потому что, как бы самонадеянно это ни звучало, такого со мной никогда раньше не случалось. Я никогда не испытывала такого покалывания во всём теле, дискомфорта в животе, тошноты в горле, мурашек по коже, и уж точно не из-за кого-то, кто ясно дал понять, что не хочет быть со мной, даже в голом, библейском смысле этого слова. Мне бы ничего так не хотелось, как списать нервные бабочки в животе на безумие прессы и стресс от вчерашнего разрыва, но я не могу. Правда в том, что отказ Чейза беспокоил меня. Беспокоит меня до сих пор. Больше, чем мне хотелось бы признать. Я знаю, что в этом нет никакого смысла. Точно так же, как и знаю, что четыре раунда из двух правд и одной лжи, два затяжных поцелуя и несколько сексуально заряженных взглядов не создают отношения. Не то чтобы я вообще хотела быть в отношениях с кем-то, особенно если его имя рифмуется с унижением. К сожалению, повторять это себе снова и снова, пока я еду по Оранжевой Линии — это не то же самое, что верить в это. Через двадцать минут, когда я почти добралась до места назначения и всё ещё не могу выбросить его из головы, я готова разбить лицо о стеклянное окно поезда, если это означает положить конец пыткам собственными мыслями. Я не та девушка, которая одержима парнем, которого едва знает, которая не может перестать фантазировать о потенциале незнакомца. Я даже не узнаю эту девушку. Я никогда не верила в идеальную жизнь "долго и счастливо". Никогда не слушала десятки людей, которые запихивали мне в глотку сказки с тех пор, как я была маленькой девочкой, по одному диснеевскому фильму за раз. Когда-нибудь придёт твой принц, и ты уедешь в закат.… Да, да, да. Насколько я понимаю, все рассказывают эту историю неправильно. Возьмём, к примеру, Золушку. Она никогда не просила Принца, не говоря уже о том, чтобы ждать его. Чёрт, всё, чего она когда-либо хотела — это ночь без работы и красивое платье, в котором можно было бы покрутиться несколько часов. Мне никогда не приходило в голову, что я должна сидеть и тосковать по какому-то мифическому Прекрасному Принцу, который оторвёт свою задницу и спасёт меня. Если таков великий план игры, я могу прождать вечно. Ну, серьёзно, если он, хоть немного похож на остальную часть мужского населения, Принц, вероятно, застрянет где-то в пробке или заблудится по пути, при этом он слишком упрям, чтобы спросить дорогу. Дело в том, что я всегда знала, что в моём будущем не будет феи-крёстной. Ни принцев, ни идеальных сказочных концовок. Что ещё больше расстраивает, когда, к моему великому ужасу, в моём сознании начинают возникать образы меня самой в платье с высокой талией, расчесывающей свои двадцатиметровые локоны идеальных волос и поющей своим друзьям-птицам. Потому что в этих галлюцинациях партитура набухает до крещендо, и внезапно к моей башне мчится мужчина на лошади, одетый в эти странно-сексапильные леггинсы, и он выглядит подозрительно знакомым, с копной светлых волос и зелёными глазами, такими глубокими, что в них можно плавать. Чёрт возьми. Я в полном дерьме. * * * — Прямо сюда. Анита, суровая секретарша в юбке-карандаше и туфлях-лодочках, резко жестикулирует мне, а затем выходит из вестибюля и направляется по широкому коридору налево. Я взглядом сканирую пространство, следуя за ней и радуясь, что мне не пришлось ждать больше минуты или около того в приёмной, в которой на данный момент нет ни одного предмета мебели. До этого момента я неуверенно топталась на пороге лифта на 29-м этаже, чувствуя себя неловко, как девочка-скаут, продающая печенье капризному соседу. Очевидно, что офисы находятся на стадии огромного ремонта, устаревшие цвета, ткани и мебель были вытеснены в пользу чистых линий, современных штрихов и со вкусом подобранной, а не безвкусной цветовой гаммы. Стены голые, но наполовину выкрашены свежим слоем тёплой краски цвета слоновой кости. Когда мы идём по коридору, проходя мимо пустых помещений по обе стороны, я вижу, что маляры ещё не закончили заменять глубокий, унылый зелёный цвет, который ранее покрывал каждый дюйм офиса. Я вздрагиваю, когда замечаю яркий изумрудный ковёр, растянутый от стены до стены по полу. Полагаю, это правда — деньги, в самом деле, не могут купить вкус, потому что тот, кто проектировал первоначальный офис, имел ужасный вкус, несмотря на то, что смог позволить себе арендовать второй по высоте этаж в этом возвышающемся небоскрёбе финансового района с видом на Бостонскую гавань и Атлантику. Пространство, подобное этому, с таким видом, не нуждается в смелых цветах или тяжелой мебели, оно должно быть лёгким, воздушным, парящим среди облаков. Я испытываю мгновенную признательность к новому дизайнеру, который чётко осознает этот факт, коль уж тёплые белые цвета, заменяющие старые стены в стиле страны Оз, являются каким-либо признаком. Это ощущение только усиливается, когда я легко переступаю через обрывки разорванного зелёного ковра, разбросанного по коридору, и мельком вижу красивый, хотя и незаконченный, деревянный пол, который обнаружили реставраторы. Даже так уже стало гораздо лучше. Анита ведёт меня в конец коридора и останавливается перед огромными дверьми во французском стиле, выполненными из красивого непрозрачного стекла. Я выжидающе смотрю на неё, но она ничего не говорит. — Дизайнер там? — наконец спрашиваю я, крепче прижимая портфолио к груди. Не говоря ни слова, Анита кивает, разворачивается на каблуках и исчезает в коридоре, выражение отчужденного отвращения на её лице не меняется. — Спасибо! — кричу я ей вслед, закатывая глаза. Ну и способ же у тебя, Анита, бросить меня волкам на растерзание, даже не представив. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь успокоиться, не понимая, почему я вдруг так нервничаю. Я вполне способна поговорить об искусстве с незнакомцем в течение нескольких минут. Чёрт, я делаю это каждый день. И, учитывая количество картин, которые я продала за последние два года, я вообще-то чертовски хороша в этом.