Николай Макеев, в кругу друзей просто Кока, худой, вечно взъерошенный, с выгоревшими до невозможности волосами и лицом цвета глинозема (то ли от солнца, то ли от намертво въевшейся в поры пыли веков) слыл фанатиком своего дела и среди коллег пользовался непререкаемым авторитетом. Он бы не просто археологом, он был одержим археологией. В этом мог убедиться каждый, кому хоть раз довелось перешагнуть порог его священной обители – некогда весьма приличной квартирки на Ленинском. Вместо привычных глазу обывателя столов и сервантов пятьдесят на шестидесяти квадратных метров были от пола до потолка заставлены полками с разнокалиберными и до невозможности затрепанными книгами, неказистыми стеклянными витринами, в которых в одном ему, Коке, известном порядке размещались загадочные предметы, созданные в те благословенные времена, когда солнце светило в два раза ярче, а в Америку не требовались визы. Недостаток у Макеева был всего один, однако для нормального человека просто убийственный. В любых обстоятельствах, хоть на похоронах, хоть за праздничным столом, без всякого перехода, к месту и не к месту, Макеев заводил разговор о раскопках, ибо был свято уверен, что эта тема никого не может оставить равнодушным. Выглядело это приблизительно так. Кока вставал и вместо традиционных поздравлений и пожелания многих лет жизни заявлял, что живи именинник на пару тысячелетий раньше, то и вовсе бы не дожил до такого преклонного возраста, но вот зато его могила могла бы стать ценным источником информации. Особо сильное впечатление рассуждения Макеева производили на людей, недавно похоронивших близких. Убитые горем родственники моментально переставали плакать и с оцепенением выслушивали рассказ о чудненьких, прекрасно сохранившихся костях, которые прошлым летом удалось откопать дружному отряду студентов-археологов. Явно не замечая произведенного эффекта, Кока плавно переходил на более ранние времена, и комната постепенно начинала наполняться жутковатыми тенями всего того, что некогда жило и шевелилось на нашей планете. Особо впечатлительные уверяли, что даже чувствуют запахи. По счастью, случались такие инциденты не часто, так как основную часть своей беспокойной жизни Макеев проводил либо в экспедициях, либо в кропотливом изучении добытого. Кроме того, ему не давала покоя проблема происхождения жизни на Земле. Он не спал ночами, внимательно исследовал каждую окаменелую пакость, до которой ему удавалось добраться, и, к вящему ужасу фундаментальной науки, выдвигал теорию одну безумнее другой. Спорить или дискутировать с Макеевым было бесполезно, да, по правде говоря, ответная реакция ему не требовалась – на темы происхождения земной цивилизации Кока мог беседовать вполне автономно. Когда же его собеседник вдруг начинал безмолвно сползать со стула, теряя терпение или сознание, Кока радовался как ребенок и, нависая над несчастным, тыкал костлявым пальцем: – Молчишь? Это потому, что тебе нечего возразить… – Нет! – взрывался полуобморочный. – Это потому, что возражать нечему! Если вся эта нечисть и жила на белом свете, то, слава Богу, что от нее даже следов не осталось! Это была самая большая ошибка, которую мог допустить спорящий. Археолог бледнел и немедленно извлекал из кармана черную пластмассовую коробочку. Как правило, все опасающиеся болезни фараонов или малярии в этот момент немедленно исчезали, оставшиеся с недоумением разглядывали нечто бесформенное, окаменелое и нормальному человеку абсолютно ничего не доказывающее. Макеев подносил corpus delicti* под нос осмелившемуся усомниться и громовым голосом вопрошал: – Да? А это что, по-твоему?! Вечер оказывался безнадежно испорченным. _______________ *Cd – доказательства (лат.) 2 Как-то раз, промучившись с очередной находкой, не влезающих ни в одну из общепринятых классификаций, Макеев не выдержал и выдвинул собственную оригинальную теорию о существовании в прошлом могущественной сверхцивилизации. И хотя в первого взгляда теория выглядела эклектично, так как объединяла в себе наиболее радикальные теории о происхождении человека на Земле, многие, выслушав страстные аргументы автора, охотно соглашались – «а почему бы и нет?» – ибо энтузиазм Коки и его увлеченность передавались окружающим, словно вирусная инфекция. Вкратце гипотеза выглядела следующим образом. Когда-то давным-давно, приблизительно пару миллионов лет назад, в Африке проистекала бурная тектоническая деятельность. Через разломы, образовавшиеся в земной коре, произошел мощный выброс радиоактивных веществ, и стада обезьян, уныло бродивших вдоль расщелины, получив тридцать три чернобыльские дозы облучения, начали мутировать. За последующие несколько сотен тысяч лет облученные приматы заметно подросли, распрямились, но – что печально – физически ослабели. Такие средства борьбы за выживание, как когти и зубы, уже не служили им верной защитой. Вместе с тем значительно увеличился мозг приматов, так как по непонятной причине мутации в основном затронули именно его. Мозг постепенно превращается в новое оружие – более мощное и более совершенное, чем самые острые зубы, – возникает то, что мы сейчас называем разумом. Прачеловек учится компенсировать недостаток силы специальными приспособлениями – орудиями труда. Пища добывается уже не с помощью упорства и агрессии, а с помощью ума и смекалки. Лысеющая кожа прикрывается шкурами менее сообразительных соседей по планете. В результате пралюди оказываются более жизнеспособными, их популяция разрастается, становясь все более и более многочисленной. Следующим этапом на пути возникновения новой цивилизации становится еще одна случайность (или закономерность – как кому больше нравится). Увеличивая ареал своего проживания, человек-почти-разумный неожиданно сталкивается со стадами сородичей, не пострадавших от радиоактивного излучения. Пралюди в недоумении: кто это мог быть? Почему они так похожи и в то же время совсем не похожи на них самих? И что можно ожидать от этих странных существ? Через некоторое время на смену удивлению приходит нехитрый расчет: раз обезьяны физически крепче, значит, их можно попытаться заставить выполнять вместо себя тяжелую физическую работу, предложив взамен еду и защиту. Сие историческое решение в дальнейшем легло краеугольным камушком в строительстве эксплуататорского общества. – В самом деле! – восклицал Кока, прерывая в этом месте свой рассказ. – Вы где-нибудь видели, чтобы домашние или дикие животные заставляли друг друга рубить дрова? Да еще при помощи экономических методов принуждения?! И так как никто не замечал за своими любимцами олигархических наклонностей, данный пункт макеевской теории проходил без возражений. Однако в новом обществе не только низам, но и верхам приходилось несладко: мутации продолжались. У наиболее продвинутых особей мозг развивался до такой степени, что все остальное тело выглядело не более чем подпитывающим придатком. Буквально на глазах ухудшались физические показатели пралюдей: они хирели, размножались с трудом, их начинали одолевать бесчисленные болезни. И вот в этот критический для судьбы популяции момент кто-то из гомо-сверх-сапиенсов выдвигает прямо-таки мичуринскую идею: во имя сохранения будущего начать немедленное скрещивание со своими недоразвитыми собратьями. Возможно, в этот момент последовала немая сцена почище, чем в последнем акте «Ревизора», а затем многие из тех, кто еще мог передвигаться самостоятельно, тут же высыпали на улицу, вооружившись плакатами: «Нет кровосмешению!» и «Спите сами со своими обезьянами!». Может, так, а может, иначе, но в доселе идеальном обществе происходит раскол – хилые, но гордые интеллектуалы, собрав пожитки, удаляются на некий остров (чтоб ни одна обезьяна не доплыла) в тщетной попытке сохранить свой интеллект в первозданной целостности, оставшиеся же предаются оргиям в надежде выжить. Как не трудно догадаться, победили наши. На обломках чересчур умного, но физически абсолютно нежизнеспособного общества зарождается новая, как с социальной, так и с генетической точек зрения, цивилизация. Цивилизация не только сохранившая, но и развившая доставшиеся ей по наследству традиции расизма, социального неравенства и того, что принято называть религией. – Я готов дать голову на отсечение, что именно в этот период появляются первые предания о сверхлюдях или Богах, как существах всезнающих и всемогущих, – запальчиво произносил Кока. – Именно здесь следует искать корни рассказов о богочеловеке: потомке Богов и земной женщины… Далее Макеев сообщал, что гордые интеллектуалы обосновались на одном из отдаленных островов и превратили его в этакий научно-исследовательский изолятор. Сведения о том, чем они занимались, какими возможностями располагали, и сохранились в основе преданий и большинства религиозных верований. В самом деле, способности этих сверхлюдей казались новому поколению землян безграничными, ведь даже внешне они выглядели существами высшего порядка, существами небесными, неземными. На самом же деле несчастные пралюди просто-напросто из последних сил пытались найти хоть какое-нибудь спасительное средство, которое остановило бы наконец мутации и продлило их существование: многие носили некое подобие скафандров, одни, чтобы защититься от болезненных бактерий, другие уже не могли обходиться без кислородных баллонов. Они сконструировали и построили летательные аппараты, вероятно, для обнаружения новых, более пригодных для существования мест. Сооружали астрономические и навигационные объекты, взлетные площадки. Именно пралюди научили новые поколения строить дома и писать друг другу письма, именно в их лабораториях были получены первые сплавы и осуществлены первые хирургические операции. Они, и только они, создавали те удивительные вещи, которые ныне неблагодарные потомки приписывают каким-то там мифическим инопланетянам или богам. Нельзя сказать, что все окружающие воспринимали идеи Макеева благодушно. Своей теорией Кока заставлял людей набожных хвататься за крест, а коллег-обществоведов за «Капитал» Маркса. Наиболее слабонервная часть кафедры этнографии и первобытно-общинного строя впадала в транс, когда Кока требовал объяснения, почему у двухметрового кроманьонца вес мозга превышал не только мозг всех остальных современников, но даже – о, ужас! – вес мозга современного человека. Возражений он не принимал, особо упорствующих обзывал мракобесами. Любые несостыковки и провалы в дарвиновской цепи объяснял легко и просто: наличием в древности сверхцивилизации, образовавшейся в результате радиоактивного излучения. Один только вопрос мучил Коку: вымерла эта працивилизация целиком или все-таки в последний момент успела ассимилироваться? Если да, то является ли какая-либо из существующих наций ее прямым потомком? Сам Кока положительно отвечал на этот вопрос и отдавал приоритет евреям – как народу без определенного места жительства, повышенной одаренности и немотивированного противопоставления себя всем остальным нациям. Однако именно этот пункт порождал наибольшие разногласия, вызывая приступ ярости как у сионистов, так и у антисемитов. Первые вежливо, но твердо отрицали свое происхождение от каких-то там облученных африканских обезьян, вторым же идея Коки казалась аморальной и кощунственной. Кровно незаинтересованные пожимали плечами: «Чем черт не шутит?» Однако теории теориями, но у Макеева так и не было самого главного: прямого доказательства наличия в прошлом древней цивилизации. Вечный поиск евреями своей исторической родины таковым вряд ли мог стать. Где, черт побери, находился этот замечательный остров? Остров, на котором строили самолеты и прочие радости науки и техники, – ну, в самом деле, могла же, должна же была сохраниться хотя бы пара болтов? И долго бы ему мучиться, если бы однажды кто-то из коллег в шутку не посоветовал Макееву воспользоваться опытом угрей, нерестящихся только в Саргассовом море. – Кока, ну чего ты маешься? Набери группу евреев, страдающих амнезией, окольцуй их, дай денег побольше и пусть едут, куда захотят. Где в конце концов соберется большинство из них – там и есть земля обетованная. Там и начинай искать остатки своих сверхлюдей. Макеева совет пронял до глубины души. Но только где взять столько ничего не помнящих евреев, а главное, где найти деньги для их путешествия? Но Кока не зря слыл человеком упорным и предприимчивым. Найденный выход с полной уверенностью можно было назвать гениальным. Макеев составил список всех коллег и знакомых, которые по паспортным данным или внешним признакам соответствовал необходимым условиям, и начал свой опрос. – Вот скажи, – задушевным голосом спрашивал Макеев ничего не подозревающего товарища, – где бы ты хотел прожить всю свою жизнь? Не работать, а именно прожить? Время было предотпускное, погода в Москве как всегда отвратительная, и люди всех национальностей мечтали об одном: послать бы эту работу к чертовой матери и махнуть недельки на две на Канары. Для кого-то это было конкретное место проведения чудного отдыха в противовес Коктебелю, где в любую секунду из набежавшей волны может вынырнуть сверкающая голова декана, а для кого-то просто символ богатого и красивого отдыха. Так или иначе, но результат Коку ошеломил: восемьдесят процентов опрашиваемых мечтали провести остаток жизни на Канарских островах. И в этот момент Макеев наконец понял, почему никто еще не нашел остатков сверхцивилизации. Глава 3 1 Полноватый мужчина в форме майора чешской полиции сидел за большим письменным столом и, подперев ладонью широкий подбородок, перелистывал альбом с фотографиями самых разнообразных личностей – в большинстве своем угрюмых и неприятных. И хотя на его круглом лице была обозначена сосредоточенность, преступники сейчас мало интересовали бравого полицейского. Краем глаза майор Томек внимательно следил за своей заплаканной собеседницей, сиротливо ерзающей на краешке казенного стула. – Н-да, пани Быстрова, даже не знаю, что вам сказать, – наконец проговорил он, захлопывая альбом. Даша невольно поежилась под осуждающим взглядом и, достав очередной бумажный платочек, промокнула глаза: – А вы не говорите, пан майор, вы спрашивайте… И не старайтесь жалеть меня, я все понимаю. Я ведь свидетель. Свидетельница. Майор Томек издал звук, который, наверное, издает чихающий бегемот. Затем, нырнув под стол, вытащил мусорную корзину и широким жестом смахнул в нее ворох мокрых, измятых платочков. – Вот спасибо большое за совет. А то уж и не знал, что мне дальше делать. – Одним движением ноги полицейский задвинул корзину обратно. Даша на всякий случай промолчала. – Значит, свидетель, говорите? Ну, ну, проверим… – Томек поджал губы и принялся перелистывать извлеченный из кармана пухлый блокнотик. Допрашиваемая начала волноваться. – Не пойму, пан майор, что вы имеете в виду? – спросила она, не сводя глаз с блокнотика. – Вы меня опять в чем-то подозреваете? Вместо ответа Томек вылез из-за стола и направился в противоположный угол кабинета, где висели большие деревянные часы. – Ты смотри-ка, опять отстают… – Толстый комиссар открыл стекло на циферблате и осторожно подвинул стрелку. – Мы не в первый раз встречаемся в этом кабинете, многоуважаемая пани Быстрова. Кое-какие выводы напрашиваются сами собой… – Какие еще выводы? При чем здесь ваши выводы? – еще сильнее разнервничалась Даша. – Вы же прекрасно знаете, что все это чистая случайность. Я свидетель, и не более того. Да, мир становится жестоким. Более криминальным. Но при чем здесь я? Я ведь не живу в бездушном пространстве. Меня так же, как и любого другого человека, окружают не только Санта Клаусы, но и преступники, бандиты… Вот вы, например, как часто сталкиваетесь с убийствами? – Я работаю в отделе по расследованию убийств! – Да? В таком случае… А я просто свидетель! Майор Томек недобро хохотнул: – Свидетель… Относительно таких свидетелей, как вы, у меня давно существует собственная теория. – И какая же? – Даша нервно сглотнула. Она действительно очень боялась, что полиция захочет связать убийство Коли Макеева с событиями трехмесячной давности. Комиссар тем временем, заложив руки за спину, продолжал изучать потемневший от времени циферблат. – Какая связь, спрашиваете? Да самая прямая. Вот вы наверняка книжки читали, ну или кино смотрели про всяких там женских сыщиков на добровольных началах. Я имею в виду мисс Марпл, миссис Флетчер и прочих малоприятных дам… Тех, рядом с которыми постоянно совершаются преступления. Вы понимаете, о чем я говорю? – Пока нет.