— А я вот что-то не очень спокоен. Как там у тебя Козин? Ты за ним присматривай. — Присмотрю не волнуйся! А ты что такой скучный? — Саша похлопал друга по плечу. — Ничего, все перемелется, и мука будет. — Эх! — отмахнулся Сергей и тяжело вздохнул. Саша внимательно посмотрел на него и, ничего не сказав, вышел. Встретив в коридоре Гаранина, он спросил: — Слышь, что это там у Коршунова творится, не знаешь? — Да с Леной все, — хмуро ответил Гаранин. — У нее, видишь ли, премьера в театре прошла, румынской пьесы. Ну, посол прием устроил. Под утро вернулась. И вообще, машины, цветы, вечерние платья и поклонники, конечно. Все это, между прочим, на нервы мужу действует. Вчера до утра ее дожидался. Ну, и того, поссорились. — Да, — покачал головой Саша. — А ты говоришь, жениться. Вот такая попадется — наплачешься. — Лена — человек правильный, — убежденно произнес Костя. — Ничего лишнего себе не позволит. Но уж такая специфика. — Не зарекайся, — с необычной для него серьезностью возразил Саша. — Специфика опасная. К Сергею вошел Воронцов с папкой бумаг. — Толковал с Горюновым? — спросил его Сергей. — Второй день с ним лясы точим. Про бабушек и дедушек еще получается, а как до дела — ни слова. Озлоблен очень. — Так. Ну, покажи характеристики. Воронцов иронически усмехнулся, ни слова не говоря, вынул из папки несколько бумаг и разложил. Первая характеристика, выданная Горюнову для представления в школу рабочей молодежи, была трехмесячной давности: «Комсомолец Горюнов Н. за время работы на меховой фабрике производственные задания выполнял, принимал участие в общественной жизни, повышал свой идейно-политический уровень, проявил себя как чуткий и отзывчивый товарищ, комсомольских взысканий не имеет, членские взносы платит аккуратно». Вторая характеристика, написанная уже для милиции, была диаметрально противоположной. Там были те же штампованные фразы, но все глаголы шли уже с частицей «не». Комсомолец Горюнов, оказывается, «не участвовал», «не проявил себя», «не повышал» и «не выполнял», он даже «не платил членские взносы». Это был законченный образец бюрократической отрицательной характеристики. — Дипломаты, политики, — ядовито заметил Воронцов. — Знают, куда что писать. Раз в милицию, — значит, нашкодил. Катай отрицательную. В школу, — значит, «повышать» хочет, катай положительную. Сергей, помолчав, еще раз внимательно прочитал характеристики. — Копии пошлем в райком. Там разберутся и кому надо всыплют, — решил он. Третья характеристика была из комитета комсомола фабрики, где раньше работал Горюнов. Секретарь комитета писал: «Коля Горюнов был хороший и честный парень. У него было много товарищей. Успевал хорошо работать и заниматься спортом. Много читал художественной литературы. Дружил он с работницей нашей фабрики Клавой Смирновой; это девушка прямая и принципиальная. Мы все гордились его спортивными достижениями. Но я замечал за Николаем, что он вспыльчив и немного тщеславен. Однако в этом смысле на него хорошее влияние оказывали Клава и его самые близкие друзья, комсомольцы Владимир Соколов, Александр Махлин, Алексей Сиротин. Я с ним тоже дружил. Но на этих его отрицательных качествах сыграли деятели из ДСО „Пламя“. Переманили к себе, вырвали из нашего коллектива. И мы ничего не смогли поделать. Я считаю, что в этом наша большая вина перед Николаем и вообще перед комсомолом. А Николай окончательно зазнался и от нас отвернулся. Данная характеристика обсуждалась на комитете. Секретарь С. Владимиров». Дочитав до конца, Сергей посмотрел на Воронцова. — Ну, а про это что скажешь? — А что сказать? — пожал плечами Воронцов. — Нормально. Так и надо писать. — Эх, все бы так нормально писали! — вздохнул Сергей. — А главное, действовали бы как надо. Нам бы работы живо поубавилось. Ну, что там еще? Воронцов придвинул ему последнюю из бумаг. — Из этого самого спортобщества. — «Товарищ Горюнов Н. В., 1932 года рождения, являлся членом секции по классической борьбе ДСО „Пламя“, — прочел Сергей. — Показал себя вполне дисциплинированным, на занятия являлся без пропусков и опозданий. Горюнов был явно растущим, перспективным и результативным спортсменом. В аморальных поступках замечен не был. После травмы правой руки из списков секции в сентябре с. г. исключен. Председатель ДСО В. Огарков». — Результативный, перспективный! — с негодованием повторил Сергей, отшвыривая бумагу. — Какие словечки понабрали! А где они были, когда с человеком горе стряслось? Кончилась «перспектива» — кончился для них и человек. Исключили из списков. Рекорды им подавай! — А тем временем у Горюнова другая перспектива появилась, — прибавил Воронцов. — Звони в тюрьму, — приказал Сергей. — Попробуем еще раз с ним потолковать. Небритый, хмурый Горюнов, заложив руки за спину, сутулясь, вошел в кабинет. Плотно сжатые губы нервно подергивались, на бледном, осунувшемся лице блестели глубоко запавшие глаза. — Неважный у тебя вид, Коля, — сочувственно сказал Сергей. — Переживаешь? — Небось в МУР угодил, а не в санаторий, — с вызовом ответил Горюнов. — А переживать мне нечего. Убийство решили привесить? А я никого не убивал! — Знаю. В злобном взгляде Горюнова мелькнуло что-то новое. Сергей не успел разобрать: то ли недоверие, то ли сумасшедшая надежда на ошибку. — А раз знаете, то чего же невинных людей хватаете? — Чудак, — усмехнулся Сергей. — Да ведь научно доказано, что ты был там в момент убийства. Научно, понимаешь? Но стрелял не ты, это я знаю. Эх, Коля! Дорогой это был выстрел, очень дорогой. Ты даже сам его цены не знаешь. И по многим он пришелся, не только по Климашину. — Ладно загадки-то загадывать. Не маленький. А на науку вашу я плевал. — Не маленький, а дурной, — заметил Воронцов. — Обзывайте, пожалуйста. Можете… Я теперь в вашей власти. — Ну, ты мучеником-то себя не выставляй. Пока что мы с тобой мучаемся. А скажи, Николай, — продолжал Сергей, — ты когда руку сломал? — Руку? Двенадцатого июля. — С того времени с борьбой, значит, все, распростился? И с ДСО тоже? — Ясное дело. Никому калека не нужен. — Калека? Скажешь тоже, — улыбнулся Сергей. — Это кто на бухгалтера решил идти, тому, может, здоровая рука и ни к чему, — угрюмо, с глухой тоской ответил Горюнов. — А кто на спортсмена… — И ты, значит, решил, что с этой рукой и жизнь твоя кончилась, да? Все в ней под откос пошло? Эх, Коля, мало ты еще, в таком случае, понятия о жизни имеешь! — Другой жизни у меня нет, — тихо произнес Горюнов. — Вся там была, там и осталась. — Ты сколько в больнице-то пробыл? — Два месяца. — Проведывал кто с фабрики или из ДСО? — На кой я им сдался, проведывать. Я для них стал ноль без палочки. Отставной козы барабанщик. — А ведь они тебя там, в ДСО, здорово ценили? — Пока нужен был, пока места да призы брал, — губы его задрожали, — а как из больницы вышел, пришел в спортклуб — все, как отрезало! Тренер, наш, Василий Федорович, тот даже спросил: зачем, мол, явился? А у меня, может, там кусок сердца остался! — вдруг с надрывом воскликнул Горюнов, и по небритым щекам его потекли слезы. Час, другой, третий продолжался этот нелегкий разговор. Горюнов охотно, искренне рассказывал о своей жизни, но как только речь заходила об убийстве, взгляд его становился сухим и враждебным, и он резко, почти истерично отказывался отвечать. Давно уже ушел Воронцов, разговор шел с глазу на глаз, без протокола. Вдвоем они выкурили не меньше пачки сигарет, голубоватые облачка дыма висели под потолком, в комнате сгустились сумерки. Сергей наконец встал, открыл окно, и с улицы ворвалась тугая струя холодного, свежего воздуха. Подойдя к Горюнову, Сергей положил ему руку на плечо и устало сказал: — Сними, Николай, тяжесть с души. Ведь сам знаешь, хороший человек погиб. А почему? За что? Ну, зол ты на него был, знаю. Но разве хотел ты его смерти? Хотел, скажи? Горюнов, опустив голову, упрямо молчал. — Не хотел, — продолжал Сергей. — Не мог хотеть. Больше тебе скажу: ты даже не знал, что у того пистолет был. Не знал, верно ведь? — Ну и что с того? — глухо спросил Горюнов, не поднимая головы. — Не хочу тебя, Николай, ловить на слове, — улыбнулся Сергей. — Но ведь ты сейчас сам невольно признал, что знаешь об убийстве. Только вот что мне непонятно: неужели у того человека было больше злобы на Климашина, чем у тебя? — Не было у него злобы, — почти равнодушно ответил Горюнов. — Для чего же стрелял? За тебя мстил, что ли? — Может, за меня, а может, и за других. — И, словно спохватившись, Горюнов мрачно посмотрел на Сергея. — Все. Больше ни слова не скажу. — А то, что сказал, в протокол запишем? — Для протокола я ничего не сказал! — Как хочешь. Но того человека надо поймать. Это опасный человек. Сегодня он убил Климашина, завтра — другого.