— Как же его зовут? С кем он приехал, когда? — Зовут его, кажется, Игорь. Приехал он в прошлое воскресенье со стариком одним. Он, помнится, и заступился за него. — А не скажете ли, каков из себя этот Игорь? — Такой, знаете, типичный астеник — высокий, узкогрудый, с тонкими руками. Блондин. А характер, видно, вспыльчивый, безусловно с повышенной нервной возбудимостью. — Значит, этот парнишка был, старик. А еще кто? — Еще? Другой парень, постарше. Они его, кажется, Титом звали. Отвратительный субъект. Знаете, я заметила у него некоторые дегенеративные признаки. — Какие же? — заинтересовался Зотов. — Например, уменьшенная нижняя челюсть, узкий лоб. Между прочим, у него значительная диастема. — Это интересно, — кивнул головой Зотов. — А не скажете ли, каков из себя тот старик, как его они называли? — Не видела я этого старика. Но слушаются они его. Помню, этот самый Ложкин ему жаловался, — я как раз в кухне возилась и слышала, — что кто-то ему мешает дело на Песчаной закончить и он, мол, не знает, кто именно. Я уж тогда подумала: не спекулянты ли? А этот старик ему и говорит таким, знаете, елейным голосом: «Ничего, уважаемый, иди и делай, как я тебе сказал. Все будет в порядке». Очень хорошо я запомнила это глупое «уважаемый». А-а, позвольте, — оживилась она. — Вспомнила. Ложкин его, в свою очередь, папашей величал. — Папашей? — невольно вырвалось у Кости, и он посмотрел на Зотова. Тот, однако, продолжал невозмутимо курить, и Костя, спохватившись, быстро добавил: — В самом деле глупо. Ну, а кто же там еще был? — Право, больше не помню, — задумчиво ответила Ровинская. — У вас есть вопросы, товарищ майор? — обратился Костя к Зотову. — Только два. И мы вас больше не будем задерживать, Софья Григорьевна. — Да нет, что вы? Спрашивайте сколько угодно. Дело, я вижу, серьезное. — Очень, — кивнул головой Зотов. — Так вот. Позавчера они привезли сюда на машине вещи. Вы не заметили, куда они их спрятали? — Нет, знаете, не видела, — с сожалением покачала головой Ровинская и, подумав, добавила: — Ровным счетом ничего не видела. — Жаль. И второй вопрос. Вы не слышали, где этот мальчик Игорь живет, хотя бы в каком районе? Ровинская не спеша загасила окурок, потом вытащила новую папиросу и стала разминать ее пальцами. — Где он живет? — медленно проговорила она. — К сожалению, никто из них об этом не говорил. А я, скажу честно, прислушивалась. Меня судьба этого мальчика так встревожила, что я даже собиралась сообщить родителям или в школу. — Откуда вы знаете, что он в школе учится? Может быть, он работает. — Нет. У них о школе какой-то разговор был. — Какой же? — Сейчас вспомню… Ага. Этот Игорь говорил, что ему в тот день в школу обязательно надо. Драмкружок, кажется, собирается, а он староста. Все начали насмехаться над ним: тоже артист нашелся. А этот старик опять заступился и сказал, что это хорошо, надо, мол, чтобы его в школе уважали. Понимаете? Негодяй старый! — вся вспыхнула Софья Григорьевна. — Этого птенца лицемерить учит. Стал даже торопить его, советовал, как с вокзала до школы добраться. — Вот-вот, — подхватил Зотов. — Это интересно. Как же? — На метро, говорит, по кольцу гораздо ближе. А там, мол, добежишь. — И это все? — К сожалению, все. — Маловато, — искренне вздохнул Зотов. — Простите еще раз, что потревожили. Что поделаешь, — он с улыбкой развел руками, — дело наше такое беспокойное. — Понимаю, — кивнула головой Ровинская и огорченным тоном добавила: — Мальчишку бы этого найти. Ведь в вашем деле профилактика так же важна, как в нашем. В этот момент дверь открылась, и на пороге появился перепачканный, возбужденный Сергей. …Спустя час первая машина с арестованным ушла в Москву, вскоре за ней — вторая, а потом — и пришедшая ночью по вызову Зотова третья. На даче осталась засада: ждали Тита. В машинах, где были арестованные, все ехали молча. Разговаривать даже сотрудникам между собой не разрешалось. Зато в третьей машине операция обсуждалась очень оживленно и, несмотря на бессонную ночь, там всю дорогу спорили и смеялись. — Да, Иван Васильевич, — вспомнил вдруг Костя, — хотел вас спросить. Что такое… опять забыл это слово. Ну, Ровинская еще про Тита сказала, насчет его зубов. — Диастема? — усмехнулся Зотов. — Вот, вот. — Это, Гаранин, значит большие промежутки между зубами. Очень важная примета. Кстати, товарищи. Вам обязательно надо знать ряд медицинских признаков и терминов. — О господи, — комично вздохнул Лобанов. — Ну, нельзя же объять необъятное, как сказал один умный человек. Вот я, например, помню интересный случай, когда… — А ты знаешь, — смеясь, перебил его Сергей, — что еще сказал тот же человек? — А что? — насторожился Саша, чувствуя подвох. — Если у тебя есть фонтан, заткни его: дай отдохнуть и фонтану. Все громко расхохотались. — Это удивительно, сколько Лобанов знает примеров из нашей практики, — насмешливо сказал Костя. — На все случаи жизни. — На твоем месте, Саша, я бы давно написал книгу воспоминаний, — шутливо заметил Сергей. — Так сказать, «Былое и думы», — тем же тоном вставил Костя. — Смейтесь, смейтесь, — беззлобно ответил Саша. — А вот почему о нашей работе действительно ничего не напишут? — У нас, между прочим, бывал один писатель, — усмехнулся Зотов. — Собирал, собирал материал, а потом бросил. — Почему же? — заинтересовался Сергей. — Говорит, тема оказалась не актуальная и явления не типичные. — Это как сказать, — проворчал Саша. — Поймать такого, как Ложкин, задача довольно актуальная. — Но явление, конечно, не типичное, — рассудительно заметил Костя. — Явление-то, может, и не типичное, но весьма для некоторых поучительное, — передразнил его Саша. — Дело теперь не в Ложкине, — задумчиво произнес Зотов, — а в тех, кто остался на свободе. В Москву приехали около двенадцати часов дня, и Зотов разрешил всем участникам операции на два часа съездить домой. Отдых был необходим, впереди ждала большая работа. Было ясно, что с арестом Ложкина дело далеко не закончено, наоборот, только теперь оно приобрело настоящий размах. И, как всегда в таких случаях, все были так захвачены событиями, что приказ Зотова был выполнен с явной неохотой. Вечером того же дня Софрон Ложкин сидел на допросе в кабинете Зотова. После обычных анкетных вопросов Зотов сказал: — У вас солидный стаж, Ложкин. Первый раз вас судили еще в тридцать втором. За что? — Мальчишкой был. Взяли одну церквуху под Смоленском и стукнули попика, — охотно ответил Ложкин и усмехнулся. — В порядке борьбы с религиозным дурманом. — А следующий — в тридцать девятом году, за что? — Тоже церквуху, под Москвой, давили духовенство. — Судя по стилю изъятого у вас письма, вы сами принадлежали когда-то к этому сословию? Ложкин презрительно фыркнул. — Два года звонарем у себя в деревне был. Духовный слог я изучил позже. Все-таки церквей десять в те годы взяли. Ну, а с кем поведешься, от того и наберешься. — А ведь вы лжете, — спокойно возразил Зотов. — И насчет первой судимости, и насчет звонаря. Первый раз вы судились за поджог, вместе с отцом. Припоминаете? Нет? Хорошо. Напомню. В том году у вас в деревне колхоз создали. Вы убили сторожа и подожгли амбар. Туда со всей деревни колхозники свели лошадей и коров. Подожгли умело. Весь скот погиб. И не звонарем вы были, а кулаком — первая кулацкая семья на деревне. Церквами вы действительно занялись, но позже. Так, что ли? — Бухгалтерия у вас поставлена, — криво усмехнулся Ложкин. — Ну, допустим так. — Не допустим, а точно, — поправил Зотов. — Теперь скажите, кому писали это письмо?