— Тогда выкладывай, что обо мне знаешь. — Пожалуйста, — охотно отозвался тот. Понизив голос, как бы не доверяя своему спутнику, он начал перечислять, загибая пальцы, все, что успел узнать у Ложкина. Лицо старика все больше мрачнело. Когда же Пит назвал его прежнюю кличку, он невольно вздрогнул и бросил тревожный взгляд на Ложкина, который нарочито не проявлял интереса к их разговору. Потом старик привычно пожевал губами и с усилием произнес: — Кончай. Нас, и верно, одна веревка связала. Была не была. Давай бумагу, почтеннейший. Он размашисто подписался, потом по указанию Пита сунул руку в плоскую коробочку и рядом с подписью оттиснул отпечаток всех пяти пальцев. — А теперь такое дело окропить требуется, — объявил сразу повеселевший Ложкин. Старик кивнул головой и стал вытаскивать из своего необъятного буфета бутылки с водкой, закуску, посуду. Ложкин деятельно ему помогал. В это время Пит, воспользовавшись суетой, незаметно достал из кармана небольшой пузырек и, отойдя в сторону, сделал из него несколько глотков. Когда все было готово, старик пригласил к столу. Пили много, стаканами, почти не закусывая, как будто стараясь заглушить все тайны, сомнения, обиды и тревоги. Кровью налились глаза Ложкина, лицо его медно блестело от пота, он все время пытался петь псалмы. У старика щеки и нос стали свекольного цвета, он беззвучно хихикал, скаля кривые, острые зубы, я махал на Ложкина руками. Пит совершенно не пьянел, но старался показать, что и ему тоже весело. Пили весь день и вечер. Потом уснули прямо за столом. Среди ночи Папаша проснулся. Ложкин храпел, изредка чмокая губами, из полуоткрытого рта его вырывались хриплые восклицания. Пит лежал тихо, дышал ровно и легко. Папаша приподнялся и тенью скользнул к буфету: Он уже взялся за ручку одного из ящиков, когда за его спиной раздался тихий, повелительный оклик: — Советую не шутить. Папаша отпрянул от буфета. Голос Пита был совершенно ясным, казалось, он и не думал спать. — Потом советую запомнить, — продолжал он. — Я с тебя глаз не спущу. Кроме того, все, что я тебе говорил, известно… Ну, скажем так, третьему лицу. И если что случится, то тебе несдобровать, Папаша. Мы люди деловые, пора бы понять. Папаша, уже давно овладевший собой, лениво ответил: — Да ты что подумал? Я, почтеннейший, просто решил на кровать перебраться. — Это пожалуйста, — иронически произнес Пит. — Косточки береги, пригодятся. Оба умолкли, и Папаша, улегшись на кровать, долго гадал, заснул или нет его гость. Наконец, так ничего и не решив, он уснул сам. Утром состоялось совещание. — Как зовут, говоришь, этого инвалида, пенсионера и даже орденоносца? — спросил Пит. — Купцевич. Яков Федорович Купцевич, — морщась от головной боли, ответил старик. — Его вон дружок, — он кивнул в сторону взъерошенного, невыспавшегося Ложкина. — Мой, — усмехнулся тог, сладко потягиваясь. — Куплю и продам вместе с его пенсией и дачей. О господи! — А зацепить его за что? — снова спросил Пит. — Зацепить? — ядовито переспросил старик. — Да его не то что зацепить, а все потроха можно вывернуть к чертовой матери. На, считай. Он стал перечислять, загибая тонкие, сухие пальцы. Когда их не хватило, он спросил: — Будет с тебя? — Пожалуй, — задумчиво ответил Пит. — Тут, однако, вот какой казус получается, уважаемые, — с сомнением в голосе заговорил старик. — Эту малинку я, признаться, заморозил. С пацаном одним там встречался. А он, кажись, завязал, чтоб его… Носа не кажет, денег не просит, к телефону тоже не подходит. Докопаться, я думаю, до него не могли: он ни на одном деле не был, чист. Стучаться в уголовку тоже не станет. Но все же… Пит молча слушал и, казалось, колебался. — Сделаем так, — наконец объявил он. — Вы с Софроном все-таки пойдете туда, но только завтра. А сегодня надо эту квартиру обнюхать со всех сторон, подослать кого-то. Если все в порядке, завтра пойдете вы. — Ну, раз так, то пошлю туда Митьку Плотину, — неохотно ответил старик. — Парень ловкий, все разнюхает. На том и порешили. Потом старик ушел, а Ложкин и его загадочный «хозяин» снова улеглись спать. Проснулись они только к вечеру. Папаша уже был дома. Он передал слова Митьки Плотины: «Все чисто, мусора нет. Яшка ждет гостей завтра в три. Маячок горит. Требуется пощупать соседа». — Что ж, пощупаем, — многозначительно ухмыльнулся Ложкин. На следующий день Пит дал им последние инструкции. Папаша молча выслушал его натянул старенькую, на вылезшем меху шубу и взялся рукой за дверь. В это время в высоком кирпичном доме близ Белорусского вокзала закончились последние приготовления к засаде. Гаранин неподвижно сидел за столом, не спуская глаз с окна. Из угла в угол нетерпеливо шагал Воронцов, засунув руки в карманы. Все молчали. Сергей стоял у двери своей комнаты и напряженно прислушивался. Знакомое чувство предстоящей схватки овладело им, дрожал каждый нерв, и в голове вихрем проносились мысли: «Зверь идет в западню… Самый опасный… Только бы не упустить…». Сергей с волнением ждал условного сигнала. Маленькая стрелка часов приближалась к трем. Папаша замешкался у двери, потом опустил руку и повернулся к незнакомцу. — Пожалуй, не стоит мне туда идти, уважаемый, — тихо произнес он. — Нутром чую. — Да ты это что… — угрожающе начал было Пит, но, встретившись взглядом с холодными немигающими глазами Папаши, вдруг понял: «А ведь прав, — и тут же решил: — Им рисковать нельзя». Оба, не сговариваясь, посмотрели на Ложкина. — Пойдешь ты, — сухо сказал ему Папаша. — Пожалуйста, не испугался. Мы не из таких, — с вызовом ответил Ложкин. Пит кивнул головой. — Пойдешь. И чтобы все было чисто. Ну, а если заметут… — Кого? Меня? — злобно ощерился Ложкин. — Ну, нет. Живым больше не дамся. У нас свой планчик есть, — и, застегивая пальто, самоуверенно добавил: — О рабе божьем Софроне поминки справлять не придется. Аминь. — Нет, еще не аминь, — покачал головой Пит, — сюда ты больше не вернешься. Здесь буду я. Но завтра где-нибудь надо свидеться. Где бы, Папаша, а? — повернулся он к старику. — Может быть, в вашем кафе? — Зачем в кафе? — живо откликнулся тот. — Свидитесь вы, уважаемые, в цирке. Вот что я вам предложу. Хе-хе! И зверушек заодно поглядим. Забавные такие зверушки. Вот я сейчас. Он шаркающей походкой приблизился к буфету и выдвинул какой-то ящичек. — Вот тебе, Софрон, билетик. На завтра. День воскресный, народу у нас в цирке будет тьма. Весьма удобно. Ложкин ухмыльнулся и взял билет. — Ох, и дока же ты, старый хрен! — снисходительно сказал он. — Хитрости в тебе на сто человек припасено, ей-богу. Вот только дрейфить стал. Папаша и Пит переглянулись. — Вот теперь, Софрон, будет аминь, — сказал Пит. — Отправляйся. Когда Ложкин ушел, он выразительно посмотрел на старика и сказал: — Ну что ж, Папаша. Пройдемся и мы. Разыскать мне надо в Москве матушку мою, если, не дай бог, жива она еще. — Это как же понять? — А так, что не всякая матушка нужна бывает, — многозначительно ответил Пит. — Иной раз, Папаша, лучше и не иметь таких свидетелей. Ну, а если уж жива, то придется разыскать и кое-какие справочки о себе самом навести. — Что ж, можно, почтеннейший, — согласился старик. — Ох, чуть не забыл! — вдруг воскликнул он. — Переложить надо, непременно переложить. Старик засеменил к буфету и, выдвинув один из ящиков, достал оттуда небольшую коробочку. — А ну взгляни, почтеннейший, какую я красоту раздобыл, — благоговейно произнес он. На черном бархате лежал золотой медальон старинной, очень тонкой работы. — Сто лет ему, — тем же тоном продолжал он, любуясь медальоном. — Графине Уваровой принадлежал. Работа знаменитого месье Дюваля. Пит бросил на медальон равнодушный взгляд и спросил: — На кой тебе сдалось это барахло? Денег девать некуда? — Да ему цены нет, почтеннейший! Ведь это же сам Дюваль! — Ну ладно. Шут с ним, с твоим Дювалем. Прячь скорей, и пошли, — раздраженно сказал Пит и направился к двери. …Между тем Ложкин, подняв воротник и время от времени незаметно оглядываясь по сторонам, уже быстро шагал по улице. У него действительно был свой план предстоящего визита.