— Да темень-то какая! И одна же, — слабо возражала Полина Григорьевна, помогая Кате разыскивать варежки. В это время Сергей написал на клочке бумаги адрес госпиталя, потом подумал, что у Кати, наверное, мало денег, а ей надо обязательно взять такси, чтобы быстрее. Его самого уже охватило нетерпение. Он побежал к себе в комнату, достал из чемодана деньги и вместе с адресом отдал Кате. — А деньги зачем? У меня есть. — Бери. На такси поезжай. И вот еще что, — он понизил голос. — Позвони мне оттуда. Только одно слово скажешь. Хорошо? — Ладно, ладно. Ну, я побежала. Ох, Сережа, спасибо тебе! — вдруг вырвалось у Кати, и она опрометью бросилась к двери. — Господи, уж имена путать начала, — тревожно сказала Полина Григорьевна. — Небось друга ее зовут так, что ли? Вот не думала, что есть у нее такой. Катя позвонила около двенадцати часов ночи. — Он жив. Страшно бредит, — еле разбирал Сергей захлебывающийся в слезах голос девушки. — Я останусь. Тут еще товарищи. Врач дежурит. — Так, понятно. Завтра до института заедешь домой? — Не знаю я, Сережа. Я в институт не поеду… Я… я… ничего не знаю, — и Катя безудержно разрыдалась. — Перестань! — сердито крикнул на нее в телефон Сергей. — Слышишь? Тебя такую зареванную в палату не пустят. В это время в коридор выглянула Антонина. Лицо у нее было встревоженное, нос и глаза красные. — Куда это Катя уехала? — недоверчиво спросила она. — Друг какой-то заболел. В больницу поехала. Вот звонит, что дежурить там останется. — Господи, господи, кругом несчастья, кругом, — запричитала Антонина. — И за что такое наказание, а? И моего тоже… Ну кому он, паразит, нужен? Говорила ему, ироду, работай! А он… Как вы думаете, Коля, за что это? Ничего не говорили? Сергей подумал, что она рано или поздно узнает обстоятельства ареста мужа и его скрытность только возбудит тогда подозрения. Поэтому он рассказал ей все, но с оговоркой, что слышал это, находясь у себя в комнате. Рассказывал Сергей с таким плохо скрытым испугом, что Антонина поверила каждому его слову. — Ну что ж теперь будет, Коленька, что будет? И куда его, дьявола, увезли? Куда идти мне завтра? Ведь на что обрек меня, урод такой, подлец проклятый… Антонина еще долго с озлоблением ругала мужа. В ту ночь Сергей не мог уснуть. А на следующий день, рано утром, была получена телеграмма из Иркутска на имя Николая Светлова. Его срочно вызывали на завод. Расстроенный Сергей поделился своим огорчением с Полиной Григорьевной и Антониной: придется уехать, даже не попрощавшись с Катей, — ведь самолет улетает через три часа, и ему забронировано место (они слышали, как Сергей перед этим звонил в кассу аэропорта). Прощание было таким трогательным, что обе женщины даже всплакнули. Полина Григорьевна не могла оставить квартиру: она ждала Катю. Но Антонина вызвалась проводить его до автобуса, увозившего пассажиров на аэродром: как видно, даже в такой момент она помнила инструкцию мужа. Сергей это понял и потому, прощаясь с Антониной на автобусной остановке, сказал, что хочет с нею передать записку Кате. В спешке он написал ее на обороте полученной утром телеграммы. Возвратившись домой, Антонина с любопытством прочла не только содержание записки, но, как Сергей и рассчитывал, телеграмму, окончательно убедившись в ее достоверности. …Через два часа Сергей был уже в кабинете Зотова. — Ну, здравствуйте, Коршунов, здравствуйте, — тепло приветствовал его тот, грузно приподнимаясь в своем кресле, чтобы пожать Сергею руку. — Значит, вырвались из заточения? А дома были? — Нет. Я с аэродрома прямо к вам. Как Гаранин? — Плохо. Задето легкое. Он все еще без сознания. Бредит. — Катя там? — Там. Славная девушка. Да, так вот, Коршунов. Прежде всего поздравляю вас с образцовым выполнением задания. Могу сообщить, пока по секрету, — Зотов хитро прищурился, — что приказом полковника с вас будет снято взыскание. Вот. Надо бы вам как следует отдохнуть, — озабоченно продолжал он, — но невозможно. Коротко введу вас в курс дела. Ложкин на допросе, конечно, ничего не сказал. Клял себя только, что прибежал в Москву: МУРа, мол, недооценил. Но при обыске у него нашли крупную сумму денег — пять тысяч, и расписку, странную, надо сказать. Ее, как видно, должен был подписать кто-то, но не подписал. Ложкин должен был дать под нее деньги. Зачем все это — непонятно. Кроме того, у него был изъят билет в цирк. Зотов достал из несгораемого шкафа сверток и развернул его. — Видите? Вот деньги, вот билет, а вот и расписка. Прочтите. На небольшом клочке бумаги синими чернилами были написаны всего две строчки: «Мною получено 5 000 (пять тысяч) рублей от Ивана Уткина. Обязуюсь отработать». Сергей, дважды, стараясь сосредоточиться, внимательно рассмотрел билет. Зотов посмотрел на его усталое лицо и строго сказал: — А теперь отправляйтесь домой. Приказываю хорошенько выспаться. Завтра вы должны снова действовать. Теперь вам многое доверим. Помните, опасный преступник все еще на свободе. И потом появилась новая фигура — Иван Уткин. Кто он такой? Глава VIII СОБЫТИЯ РАЗВИВАЮТСЯ Просторная, хорошо обставленная комната тонула во мраке. Лишь в углу на круглом столе неярко горела лампа под зеленым стеклянным абажуром. Вокруг стола расположились в креслах трое — томный Арнольд с небрежно зажатой в углу рта сигаретой, высокий, худой Растягаев в строгом черном костюме с черным галстуком-бабочкой, с лица его не сходило выражение надменности и презрения, и толстый Камов, неряшливо и торопливо одетый, с пестрым бантом на шее. Все трое сидели сосредоточенные и торжественные. — Мы собрались сегодня, чтобы судить предателя, — произнес, наконец, Арнольд. — Он бросил нам вызов и должен понести кару. — Не тяни волынку, Арнольд, — резко проговорил Растягаев. — К черту красивости. — Попрошу без вульгарностей, — возмущенно выпятил толстую губу Камов. — Внимание, — строго произнес Арнольд. — Итак, предатель этот — Елена Осмоловская. Мы дали ей время одуматься. Но, увы, этого не случилось. К чему присудим ее? — Смерть, — зловеще произнес Растягаев, он был очень горд своей непреклонной жестокостью. При этом слове у Камова нервно задергалась полная щека, он порывисто вскочил и, прижав руки к пухлой груди, нараспев, как стихи, произнес: — Заря догорает, и это красиво, но человеку не дано приблизить ее конец. Поднять руку на жизнь нам не дано. — Нет, смерть! — подражая Растягаеву, воскликнул Арнольд. — Ребята, да вы сошли с ума! — взволнованно произнес вдруг Камов. — Заткнись! — грубо оборвал его Растягаев и, обращаясь к Арнольду, сказал: — Пиши приговор. Двое против одного — за смерть. Пиши. Арнольд придвинул к себе лист бумаги, достал автоматическую ручку и, хмурясь, стал писать. Камов нервно ерзал на своем кресле, теребя рукой бант, в расширенных глазах его были страх и растерянность. Наконец он вскочил и, заикаясь, произнес: — Я… я не унижусь… Да, я просто… просто боюсь. Вы… вы что задумали, а? Кто… кто убивать-то будет? Ты, что ли, Леонид? — он посмотрел на Растягаева. Тот постарался ответить решительно, отрывисто и жестко, но было видно, что вопрос Камова его смутил. — Положим, не я. Раса господ повелевает, приннмает решения. Выполнять их — удел толпы. — Ну, а все-таки, — настаивал Камов. — Толпа — понятие неопределенное, расплывчатое. Кто же будет… это самое… убивать? — он вздрогнул, произнося последнее слово. — Да, об этом надо подумать, — хладнокровно согласился Растягаев. — Эх, был бы сейчас Вячеслав, — неожиданно произнес Арнольд. — Он мне говорил, что знает каких-то людей. Подонки, конечно, но… — Идея, — сказал Растягаев. — Я кое-что вспомнил. Мы с Вячеславом однажды сидели в кафе. И он мне указал на одну девицу, свою знакомую. Она знает этих людей. Можно через нее… — Я не согласен! — истерически закричал Камов. — Я не могу! Это выше моих сил. Я поэт, а не… а не… Он не мог окончить, весь его вид говорил о предельном испуге. В глазах Арнольда засветилась злость. — Ну, нет. Я ей тогда сказал, что мы отомстим. Она назвала меня… нас дураками. Это ей не пройдет даром. Слушайте приговор. Он стал читать. Камов сжался в своем кресле, на толстом лице его проступили пятна. Поглядывая на него, Растягаев шагал по комнате, наслаждаясь испугом «слюнявого поэтика», как он называл Камова. Арнольд кончил и, обращаясь к остальным, торжественно сказал: — Прошу подписать приговор, — и первый поставил свою подпись. За ним немедленно, с подчеркнутой решительностью, поставил подпись Растягаев. Потом оба посмотрели на Камова. — Ребята… — жалобно протянул тот. — При чем тут я? Арнольд встал и, изящно поклонившись, издевательским тоном произнес: — Соблаговолите подписать приговор.