– Отойди, – требует Лена. Я отпускаю одеяло, и оно возвращается на место. Посмотрев вниз, Лена перебирается за стол администратора и проводит рукой по ряду кнопок. – Мне кажется, тут должна быть кнопка для лестницы. – Она что-то нажимает, и Бах меняется на Йо-Йо Ма[15]. – Нет, не та. – Лена нажимает другую, и свет в вестибюле становится туманно-голубым – видимо, это для коктейльных вечеринок с крупными клиентами. – Тоже не та. – Осторожнее, Лена. Вдруг следующая окажется тревожной? Она смотрит на меня. – Тогда мы в заднице. Но мы и так в заднице. – Жмите на зелёную у левого бокового телефона, – вдруг сообщает нам хриплый старческий голос с верхней ступеньки лестницы. – И поторопитесь, пока Тим не вернулся. Быстрее, быстрее. Это Морис Коверкот. Девяностолетний Морис Коверкот стоит на верхней лестничной площадке своих личных апартаментов, смотрит то на Лену, то на меня, а потом, прихрамывая, начинает спускаться, одной рукой крепко держась за трость, а другой – за перила. Его шаги – чёткие и вместе с тем осторожные, резиновый кончик трости при каждом шаге издаёт чавкающий звук. Я всего несколько раз лично видела Мориса Коверкота. Он всегда был в чёрном костюме-тройке и красном галстуке, как и сейчас. Его лицо – неестественно гладкое для такого преклонного возраста, а осанка – прямая, как у сорокалетнего. Аккуратно подстриженные и щедро смазанные воском седые волосы – довольно пышные. Если бы не его осторожные шаги и трость, никто бы в жизни не догадался, что ему девяносто. Живи на свете вампиры, Морис был бы их королём. Лена нажимает зеленую кнопку, и деревянная лестница с тихим гулом наклоняется вниз, секция за секцией, а одеяло отодвигается в сторону. Протиснувшись между ним и лестницей, мы поднимаемся наверх. Кто может позволить себе нанять компанию для проектирования тайного хода в юридической фирме, на мраморной лестнице, за сказочным одеялом? Только очень богатые люди. И всё же, зачем им это надо? – Дамы, быстро внутрь. И помогите старику подняться по ступеням, будьте так добры. Поскорее. Виктория помогает подняться Лене, а я – Морису. Оказавшись в тайной комнате, Лена тут же направляется к ящику в дальнем конце комнаты, как будто это гигантский магнит, сделанный из металла. Миг – и вот она уже расхаживает взад-вперёд, снова и снова повторяя: – Поверить не могу. Просто не могу поверить. Караваджо. Кара-мать-его-ваджо. Господи, я всё это время была права. Частные заказы. Господи, господи, срань господня. Морис нажимает кнопку на стене. Лестница так же легко возвращается в исходное состояние. Он быстро закрывает дверь. На мониторе над кнопкой, нажатой Морисом, мы видим, что одеяло падает прямо, но чуть подрагивает, и Мориса это, похоже, нервирует, потому что он бормочет себе под нос: давай, давай, прямее, ровнее. Тихо, дамы, дамы, тихо. На мой взгляд, он зря так уж беспокоится, потому что эта комната должна быть звукоизолирована. И действительно, по мере того, как все улаживается, Морис говорит увереннее и громче. – Отлично. – Он вздыхает с облегчением. В центре комнаты, между Леной и нами, стоит стол для совещаний на восемь персон, на котором лежит чёрный рюкзак, кажется, набитый прямоугольными предметами, судя по выпирающим острым углам. Рядом с ящиком, из-за которого у Лены едва не случился нервный срыв, находится ещё одна коричневая дверь с золотой ручкой, на этот раз посередине – как у обычной, мать её, двери. Не знаю, куда она ведёт, но исходя из того, что я знаю о Вентфортхолле, он должен вести в комнату, которую я понимаю как серверную, где занимаются аудио- и видеооборудованием конференц-зала на пятидесятом этаже. Морис поворачивается к нам и говорит тихим голосом: – Дамы, нам нужно торопиться и нельзя шуметь. Никогда не доверял звукоизоляции. Боюсь, Тим может вернуться с ужина, и … будут неприятности. Садитесь, пожалуйста, и я вам всё объясню. Мы с Викторией подходим к столу, но остаёмся стоять. Морис занимает стул возле сказочного одеяла. Лена не отходит от ящика. Потом поворачивается, смотрит на Мориса огромными блестящими голубыми глазами. Я подхожу ближе, чтобы увидеть, что ее так взволновало. – Это действительно Караваджо? – спрашивает она. Сейчас для неё ничего – ни наша ситуация, ни Брэд, ни я, ни Виктория, ни сломанная рука – не имеет значения. – Да, конечно. Его стиль легко узнаваем. Зная, что вы реставратор картин в стиле барокко, из наших источников и из новостей, я так и подумал, что вы сразу всё поймёте. И как видите, они подписаны в том же игривом стиле, что и «Обезглавливание Иоанна Крестителя» – f. Michelang. o [16]. – Это единственная работа с его подписью. – Как видите, нет, моя дорогая. Присмотритесь к красному цвету плитки на каждой панели. Видите, они совершенно одинаковые? Они предназначались для коллекционера, который заказал их как комплект. Посмотрите на подпись, спрятанную в канавках и известковом растворе. – Частная коллекция? – Естественно. Лена наклоняется так близко к стеклу, что я боюсь, как бы она не разбила его лицом. Не отрываясь от него, спрашивает: – Кто? Кто был коллекционером? Как вы получили эти картины? У вас есть документы об их происхождении? Кто тот коллекционер, который заказал их у Караваджо? Когда? Я заглядываю внутрь футляра и вижу на красной бархатной подложке восемь картин маслом размером десять на десять дюймов, изображающих одну и ту же женщину. На первой, если смотреть слева направо, она просто стоит обнаженной. На следующей сидит голая в кресле, широко расставив ноги и сунув палец в рот. На третьей стоит на четвереньках. Мини-сериал заканчивается тем, что её трахает на кафельном полу священник в задранной кверху рясе, и она, судя по выражению её лица, очень довольна. Это искусные картины маслом в стиле барокко, с его насыщенными красками и поразительным реализмом, но это чистое порно, а не религиозные сцены, которых можно было бы ожидать от Караваджо. – Итак, Лена – можно называть вас Леной? – спрашивает Морис, не отвечая на её сбивчивые вопросы, – надеюсь, у вас всё в порядке. Я должен попросить у вас прощения. Мне очень жаль, что я не смог остановить Тима и он распространил о вас эту ужасную ложь. Как грубо, как низко, как гнусно с его стороны. И, конечно же, мне очень жаль, что я не смог его остановить, и вам сломала руку его чёртова служба безопасности. Я заранее знаю, что Морис не собирается извиняться передо мной за сотрясение мозга и шрам на лице, покалывающий в его присутствии. И за ножевое ранение Генри извиняться он тоже не станет. Морис относится к тому типу юристов, что никогда не просят прощения у других юристов. Но Лена – человек со стороны, и у неё прощения он просит, что меня вполне устраивает. – Морис, они забрали Брэда Парданка. Они похитили его. Они собираются его убить. Ещё они захватили в плен Парка, друга Лены. Паркола Калестри. Я не думаю, что нам следует тратить время понапрасну – даже на бесценные работы Караваджо, – перебиваю я. Услышав о Парке, Лена резко выходит из гипноза, вздрагивает, набирает полную грудь воздуха, втягивает шею. – Ох, Грета, – он наклоняет голову, – но разве вы не видите? Если Лена получит бесценные работы Караваджо, они станут моей компенсацией, к тому же это взбесит Тима, а мне, уж простите, только того и надо. Я единственный владелец фирмы, и Тим не может доказать обратное. Мы поговорим, как обеспечить безопасность Брэда и Паркола, но я хочу большего. И если вы сделаете то, что я вам скажу, с ними всё будет в порядке. Но ещё я хочу крови. Я хочу возмездия. Я хочу уничтожить Тима и Ханиуэлла. И всё это время я хотела, чтобы Тим понимал, как много он потеряет. Даже эти картины, которые, как он предполагает, он унаследует вместе с правом собственности на фирму. – Лена получит эти работы? Но в этом нет смысла, Морис. Во-первых, это безумие. Во-вторых, они ваши. Просто передайте ему, что они не войдут в завещание. – Грета, – он выдерживает паузу, моргает, будто старается справиться с суровой реальностью, – я живу взаймы. Вот и всё. Никто об этом не знает, но врачи давали мне полгода жизни, а эти полгода закончились два месяца назад. Я могу уйти в любую минуту, и я просто хочу, чтобы Тим всё понял. Я хочу увидеть это своими глазами. Кроме того, Лена заслуживает такого подарка. Не думаю, что до Лены доходит суть этого странного разговора, в котором мы с Морисом обсуждаем, достанутся ли ей бесценные работы в рамках войны богатых мужчин за имущество и власть. Я наблюдаю, как она борется с нервозностью, которую ясно проявила, услышав имя Парка и вспомнив, что он подвергается опасности, пока она разглядывает картины в футляре, потому что она по-прежнему смотрит на них, но уже с заметным напряжением. Видимо, она хочет избавиться от своей удушающей тревоги о Парке, потому что спрашивает отрывистым тоном: – Так кто же был коллекционером? – Держу пари, у вас на этот счёт есть своя теория. – Есть. – Я могу её подтвердить. И это интересно, потому что картины очень хорошо демонстрируют суть коррупции, которую вы раскрываете сейчас, в две тысячи первом году – на протяжении веков она нисколько не меняется. Эти работы Караваджо написаны для священника Ватикана. Отец Вентфорт – его псевдоним, под которым он сдавал в аренду свою тайную квартиру в Ватикане, где они висели десятилетиями. Понимаете, Вентфорт. – Морис подмигивает мне, и я понимаю, почему зал так называется. – У ребят из церкви было много секретов, и, конечно, не все они отличались целомудрием. Этим вас, разумеется, не удивишь. Вот и наш Вентфорт, как вы заметили, увлекался изящной эротикой. Модель была не кем иным, как его любимой проституткой. Ватиканским ребятам приходилось поддерживать легенду о целомудрии и богоизбранности, чтобы собирать пожертвования прихожан, выжимать деньги из манипуляций и догм. О, спекулянты всегда находят способы обратить наш страх, нашу веру, наши слабости и пороки, наш раскол в деньги. Ничего не меняется. Верно, Грета? Теперь эти работы ваши, Лена. Код доступа к футляру – 8833. Установите их в футляр для переноски – уверен, вы знаете, как это делается. Он там, под картинами. Видите? И, пожалуйста, побыстрее, пока я обсуждаю с Гретой другие рычаги воздействия. Лена смотрит на меня взглядом, полным вопросом, полным сомнений, и прижимает к себе сломанную руку. – Давай, Лена. Виктория, поможешь ей? У неё же рука … Виктория смотрит на меня так, как будто всё это происходит во сне, и, конечно, в этом дурацком сне она поможет бедной Лене со сломанной рукой сложить в футляр порнуху от Караваджо стоимостью в несколько миллионов долларов, пока я обсуждаю расследование тяжких преступлений с моим боссом-вампиром в тайной комнате за сказочным одеялом, скрывающим механическую лестницу в полу. Хорошо. Я нервничаю, внутри меня бурлят сомнения. Почему Морис так легко отдал эти работы? Когда кажется, что всё слишком хорошо, чтобы быть правдой, то так оно и есть. – Да, милая, ещё в футляре лежат документы. Дайте их сюда, чтобы я мог подписать право собственности на вас. И хотя это старомодно, дайте мне что-нибудь в обмен на них, чтобы скрепить сделку. Как насчёт доллара? Виктория, справившись с футляром, достаёт из кармана брюк купюру в пять долларов и кладёт на стол. – Сдачу оставьте себе, – говорит она. – Лена, будешь должна. Лена не слушает, она убирает картины в футляр, а Виктория держит сетку. Прикасаться к картинам Лена не разрешит никому, и к ним никогда больше никто не прикоснётся, кроме Лены. Я беру папку с документами и кладу перед Морисом. Морис достаёт из внутреннего кармана ручку «Кросс» и один за другим подписывает документы на передачу права собственности Лене, одновременно говоря со мной: – Грета, в общем-то мне нечего вам сказать, кроме того, что вам нужно взять у меня этот рюкзак с жёсткими дисками и уйти как можно скорее. – Он кладёт ручку на стол. – Сюда же положите и документы. Я послушно впихиваю папку между несколькими жёсткими дисками. – Думаю, если вы заберёте у меня эти диски и унесёте отсюда раньше, чем кто-то успеет меня остановить, я смогу убедить Тима, что если он хочет вернуть их все – а он хочет, ему придётся оставить в покое Брэда и Паркола Калестри. Но и это ещё не всё. В пятницу вы идёте в суд, как и планировали. Эти жёсткие диски вам помогут. Я уже готова перечислить список проблем, из-за которых наши планы на пятницу провалились, и начать, конечно, с Брэда, но он меня останавливает: – Тише, Грета. Факты просты, и вот они. Во-первых, я никогда не хотел принимать в свою фирму Тима Котона. Его отец навязал его мне в отвратительной сделке в духе Фауста, имевшей весьма сомнительное отношение к Котону-старшему и мне и не имеющей вообще никакого отношения к тому, что происходит сейчас. Во-вторых, я уж точно никогда не хотел принимать в свою фирму Ханиуэлла. Это всё Тим. Однако есть кое-что важное, связывающее Тима с Ханиуэллом, всем кланом Котонов и другими пакостями. Это как раз дело, которое вы раскрываете. В-третьих, я все это время пытался остановить Тима в его крестовом походе против вас. И я выигрывал в одном и проигрывал в другом. В-четвёртых, сегодня вечером айтишник Пит принёс мне этот рюкзак с жёсткими дисками. Он был обеспокоен тем, что Тим требует от их команды. Всё, что я знаю – что тут твёрдые жесткие диски от ноутбуков и резервная копия почтового сервера. Так что вам много чего досталось, насколько я могу судить. Из всего, что сказал мне Пит, я понял только, что там внутри не айфоны. О том, что означают другие сложные слова, которых он мне наговорил, я понятия не имею – как и о том, чего хотел Тим и сделали ли Пит или его команда что-нибудь из этого. Но я знаю достаточно, чтобы знать то, чего я не знаю, и передать компьютерные материалы юрисконсульту фирмы по электронным раскрытиям. – Морис, я больше не юрисконсульт по электронным раскрытиям. И не заместитель главного юрисконсульта. Тим чётко сообщил об этом моему адвокату Эл Рэ Райс. Морис едва заметно улыбается. – Пожалуйста, просто уходите с этим рюкзаком и картинами прямо сейчас. Вы выйдете через заднюю дверь на внутреннюю лестницу, ведущую в мои апартаменты наверху и на один этаж ниже. Не поднимайтесь в люкс. Возможно, Тим и его неприятный компаньон отправятся прямо туда. Спуститесь на этаж. Это путь, по которому вам нужно идти, чтобы избежать Тима и кого бы то ни было, кто может подняться в лифте. Что касается вашего положения в фирме, Паркола и Брэда, я всё улажу. Идите. На секунду я останавливаюсь и смотрю на Мориса. Он кладёт пять долларов в нагрудный карман и вновь мне подмигивает. – Зачем вы отдали ей Караваджо? Это миллионы и миллионы. Зачем вы отдали нам эти жёсткие диски? Держу пари, что на них есть данные, способные уничтожить фирму, которую вы создавали всю жизнь. Почему? Я не верю в то, что вы делаете, Морис. – О, Грета. Вы знаете, что всю жизнь были моим любимым специалистом? Ведь я первым взял у вас интервью, помните? У нас нет времени на длительные упражнения на доверие и философские беседы. Поэтому вот что я вам скажу. – Он выдерживает паузу. Его тон – прямой, чёткий, решительный. Понятно, почему он уже несколько десятков лет считается одним из лучших судебных адвокатов страны. Он говорит с позиции уверенного знания, не снисходительно, не как мошенник, намеренный вас заболтать, а как человек, работающий только с непреложными истинами. Он мог бы продать в пустыне переносной обогреватель. Его компетенция сексуальна, и меня не удивляют все его непристойные истории с моделями на Амальфитанском побережье и в Каннах. – На что я потратил свою жизнь, Грета? Я вам скажу. Я построил эту фирму. Я вложил в неё всё. Мне девяносто, я всё ещё работаю по восемьдесят часов в неделю. Так было всегда. Я никогда не был женат. Никогда не имел детей. Я каждую минуту отдавал закону. Юриспруденция – моя главная любовница. Хотя, конечно, были и другие любовницы, но это лишь в часы одиночества и скотча. Так что, возможно, очень удачно совпало так, что в конце моей долгой жизни я вынужден принести серьёзные извинения реставратору картин в стиле барокко, единственному человеку, отреагировавшему на них так же, как я, когда я впервые их увидел. Возможно, я вижу в ней воплощение закона, всех моих любовниц и жены, которой у меня никогда не было. Мне с этой точки зрения кажется логичным, что она должна унаследовать моих Караваджо. И вот мой последний ответ на эту тему. А насчёт рюкзака с жёсткими дисками вы не правы. Если вы будете делать своё дело, он не уничтожит фирму, а спасёт. Теперь идите. – Значит, вы санкционируете это расследование, Морис? – Я, милая моя, всегда его санкционировал. В отличие от Тима. Вы проникли в самое сердце серьёзного дела о коррупции, это верно. Но ещё вы попали в самое сердце жестокой и кровавой битвы за власть в этой фирме. Я её старейший член и, ей-богу, я санкционирую это расследование. К сожалению, с технической точки зрения, Тим имеет равное право голоса, что опять же результат ужасной сделки в духе Фауста, которую я заключил с его отцом. А теперь идите, и поскорее. Он будет здесь с минуты на минуту. Я понятия не имею, кого он приведёт с собой, а частная охрана под каблуком у него, а не у меня. Главное сейчас, Грета, – и я подозреваю, что у нас с вами одна и та же цель, но по разным причинам, – не в том, чтобы показать как можно больше результатов вашего исследования, а в том, чтобы сделать те, что вы отыскали, как можно публичнее. Вам нужно переломить ход этого слушания в пятницу, и сейчас цель номер один – любой ценой избежать запрета на молчание. Просто предать максимальной гласности факты, подкрепляющие ваши подозрения, – вот рычаг, который нам нужен. Вы и сами прекрасно знаете, как влиятельные «белые воротнички» всегда избегали наказания, прикрываясь конфиденциальными соглашениями и сфабрикованными указами о согласии. Работайте со СМИ, милая моя. Никакого запрета на передачу информации. – Но ходатайство о запрете подала «КоКо». Как же мне с этим справиться и обнародовать факты, подтверждающие мои поиски дополнительных данных с телефонов и ноутбуков Тима и Ханиуэлла? Поскольку меня уволили, у меня больше нет права вести расследование. Мы могли бы просто попросить Самеру … – Ну вы что, Грета. Вы прекрасно понимаете, что в прессу вам обращаться не стоит. Вы обратитесь в прессу, пока ходатайство ещё на рассмотрении, а поскольку Тим уже сообщил всем, что вы неадекватны и к тому же злоупотребляете наркотиками, ваше обращение будет воспринято как попытка отомстить. Тим тут же заявит о нарушении закона о компьютерном мошенничестве и злоупотреблении властью, и вас лишат права заниматься юридической деятельностью, а то и арестуют. Нам нужно благословение судьи федерального суда. И конечно, может быть, я мог бы просто сейчас публично заявить, что у вас есть правоспособность, но тогда Тим и Ханиуэлл немедленно подадут ходатайство, чтобы проверить законность этого. Может быть, скажут, что вы меня принудили, что, конечно, смешно. – Конечно, – говорю я, и поскольку, как и все, кто находится рядом с ним, поддаюсь его чарам, я позволяю себе едва заметно улыбнуться. – В любом случае, я бы скорее сказал, что вы уполномочены, когда вы и Эл Рэ отправитесь в суд, не дав им времени собраться с духом, не дав им времени мобилизоваться. Не дав им времени разглагольствовать в новостях о коррупции. До этого проклятого слушания нам нужно, чтобы они не знали о нашей с вами дружбе. Они ведь не поймут, кому я подарил Караваджо, и не узнают, что вы здесь были. – Но всё же … я и вы, мы вместе могли бы прямо сейчас обратиться к прессе … – Нет. – Он стучит кулаком по столу. Ему девяносто, и он умирает, но всё-таки, без сомнения, главный авторитет в этой комнате – именно он. – Грета, я сказал – нет! Знаете, сколько людей в течение десятков лет пробовали этот вариант? Мы туда пойдём. Но нет, не сейчас. Нам нужен эффектный спектакль, высокопоставленный адвокат, такой, как ваша Эл Рэ или Бо Лопес, и хорошие связи в ФБР и Министерстве юстиции, чтобы вывести это на новый уровень и избежать удобных смертей и самоубийств. Вы понимаете, о чём я. Всё это, особенно последние слова, он произносит самым спокойным и будничным тоном. Господи, что мог видеть этот человек – что он мог сделать? – за свою долгую жизнь? Слышится мужской смех. Морис подносит палец к губам и указывает на заднюю дверь, силой своего пальца приказывая нам немедленно уйти. Сейчас. Он продолжает тыкать пальцем в этом направлении. Мне он шепчет: