– Это – счет за коммуналку. Влад отвернулся. Она взяла его за затылок и развернула голову к бумагам. – Нет, ты смотри, смотри! Смотри, какая сумма! Где я должна брать столько денег? – Ну, там не сразу, но как только… – Смотри сюда! На стол упала распечатка долга по кредитной карте. – А это – это ты видел? – Так, ну хватит! Влад встал и смахнул бумаги со стола. – Что за истерика? Я же сказал… – Да ты все время говоришь! Ты только и делаешь, что говоришь и говоришь! Влад резко вышел из кухни и захлопнул дверь. – Стой! Я еще не закончила! Она дернула за ручку, но дверь не поддавалась. – А ну, открой! – Сначала успокойся! Кустарники волчьей ягоды вызрели, продолжая тянуться к мутному небу Аниной головы. Их ветви касались деревьев, оплетая стволы, как лианы, грибы перезрели и стали разлагаться, выворачивая червивые внутренности. Аня набрала полную грудь воздуха и закричала: – А-а-а-а!.. Она зажмурилась и со всей силы ударила кулаком по стеклу в кухонной двери. Стекло посыпалось. Лианы в голове начали опадать, деревья исчезали одно за другим, втягиваясь в чернозем, остатки грибов взорвались с легким звуком, исторгнув облачко серой пыли, и рассыпались. Аня открыла глаза. Как во сне, она увидела свою руку с торчащими из нее кусками стекла, всю в крови, и много-много стеклышек вокруг. Увидев, почувствовала жгучую боль. Жжение от этой боли было сильнее, чем от водки без запивки во рту. Сильнее, чем предродовая схватка, и Аня вдруг вспомнила, как схватки настигли ее в туалете роддома, где было грязно, воняло хлоркой, и она упала на пол, а санитарка стала тыкать в нее шваброй, крича: «Что ты тут разлеглась, я здесь еще не мыла, вставай!» – а она не могла встать. Боль была страшнее, чем тогда, в детстве – когда она подружилась с дворовой собакой, и однажды собака, вместо того чтобы лизнуть руку, стала ее кусать, и Аня сильно испугалась, и это увидела бабушка, пропалывающая грядки в огороде. И бабушка тоже испугалась – так, что вдруг перепрыгнула через невысокий заборчик, разделявший грядки в огороде и руку с висящей на ней собакой. И собака испугалась бабушкиной ярости и бабушкиного страха. Аня вспомнила, как однажды вечером гуляла с Лилей, спящей в коляске, и наткнулась на собачью свору, и тоже испугалась, но смогла взять себя в руки – как бы иначе она смогла защитить свое дитя? Она взяла в руки палку, огляделась, сверкая глазами, и громко зарычала, как если бы сама была собакой. Она рычала: «Пошли вон! У меня в коляске мое дитя, мой щенок! Пошли вон, иначе я разорву вас своими зубами, по очереди, всех до одной!» И собаки отступили, а у Ани до самого дома колотилось сердце и дрожали ноги. А у коляски тогда колесо спустило, и идти было трудно, мучительно было идти, и шли они долго, а Лиля, конечно, проснулась от маминого крика и заплакала, но они дошли, дошли, конечно… Аня осела вниз по стене, не глядя на руку. Влад медленно открыл дверь и склонился над ней. – Во ты дебилка, – сказал он. Она разжала ладонь и расплакалась. Влад вышел и принес аптечку. Извлек стекла, полил руку водкой, а потом замотал толстым слоем бинта. Аня посмотрела на забинтованную руку, потом на Влада – и с поразительной ясностью осознала, что если не расстанется с этим человеком, то очень скоро умрет. – Давай спать. Он помог ей подняться, и они вышли из кухни. В темном коридоре стояла Лиля в короткой ночнушке. – Детка, ты чего? Все хорошо, малыш, все хорошо, возвращайся в постель. – Я пить хочу. – Ну иди, попей. – Но там же… Аня обернулась и увидела мерцающую под лунным светом россыпь стеклянной крошки. Она прошла к раковине, осторожно лавируя, и налила воды. – 15– Аня стоит под водопадом, подставляя лицо холодным тяжелым струям. Ян обнимает ее со спины, положив ладони ей на грудь. Его тело очень горячее, и смешение холодной воды и горячих рук рождает странное, ни с чем не сравнимое ощущение. Они стоят, будто замкнутые кру́гом воды, защищенные от всего, и это кажется смешным, потому что защищаться не от чего. За кругом покоятся разнеженные солнцем холмы Тишины, покрытые огоньками – такими цветами в виде большого оранжевого шара, какие росли в том месте, где родилась Аня. Она не помнит, как пахли те огоньки, из ее детства, и пахли ли они вообще, но эти пахнут. Они так пахнут, что кажется, будто этот аромат источает сама вода, в которой она стоит, и ее тело впитывает в себя этот волшебный запах – смесь сирени, садовых роз и ванилина, которым пропитывали раньше пупсов – Аня с такими когда-то играла и все нюхала их головки. Еще в этом запахе есть нотка, напоминающая мамины французские духи, и пряный запах табака от папиных рук, и аромат не закрывшегося еще детского родничка, и тела – маскулинный запах мужского тела, омытого водой, но продолжающего пахнуть. И Аня зарывается носом в волосы Яна, и вдыхает этот мускус, и дышит им, и другого воздуха для нее не существует. * * * – Почему сразу зашивать не пришли? Аня не знала, что ответить. Она пролепетала что-то про усталость, поздний час и детей, выслушала рубленые фразы сердитого работника травмпункта. В воздухе витали больничные запахи, в углу стояла урна, полная бурых бинтов. – Сейчас в любом случае поздно. Будем пытаться сращивать как есть. Если плохо срастется – пойдете под нож. Аня слушала равнодушно. Вчера она ходила под стекло, завтра пойдет под нож. Какая разница. – На операцию, в смысле. Тихо-тихо, еще немного. Не дергайте рукой! Молодец. Не переживайте, скорее всего, все будет нормально. На перевязку будете приходить каждый день. Завтра принесете свои бинты и «Левомеколь». Влад ждал у кабинета. Он помог ей одеться, и они пошли домой. Дома он сам приготовил обед. Аня ела, опустив руку на колени, и думала: хорошо, что левая. Иначе она не смогла бы сдать заказ. Они договорились с Женей поехать в Черничные поля в понедельник. Это послезавтра. Еще мерцала слабая надежда, что Петр как-то проявится за выходные. Аня взяла ложку в правую руку и зачерпнула суп. Левая рука неосознанно потянулась к хлебу, но только мысленно. Аня хлебнула супа, положила ложку, взяла хлеб. Откусила, положила хлеб, взяла ложку. Положила ложку, взяла хлеб. Откусила. – Мамочка, тебе больно? – Уже нет. Не переживай. – Хорошо. А можно я порисую на бинтике? Аня улыбнулась. – Можно, Ида. Но только после еды. – Ну вот. – Мам, у нас сегодня концерт в музыкалке. Ты не придешь, да? * * * – Нет. Смотри внимательно, тут же си-бемоль. Что ты играешь? Лиля нахмурилась и опустила смычок. – Какая тональность? Лиля молчала. – Ну вспомни же: четыре бемоля. Какая там последовательность? Лиля, соберись! – Си…