– Как прекрасен твой мир, Ян, – сказала Аня, покачиваясь на волнах. – Но как же мне хочется просто обнять тебя, именно тебя – не твою демоверсию, не изображение на смартфоне, не фотографию, не сплошную Тишину, а тебя, тебя… Маленькие частички «не», выходя из ее рта, падали и катились, как стеклянные шарики, и тихо, почти незаметно лопались, подобно детским бомбочкам-пугалкам, которые мальчишки бросают под ноги прохожим. Но все-таки лопались, всамделишными маленькими взрывами, оставляя вместо себя ожоги – круглые черные дыры. И – странное дело: бомбочки были маленькими, а ожоги большими, и они все росли и росли, превращаясь в некое подобие воронки, вбирающей в себя все окружающее. Аня поняла, что ее тоже затягивает воронка, и ухватилась за борт лодки, но лодки уже не было. Была кровать, и Аня лежала на животе, вцепившись руками в ее кованую узорчатую спинку. Хотелось закричать, но она только сильно сжимала зубы, удерживая крик, и получалось только гулкое, долгое «з-з-з-з-з», а снаружи все взрывались и взрывались новогодние фейерверки. – 17– Ночью Аня увидела сон. На большом-большом дереве, на каждой его ветке, сидели девушки и женщины разных возрастов. Некоторых она знала, а кого-то видела в первый раз. Были там и Тая, и Агата, и Маша, и одноклассница Лена, и другие знакомые. А еще – Светка, мама и обе бабушки. Увидев бабушек, Аня удивилась и обрадовалась – надо же, они живые! Стоя внизу, под деревом, она радостно замахала бабушкам рукой – размашисто, сильно-сильно. Но они сидели так высоко, что было непонятно, видно ли оттуда землю. Тут она услышала, что одна из них, баб Нюра, что-то кричит, сложив ладони рупором. – Что?.. Аня показала жестами, что не слышит, – и дерево зашевелилось, потому что все обернулись, переговариваясь и передавая слова по цепочке, ниже и ниже. На последней ветке Аня вдруг увидела сидящих рядом Иду и Лилю, которых почему-то не заметила сразу. Нет – она готова была поклясться, что их там не было. Но вот же – сидят, смотрят Ане в глаза и хором говорят: – Хлеба. Аня растерянно заморгала. – Хлеба? – переспросила она удивленно, оглядывая лица. И все лица разом закивали и стали открывать рты, как маленькие дети, показывая на рты пальцами. – Но у меня нет, – попыталась объяснить Аня, совершенно растерявшись. И тут Ида, сидевшая ближе всех к земле, согнулась пополам и смогла дотянуться до травы. Когда она выпрямилась, то держала в руках большое красное яблоко. Она звонко рассмеялась и бросила яблоко Ане. Аня поймала яблоко, откусила кусочек и почувствовала, что оно действительно имеет привкус хлеба. – Лови! – Она бросила яблоко, разглядев Машино лицо, и Маша поймала его, широко улыбаясь, и стала жевать. – На! – Аня подняла еще одно яблоко с земли и бросила его Тае. – Держи! – Следующее ловким движением поймала Агата. Она откусила кусочек и внезапно запела. Аня рассмеялась, наклонилась и стала набирать яблоки в подол красной юбки, а потом, набрав достаточно, бросала по одному – каждой девушке. После того как Агата запела, к ней присоединились и остальные, образуя мощный хор. Вытянувшись изо всех сил и спружинив тело, Аня подпрыгнула и подкинула яблоко так высоко, как только могла. – Баб Нюра, лови-и-и!.. – Ап! – Баб Нюра поймала яблоко, и Аня каким-то непостижимым образом сумела разглядеть, как бережно она взяла это яблоко, погладила сухими руками, понюхала и, улыбаясь, стала его есть. Аня обнаружила, что яблоки закончились, а она не угостила вторую бабушку, Таню. Но услышала голос сверху: – Ничего, ничего! У меня тут свои есть! Ты ешь, ешь сама! – А потом вдруг бабушка встала на ветке в полный рост и запела: – Самара-городок, беспокойная я-а-а!.. И Аня проснулась. Посмотрев на телефон, она увидела сообщение от Вали из мебельного цеха с просьбой приехать на срочный заказ. * * * Аня прошла наверх, подключила розетки в автомате и открыла кабинет. В глаза ударил свет, и она на секунду зажмурилась – от яркого света глазам всегда было больно. Сняв пальто и пересчитав стекла, она обратила внимание на одно необычно длинное стекло. Аня пожала плечами, протерла стол, проверила инструменты и включила музыку. Вошел Стас, держа четыре грязных прямоугольника выше его роста. – Сегодня не обрабатывал, извини. Завал полный. Аня кивнула. – Все как обычно? – Да. Только одно стекло очень длинное, выровняй его под шаблон. Вот оно, видела? Стас вышел, и Аня посмотрела на длинное стекло, которое высилось над остальными непривычным уродцем. Кое-как помыв и уложив его на шаблон, она начала делать витраж – и вдруг порезалась о необработанную кромку. – Ай! – Аня отдернула руку и сунула палец в рот, втягивая кровь от пореза, оторвала кусочек бумажного скотча, заклеила порез и пошла налить себе кофе. На кухне сидела Валя и ела колбасу прямо из упаковки. – А правда, что ты поешь? – спросила она внезапно. – Ну… Раньше пела. Теперь нет. – А че так? Аня что-то ответила и спустилась в подсобку, заклеила порез пластырем, а потом села у входа и прикурила. Подошла Валя и присела рядом, прислонившись к сломанному станку. Они немного поболтали, и Аня затушила сигарету в пепельнице: нужно было продолжать работу. Вернувшись в кабинет, она встала к столу и взяла в руки нож. – Черт, какие края! – ругнулась она, чуть было не порезавшись снова. – И стекло еще такое длинное! Закончив витраж, она аккуратно подняла «уродца» и поставила его к стене напротив стола. Потом взяла следующее. – Так, это попроще, – сказала Аня, посмотрев техзадание, а потом мельком глянула на готовый витраж, стоящий напротив, и заметила на нем огромную трещину. «Откуда она взялась?» – удивилась Аня и подумала, что надо сказать Стасу вырезать другое взамен, а это надо бы… И вдруг по радио зазвучала знакомая музыка. – Гдже ест твое сэрце, о, гдже ест твое глупе сэрце…[129] Аня забыла о трещине и замерла с ножом в руках, глядя, как слезы капают на новое стекло, лежащее перед ней, а потом внезапно ощутила сильную, неконтролируемую ярость. В ту же секунду рука сама собой очень быстро пошла вправо, продвигаясь по кромке стекла – с сильным нажимом, таким, что Аня услышала треск. Она успела понять, что двигается слишком быстро и слишком сильно давит, что так делать нельзя, это опасно – кромка не обработана. Она успела увидеть, как нож, натолкнувшись на прозрачное препятствие, стал неостановимо продвигаться дальше, приближаясь к ряду стеклянных зубцов – один острее другого, – как один из зубцов вдруг откололся и отлетел в сторону, вонзившись в центр «уродца», стоящего напротив, – прямо в трещину. Прежде чем длинное стекло лопнуло, словно взорвавшись, за мгновение до этого Аня успела подумать: как можно было не заметить этой трещины сразу? Но она была готова поклясться, что ее там не было. Так откуда же она взялась? Когда трещина взорвалась на тысячу монотонных нот – тысячу прозрачных, микроскопических «до», взлетевших подобно высокому водяному фонтану, – Аня увидела в каждой ноте отражение своего лица. Откуда взялась эта трещина? Она увидела собственный искаженный рот, стены мастерской и потолок – как будто тоже взорвавшийся и взлетевший. Откуда? Весь кабинет бесконечно отражался в стекляшках с обоюдоострым краем, летящих прямо Ане в лицо всем своим неуправляемым маленьким весом не дольше секунды. Откуда взялась трещина? Не успевая опустить веки, Аня вспомнила улыбку Лили, играющей на скрипке, ладошки Иды, вырезающей печенье, увидела голову Влада в черных наушниках и укоризненный взгляд свекрови. Откуда? Она увидела ступни мамы, играющей в «велосипед», руки папы, роющего землю вокруг их старого дома, и лапы бегущей через дорогу Майки, и глаза Яна, и плотную пелену бесконечного снега – Аня вспомнила все это одновременно. Не помнила только одного – откуда взялась эта трещина? Она увидела всю свою жизнь – широкой развернутой панорамой, – когда в ее лицо, щеки, губы, лоб и распахнутые глаза вонзились сотни мельчайших, почти невидимых стеклянных частиц, похожих на водяную пыль. Больше Аня не видела ничего. С каким-то странным звуком, выражавшим скорее изумление, она отпрянула назад и тряхнула головой, всем телом, будто пытаясь стряхнуть с себя воду, но это почему-то не помогало. Аня пошевелила веками, туда-сюда, но свет не возвращался, только на щеки текло что-то теплое. Еще через секунду лицо, шею и частично грудь накрыло волной острой боли, жгучей и равномерной, будто в нее плеснули крутым кипятком, но страшно было не это: Аня ничего, совсем ничего не видела. Она тихо, испуганно застонала, раскидывая в стороны руки и пытаясь нащупать хоть что-нибудь, и наткнулась на витраж, тут же его уронив. Вздрогнув от звона, она в панике заметалась по тесному кабинету, каждым движением задевая все новые и новые стекла. Поскользнувшись на крупных осколках, стянутых пленкой, Аня упала – неудобно, боком. Пытаясь подняться, она налетела рукой на те же куски стекла и вскрикнула от нового пореза. Она понимала, что никто сюда не придет, потому что ее кабинет отдельно от цеха, на втором этаже, а здесь кроме него только кухня, но до обеда еще далеко, а там, внизу, шумно работают станки – никто не услышит. Аня снова попыталась встать – аккуратно, медленно ставя ноги и ловя руками стену. На этот раз у нее получилось, и вот она уже дошла до двери – она чувствует, что это дверной косяк, а вот ручка – да, да, она проворачивается, у нее получается. Открыв дверь, Аня застыла в нерешительности в полной темноте и, помня, что прямо напротив кабинета большое панорамное окно, медленно опустилась на корточки и стала продвигаться вперед ползком. «Так, – мысленно говорила она себе, – еще немного». Впереди была еще одна дверь – Аня помнила, что это слева, – которая вела на лестницу. Конечно, на лестницу она не поползет, не сможет, она только откроет дверь и крикнет, зовя кого-нибудь на помощь. Продвигаясь ползком, Аня обшаривала левую стену. Еще немного – и будет дверь. И вот она уже нащупала косяк и, ухватившись за него, медленно встала и повернула ручку. – Помогите, – тихо сказала она, сделав шаг вперед. Потом кашлянула, прочищая горло, и крикнула уже громко: – Помогите!.. Она замерла, прислушиваясь, но услышала только шум работающих станков и отдаленные голоса – видимо, ребята разгружали машину на улице и в цеху никого не было. Она постояла так немного, глядя в темноту, и, почувствовав, что у нее затекли ноги, слегка изменила положение тела. И внезапно полетела с лестницы вниз, кувыркаясь и переворачиваясь. – 18– Аня слегка дернула плечом и поняла, что может шевелиться. Опираясь о пол, который почему-то стал каким-то мягким, она встала, с удивлением понимая, что ничего не повредила себе при падении. Так же выставляя руки, но ни на что не натыкаясь, она пошла вперед. Не понимая, когда она успела снять обувь, Аня почувствовала под стопами что-то мягкое и прохладное, похожее на траву. А иногда раздавался как будто легкий щелчок, и стопа становилась чуть-чуть влажной, словно она наступила на ягоду. Аня пошла дальше, обретая какую-то странную уверенность, начав догадываться, что это уже не цех: сам воздух вокруг был другим, другими были запахи. А главное – было очень тихо. Только где-то далеко пели птицы. Тогда Аня заплакала, то ли от счастья, то ли от боли, которая почему-то до сих пор не унималась. И не отступала темнота, а лицо по-прежнему было в чем-то липком. Но всякий раз, когда под ее ногой лопалась очередная ягода, из Аниных невидящих глаз проступала одна слеза. И слезы стали будто вымывать из ее глаз стекло, словно выталкивая наружу. Это происходило больно и медленно, но действительно происходило: стеклянная крошка отторгалась роговицей, отталкиваясь от радужки, отскакивая от зрачка, продвигаясь из глубины белка. Замирая от саднящей боли, Аня вдруг начала видеть. С немым изумлением она наблюдала, как вокруг нее словно образуется красное стеклянное облако. То выходили осколки из ее тела – с поверхности кожи и глубже, из глубоких слоев эпидермиса, и еще глубже, словно из внутренних органов, прорезая себе дорогу. Боль была одновременно в каждой клетке тела, но при этом ощущалась до странности мягко. Вдруг Аня почувствовала сильное жжение за грудиной и немного согнулась вниз, неосознанно ища опоры. То выходил из ее сердца маленький зеркальный осколок, похожий на сменное лезвие от макетного ножичка, которым она делала витражи.