— Тебя Денисом зовут? — Могли бы вы обращаться ко мне на «вы»? — Вас Денисом зовут? — Да, меня зовут Денисом. — Три дня тому назад вы, Денис, обслуживали меня в кооперативном кафе «Привал странников». Вы и сейчас в нем работаете? — Вы что-то путаете, гражданин. Работаю я здесь. — Тебя Денисом родители назвали, видимо, не в честь героя рассказов писателя Драгунского, а в память о великом партизане войны двенадцатого года. Действуешь похоже: выскочил, нашкодил, исчез с концами, и я — не я, и лошадь не моя… — Не следовало бы мне вам вторые сто граммов наливать. — Да ну? — удивился Смирнов и махом принял вторые сто граммов. Выдохнул, запил и продолжил: — Учти, мой петушок, я приду с двумя свидетелями, и ты расколешься до задницы. — Вы — работник правоохранительных органов? — Я — пенсионер. — Тогда вот что, гражданин пенсионер. Выметайтесь-ка из помещения. Смирнов через стойку схватил Дениса за грудки, но словесно оформить свои действия не успел, потому что за его спиной негромко и строго спросили: — Что здесь происходит? Смирнов отпустил Дениса и обернулся. Молодой человек с приятным малозначительным лицом, в идеально сидящем на нем светлом, в тонкую полоску костюме благожелательно смотрел на него. Смирнов медленно сполз с высокого стульчика, а Денис пояснил: — Гражданин выпил лишнего и буянит. — Подробнее, — предложил изложить молодой человек. — Обвиняет меня в каких-то непонятных грехах, ругается непристойно, руки распускает. Вы же сами видели. Молодой человек извлек из нагрудного кармана опять же красную книжицу и сказал, сочувствующе глядя Смирнову в глаза: — Пройдемте, товарищ. Товарищ Смирнов обернулся к Денису и пообещал: — Мы еще увидимся, Денис. Они пошли. Они шли длинным коридором до тех пор, пока молодой человек не сказал, тронув сзади Смирнова за плечо: — Сюда, пожалуйста. Уютный такой закуток — кабинет в миниатюре. Столик, стульчик, два креслица. Молодой человек прошел за столик, сел на стульчик и, жестом пригласив Смирнова в креслице, представился и приступил к своим служебным обязанностям: — Капитан Покатилов. Будьте любезны, удостоверение личности. Паспорт, или что-то, объясняющее, кто вы и что вы. Уже сидящий в креслице Смирнов без сопротивления протянул капитану Покатилову сакраментальный свой сафьяновый документ. Капитан с видимым удовольствием осмотрел толстенную книжицу, сперва снаружи, потом заглянул внутрь. Наметанным глазом сверил фотографию с оригиналом, закрыл книжечку и обаятельно улыбнулся. — Солидный документ, коллега. — Какой дали! — Неудобно мне, Александр Иванович, вам, именно вам, нотации читать, но, к сожалению, приходится. Не стоило бы здесь, в гостинице, в присутствии иностранцев, дискредитировать звание почетного милиционера. — Чем это? — Извините, но от вас — как из бочки… — Господи, ничего не изменилось! Один мой друг, самый давний и близкий друг, лет двадцать пять тому назад сформулировал жизненный закон, которым следует руководствоваться любому непривилегированному гражданину нашей страны. Звучит он примерно так: если я хоть чуть-чуть выпивши, то в отношениях с милицией труслив и беспринципен. Он прав, капитан Покатилов? — А вы — шутник, Александр Иванович, — заметил капитан Покатилов и снова раскрыл смирновскую книжечку. — Никак не разберу, кем подписано ваше удостоверение. — Чурбановым, капитан. Чурбановым. — Да-а… Прискорбный факт, не правда ли, Александр Иванович? — То, что произошло с Чурбановым, капитан? — Опять шутите, опять шутите. Прискорбный факт в том, что ваши заслуги перед милицией оценил государственный преступник Чурбанов. — Намекаешь на то, что никаких заслуг не было? — Да ни на что я не намекаю. Просто размышляю. — У меня еще одно удостоверение имеется. На орден. Подписано Председателем Президиума Верховного Совета СССР Леонидом Брежневым. — А Лаврентий Павлович вас никак не отмечал? — Ох, если бы не закон Спиридонова! Сказал бы я тебе, капитан… — А вы скажите. Мы ведь вдвоем. — Но разговорчик-то ты пишешь? У меня слух хороший, а твой магнитофон — плохой, потому что шумит. Старый. Капитан Покатилов засмеялся, вышел из-за стола и сказал пенсионеру Смирнову: — Пойдемте. Я вас провожу до выхода. Опять пошли по коридору. К лифту. Не оборачиваясь к идущему сзади Покатилову, Смирнов невинно спросил: — Бармен Денис — дружочек твой? И на этот раз капитан не ответил. Посмеялся только опять. Леню Махова побеспокоить бы. Но отдыхает сыщик. Пусть себе отдыхает. Заслужил. Смирнов сорок восьмым доехал до Сретенских ворот, по Рождественскому бульвару спустился к Трубной и на тридцать первом двинул к Остоженке. Петровский, Страстной, Тверской, Суворовский, Гоголевский — скромное бульварное полукольцо. Ни привлекать, ни завлекать, ни отвлекать, — так, деревца да дома в кривой рядочек. Что же вы делаете с ним, Московские бульвары? Ни обид от невысказанной только что гордыни, ни болезненной жажды поиска, ни горечи прожитого, ни обвального страха перед тем, что осталось жить самую малость… Он и Москва. И нет никого. И нет ничего. А есть непоколебимая вера, что это навсегда: он и Москва. Сразу прошел к пепелищу. Мальчишкам было хорошо: дверь была открыта. А теперь, когда все сгорело к чертовой матери, вход законопатили как следует — двухметровыми дефицитными новыми досками. Крепки задним умом отцы района. Ох, крепки! Смирнов погулял вокруг пожарища — примеривался. Не прорваться среди бела дня, заметят, изобличат, разгневаются. Виноватым за все сделают, потому что крайне необходим в данном случае кто-нибудь виноватый. Смирнов головешкой по новой доске написал «Саша» и отправился домой. По пути все принюхивался к себе — ходил, пылился, потел предостаточно. Как немолодой уже человек, он более всего опасался, что окружающие могут почувствовать запах старой псины, исходящий от него. Под душем как следует помылся с мылом. Переоделся в свежее и уселся перед балконом. И скучно чегой-то стало. Набрал казаряновский телефон. — Ты что делаешь, Ромка? — Дрова рублю! — злобно отозвался в трубке Казарян. — Бросай колун, езжай ко мне, — приказал Смирнов. — Ты что думаешь, у меня других забот нет?! — бешено залопотала трубка. — Крестничек твой, Армен, цветок жизни, мать его за ногу, тут такое устроил! — Ты его от моего имени высеки, Рома. — Его высечешь, — пожаловался Казарян и добавил: — Я ему морду набил. — Ну, вот видишь, все дела сделаны, валяй ко мне. — Не могу, Саня. — Ты что, еще прощения у Армена не попросил? — Ага. — Ну, и черт с тобой! — вдруг обиделся Смирнов и бросил трубку. Альки — нету, Ромки — нету, дела — нету. А всего-то половина шестого. Смирнов включил телевизор. Всюду бурлила жизнь. Спорили, кричали, иронизировали — убежденно, с удовольствием, без тормозов. Хорошо! Убедившись что все в порядке, Смирнов телевизор выключил и пристроился на диванчике. Ногу натрудил, и она заныла. Ныла, ныла и стала понемногу затихать. Незаметно подкатило томное преддверие сна. И — надо же, грянули длинные звонки междугородной. Естественно, Лидия. — Ну, как ты там? — так, между прочим, осведомилась через тысячу с гаком верст Лида. — Да все нормально.