— Кто это помнит, Саня? Смирнов вернулся к столу, разлил по рюмкам, поднял свою: — За прошедшую нашу жизнь, Алик. — И выпил. А Алик не выпил и сказал: — Даю бесплатные советы. По нынешним временам — редкость, что бесплатные. Во-первых, сними орденскую планку, чтобы о прошлом не жалеть. Во-вторых, пиджачок и брюки, в которых приехал, никогда не надевай. А в-третьих… Пойдем-ка… Алик опять вывел Смирнова на балкон и спросил: — Что видишь? — Перестройку, — мрачно догадался Смирнов. Внизу был милый скверик, и за сквериком выстроились двухэтажные, с заколоченными дверями и окнами дома, терпеливо ждавшие капитального ремонта. — Ответ неправильный, — голосом экзаменационной машины оценил Алик. — А все потому, что смотришь не туда. Смотреть надо не туда, где еще собираются перестраиваться, а туда, где уже перестроились. Смотри вон туда! И Алик жестом фальконетовского Петра указал левее, где в угловом домике поселилось кооперативное кафе. Домик тот был весело выкрашен, чисто вымыт, затейливо наряжен занавесками, тентом и вывеской, на которой славянской вязью, белым по голубому, было написано: «Привал странников». — Каких еще странников? — поинтересовался Смирнов. — Все мы странники в этом мире, — пояснил смысл названия предприятия общественного питания Алик и продолжал: — А ты что — хуже? Представляешь, вывеска: «Частное сыскное бюро полковника МУРа в отставке А. Смирнова „Всевидящий глаз“» Или лучше: «Всевидящее око». А, полковник в отставке? — Дурак ты, Алька, — решил Смирнов и рассмеялся. Направились было на кухню — продолжать, но залихватский, оглушающе пронзительный бандитский свист с фиоритурами снизу остановил их. Глянули через балконное перильце вниз. Облокотившись о серо-белые «Жигули»-восьмерку, стоял оранжево-голубой волосатый плейбой Роман Казарян и смотрел вверх, на них. Увидел, обрадовался, заорал: — Мегрэша ты мой ненаглядный! Прибыл, наконец! — Что орешь? — приструнил его Алик и пригласил. — Поднимайся. — Чего я у тебя не видел? А тут заведение, в котором я никогда не был. Спускайтесь, обновим «Привал странников». — Там не подают, — сказал Смирнов. — А вы наше с собой прихватите. Надеюсь, наше-то у вас есть? — Ты за рулем, — напомнил благоразумный Смирнов. — По-моему, ты в милиции уже не служишь, а, Санек? — срезал Казарян надоедливого провинциала и поторопил: — Спускайтесь, спускайтесь! — Разоримся, — заметил Алик. — Не твоя забота. Я сегодня богатый. — Казарян приложил руку к сердцу и к карману, где хранил богатство. — Обожди малость, штаны надену, — сдался наконец Алик. Смирнов, Казарян и Алик (в штанах) вошли в кооперативное кафе «Привал странников» С улыбкой на устах их встречал мордатый, усатый здоровенный официант. — Добро пожаловать! — возликовал он. — Я тебя знаю, — сказал ему Казарян. — Ты — бармен из «Космоса». — Здесь что, выгоднее? — А я — здесь и там, — охотно объяснил официант. — Там день отдежурю и на два — сюда. — Значит, выгодно и здесь, и там, — понял Казарян и приказал. — Устраивай-ка нас. — Прошу. Он просил их в зал. Они туда и проследовали. Старинной обнаженной кирпичной кладки стены, пол из тяжелых мореных досок, двумя сводами синий, с золотыми звездами потолок. — Красиво как, — оценил интерьер Смирнов, усаживаясь на деревянную скамью за деревянный стол (все в тон пола). — Вот что значит старина. Казарян, который уже уселся, потыкал пальцем в стену Кирпич прогибался под пальцами. — Старина эта — хлорвиниловая. Производства отдела декоративно-технических сооружений родной до слез киностудии «Мосфильм». А ничего, смотрится! — И все остальное такая же липа? — спросил Алик. — Зачем же? По полу — ходить, за столом сидеть, на эстраде — петь и играть. Надо полагать, все — из настоящих досок. Так, работник сферы обслуживания? — потребовал подтверждения у официанта Казарян. — Безусловно, — согласился официант и напомнил: — Жду ваших распоряжений. — Забыл я, как звать-то тебя капризно заявил Казарян. — Денис. — Что предложишь нам, Денис? — Осетрина-фри, свежайшая телятина, жульены грибные, из вырезки, с ветчиной… — Мило. Тащи все. — Не съедим, Рома, — испугался Смирнов. — Не съедим, так слопаем, — решил Казарян. — Тащи. Алик поставил на стол две бутылки из-под минеральной воды, в которые он предусмотрительно перелил коньяк, и объяснил официанту: — Мы своей водички с собой принесли, так что рюмочки бы не помешали. — Будет сделано, — заверил официант и, ничего не записав, удалился. Казарян посмотрел на эстраду, где сиротливо стояло несовременное пианино, и сказал: — Сыграть вам, что ли, по старой памяти? — Решив сыграть, в два шага очутился на эстраде, сел за пианино, открыл его и в пассаже прошелся по клавишам. Пообвык, приспособился к инструменту и объявил металлическим голосом дамы из консерваторского зала: — Китайская народная песня «Уду-ду». Исполняется на китайском языке. Краткое содержание: «Во саду ли, в огороде поймали китайца. Ему сделали небольшую хирургическую операцию. „Мой милый! — обращается к нему его девушка. — Пойдем с тобой в камыши, где будем петь песню о мире“. „Уду-ду!“ — отвечает юноша». Исполняют Артур Эйзен, Марк Рейзен и Виктор Пикайзен. А также хор мальчиков и Бунчиков! Прошелся еще раз по клавишам и негромко начал отчаянную, из Высоцкого: — Где мои семнадцать лет? На Большом Каретном! Где мой черный пистолет? На Большом Каретном! Допел всю песню, спрыгнул с эстрады, уселся за стол, обеими руками растер лицо. — Жалеешь, что из МУРа в кино переметнулся? — спросил Смирнов. — Нет, — ответил Казарян. — Глядя на тебя — нет. — Зачем ты меня так, Рома? — тихо укорил Смирнов. — А ты меня зачем так? — Выпьем, пацаны, — предложил Алик, и разлил из черной бутылки по сверкающим рюмкам, которые неизвестно как появились на столе. Выпили, и расхотелось цепляться друг к другу. Захотелось доброе говорить. — Я твою последнюю картину видел, — сказал Смирнов Роману. — Мне понравилось. — Это не последняя, Саня, — ответил Казарян. — Последняя выйдет на экраны осенью. — Я ее видел в Доме кино. Тоже хорошая, — высказался про последнюю Алик. — Спасибо, — поблагодарил Казарян, разлил по рюмкам и начал тост: — Я хочу выпить за Саню. За нашего учителя, за солдата, который научил нас быть солдатами. Уроки твои, Саня, на всю жизнь. И я счастлив, что малый наш солдатский строй нерушим. Ни года, ни беды, ни чины не властны над ним. Мы идем, мы идем нашим строем под командованием не полковника, нет! — под командованием солдата Смирнова, и нет для нас ничего дороже солдатской чести! За командира, за тебя, Саня! Чокались, целовались, умильно глядели друг на друга. Ели обильную пищу, которую принес официант Денис. Наелись до отвала, пришло время расплаты. — Шестьдесят семь сорок, — доложил Денис. — Да-а… — сказал Смирнов, не привыкший к кооперативным ценам. Алик полез за деньгами, но Казарян остановил его движение левой рукой, правой же извлек из кармана ровно семь красных бумажек (фокусник!) и спросил: — Достаточно?