В самом деле, пусто. За одним столиком обедало семейство из «Москвича», в углу пятеро мужиков, надо полагать, местных, дули пиво. Их стол был заставлен темно-зелеными пустыми бутылками. Смирнов сел за столик у окна и стал ждать. Пришла, наконец, грузная тетя в переднике с кружевами. — Окрошка есть? — спросил Смирнов. — Есть, — ответила тетя и чиркнула карандашиком в блокноте. Класс явно невысок. — Что же на второе? — поразмышлял вслух Смирнов и вдруг вспомнил запах у Рижского рынка: — И шашлык, если можно. — Пить ничего не будете? — и, узнав, что только «пепси-колу», ушла, шаркая отечными ногами в тряпичных тапочках. Управился с обедом Смирнов довольно быстро, за полчаса. Спустился вниз, заглянул в бар. Там гремела музыка и никого, совсем никого, даже бармена не было. Зашел в сортир. Он об этом давно забыл, а оказалось пора, давно пора. Помыв руки и высушив их под электросушилкой, зашел в одну из кабинок и закрылся на задвижку. Извлек из-под мышки парабеллум, из кармана — глушитель, соединил их, а затем пистолет с глушителем засунул за пояс и застегнул куртку на молнию. На площадке рядом с «Москвичом» появился шестой «Жигуленок». Смирнов забрался в «Ниву» и включил мотор. Сделал вперед-назад. Все нормально с тормозами. Он расстегнул молнию на куртке, вывернул «Ниву» от бровки и медленно покатил. У «Жигуленка» притормозил. Двое в салоне почти одновременно пригнулись, скорее всего, искали что-то на полу. Смирнов сказал им: — Устал я от вас за день, ох, устал! И выстрелил два раза. В два колеса, в баллоны. Не выстрелы — так, несильно ударили палкой по подушке. «Шестерка» заметно на глаз стала оседать направо, а «Нива», застонав от предельного усилия, бешено рванула с места. Теперь дай Бог ноги. «Нива» выскочила на шоссе, опасно нарушая, пересекла сплошную осевую линию и помчалась к Москве, — вот он, замеченный еще по дороге сюда проселок через густой лиственный лес. Даже если у них переговорник «йоки-токи», они не успели его, Смирнова, передать. Смирнов долго петлял и проверялся; убедившись, что никто его не видит, выбрался на бетонку и по ней рванулся к Минскому шоссе. Только почувствовав под собой полотно хорошей трассы, позволил себе еще один куплет из той песни: — Начинаются дни золотые Воровской безоглядной любви. Ой, вы, кони мои вороные, Черны вороны, кони мои! За памятником героической девушке сделал поворот налево и нешироким шоссе, сквозь бесконечный осинник, повел «Ниву» к цели — маленькому городку за осинником. Конец неблизкий — километров двадцать. Если бы не изредка на яростной скорости набегавшие грузовики, — кончился рабочий день, водилы рвались домой, — можно было заснуть от одурманивающего однообразия частых, как забор-штакетник, оливковых стволов и тусклой выцветшей зелени неопрятно-густой листвы. Дорога круто пошла вверх, осинник сменился березняком, и «Нива», миновав водораздел, покатила вниз, к игрушечной речонке, которая своими извивами живо напоминала змеевик самогонного аппарата. Мостик, и опять холм, на котором пристроились полудеревенские дома: начинался город. Старинный городок был когда-то уездным, потом районным центром, но лет пятнадцать — двадцать назад столицей района стал бойко развивающийся поселок, где построили химкомбинат, и городок этот стал дряхлеть и ветшать, как все заштатное. Открылась центральная площадь с забавными и уже сильно разрушенными торговыми рядами, с монументальным обшарпанным собором, на колокольне которого столь крикливо совещались галки, что было слышно и в двигающемся автомобиле. Смирнов затормозил. — Не подскажете, где Вторая Социалистическая улица? — спросил он у стоящего в раздумье посреди площади аборигена. Был одет абориген не по сезону: в тяжелом пиджаке, в кирзовых сапогах, и, в довершение, — в шапке-ушанке. — Так за церковью сразу Интернациональная будет. Поедешь по ней. Первая направо — Первая Социалистическая, а вторая — Вторая… А ты к кому? — Борзов мне нужен, Алексей. — А-а-а, американец! — обрадовался абориген тому, что знает, кого разыскивает Смирнов. — Дома, дома, я сегодня его в магазине видел, он хлеб брал. Первая Социалистическая, Вторая Социалистическая, поворот, — и вот он, дом номер семь. За фигурным, непривычно разреженным забором были разросшаяся трава, неухоженные деревья и щеголеватый, обитый вагонкой дом-коттедж. Посреди участка на двух столбах висел шикарный заграничный гамак, в котором, еле заметно покачиваясь, возлежал с книгой в руках Лешка Борзов. На звук подъехавшей машины он поднял от книги розовое в вечернем свете лицо и вопросительно смотрел на «Ниву» до тех пор, пока из нее устало и неловко не выбрался Смирнов. Вопрос на лице сменился усмешечкой. — Вас ли я вижу, полковник? — жеманно воскликнул Леша. — Меня, меня, — подтвердил Смирнов, разминаясь. Леша спустил ноги, почесал грудь под расстегнутой рубахой, не торопясь, освободился от гамака и пошел к калитке встречать незваного гостя. — Полковник, вы прекрасно выглядите, я бы даже сказал — помолодели. — Алексей открыл калитку и ждал, когда Смирнов протянет ему руку. Смирнов протянул. Протянул и Алексей. Поздоровались. — Я уже не полковник, — поправил его Смирнов. — Я — пенсионер. — А какое это имеет значение? Ну, если хотите, буду звать вас Александром Ивановичем. Александр Иванович, прошу в дом! И внутри дом был с иголочки. Паркет, паровое отопление, камин. — Мне бы умыться, — попросился Смирнов. — Сей момент. Вы курточку снимите, Александр Иванович. И удобнее, и прохладнее будет. Жарковато сегодня не в меру. — У меня машинка под мышкой, — признался Смирнов. — И сбрую снимайте. Не бойтесь, у меня ничего не пропадет. Повесив курточку на спинку стула и кинув сбрую на кресло, Смирнов, в сопровождении Алексея, направился в ванную комнату, выложенную черным кафелем. — Действуйте, — предложил Алексей и удалился. Смирнов снял рубашку, вымылся по пояс, растерся оранжевым махровым полотенцем с рельефной надписью «Merlin», причесался и посмотрелся в зеркало. И впрямь неплох. В гостиной на столе стояли фужеры, бутылки с «боржоми» и «пепси». — Комфортно живешь, Леша. Не тьмутаракань российская, а прямо-таки бунгало на Лонг-бич. — Оценил среду обитания Борзова Смирнов. Оценил, налил «боржоми» в фужер, выпил с наслаждением. — Не понимаю я россиян, Александр Иванович! Мне по здешним ценам пробить артезиан, провести водопровод, отопление и сделать локальную канализацию стоило полторы тысячи рублей. Я, конечно, не говорю о внешнем оформлении. Но, в принципе, за полторы тысячи можно жить в культурных условиях. Полторы тысячи рублей любое местное семейство пропивает за год. Ощетинься, напрягись — и затем живи по-человечески! Нет, всю жизнь орлом в скворешнике сидеть будет, за версту с ведрами за водой бегать. Эх, Россия, Россия! — Алексей тоже выпил водички. — Переживаешь, следовательно, за Россию? — А кто за нее нынче не переживает? — И кто за нее только не переживал! — вздохнул Смирнов. — Ну, хватит о России. Давайте пообедаем, — предложил Леша. — Я не хочу, Леша. По пути к тебе плотно перекусил. — Что ж, тогда поговорим о деле. Вы ведь по делу приехали? — О деле пока повременим говорить. Пойдем на волю, воздухом подышим. А то я одурел в машине. Весь день за баранкой. Благодать! И солнышко вечернее не печет, и легкий ветерок норовит под рубашку забраться, чтобы человеку удовольствие доставить, и куры квохчут у соседей успокаивающе, и острые стрижи, мелькая над головой, визжат от радости жизни. Смирнов, постанывая от желания как можно скорее сделать это, осторожно рухнул в высокую, в полчеловеческого роста, уже колосящуюся траву. — Может, в гамаке устроитесь, Александр Иванович? — Да нет, мне на земле хочется, — Смирнов со спины перевернулся на бок и вдруг понял, что его беспокоит: — Алексей, а почему у тебя участок такой запущенный? Ни грядок, ни дорожек, ни сада настоящего. Лень руки приложить? Это я в продолжение разговора о россиянах. — Я не рукастый, я — головастый, — отшутился Алексей. — А если серьезно, то мне так больше нравится. У матери за домом и грядки, и деревья фруктовые. — Чем же ты здесь целыми днями занимаешься? — Думаю. — Ишь ты! И что надумал? — К сожалению, пока ничего. — Твое время пришло, Леша. Кооперативы, индивидуально-трудовая деятельность, аренда. — Не доверяю я пока еще нашему государству. Сегодня разрешило, завтра запретило. По горячке в кооперативном ажиотаже рвать куш как можно больше и тут же линять бесследно — противно. Строчить портки модные, как Венька, скучно. Кстати, вы у Веньки мой адресок раздобыли? — У него, — подтвердил из травы Смирнов. Алексей же продолжил: — Вот говорят, социализм создает условия для развития всех способностей человека. А предпринимательство? Разве это не человеческая способность? Я ведь знаю, что я могу, что умею сделать такое, к чему из тысячи не способен ни один. Я — предприниматель. Дайте мне на откуп, допустим, ремонт радио и телеаппаратуры, положите какой угодно, в меру разумного, конечно, процент отчисления в казну, но только не душите инструкциями и проверками, и я вам такой сервис организую, что и Япония ахнет. — Кто тебе мешает телеателье открыть? — Мелочевка. Мне масштаб нужен. — Алексей присел рядом со Смирновым. — Что вы душу мотаете, Александр Иванович! Давайте о деле. Смирнов достал из кармана фотографию и протянул Алексею. — Мастер спорта по дзюдо Андрей Глотов, — только глянув, определил Алексей. — Ныне бомбардир из дорогих. Кличка Живоглот. Только и всего, Александр Иванович? — Мне сегодня один пьяный фразочку сказал. А звучит эта фразочка так: «Мы и мертвыми возвращаемся». Напомнила мне эта фразочка тот давний разговор с тобой.