— Ты живой, живой, старый дурак! Смирнов осторожно освободился от Алькиных рук и предложил Сырцову: — Давай-ка клиента повнимательней осмотрим. Подошли к телу вплотную, не трогая, стали рассматривать. — А что у него за машинка? — спросил Смирнов. Сырцов не успел ответить — опередил Алик: — Укороченный «Калашников». — И, оправдываясь, под удивленными взглядами Смирнова и Сырцова пояснил свою осведомленность: — Во всех американских проспектах он изображен. — Кто ты такой? — Смирнов присел на корточки, чтобы получше рассмотреть клиента. И первое, что он увидел, была наколка на правой руке. Голубыми контурами изображенные спасательный круг и якорь. Смирнов спросил у Сырцова: — Леонид где? Паренек по его части. — Патрульная машина подъедет, и я его вызову. — А ты как здесь оказался? — У нас здесь вторые сутки пост, Александр Иванович. — Ясненько. Ай да Махов! — Смирнов еще раз глянул на тело молодого человека без особых примет. — А стреляешь ты, Сырцов, лихо. — Я не стрелять должен был, а взять его. Как же я его не заметил до вашего приезда? — Ты не одного, ты по крайней мере троих не заметил. — Как троих? — Да так. Этого вон, сигнальщика, который его оповестил. — Саня, — перебил его Алик, — Ромка бабу какую-то ведет. — А третий с этой бабой был, — завершил перечисление тех, кого не заметил Сырцов, Смирнов, глядя, как сверху приближаются Казарян с бабой. Казарян вел расхристанную зареванную не бабу — молодку — вел, придерживая ее за плечо, чтобы не побежала, куда не надо. Молодка была титяста до невозможности — того женского генотипа, в котором торжествует странная закономерность: чем больше бюст, тем стесаннее бедра. Милая эта парочка подошла. Молодка всхлипывала. — Ты почему звала на помощь? — спросил Смирнов. — Он попросил, — ответила молодка и зашлась икотным плачем. Смирнов терпеливо дождался, пока рыдания поутихли малость, и задал второй вопрос: — Кто он? Рассказывай подробно. — Леопольдом назвался. В честь меня, говорит, кота в мультяшке назвали. Он со мной в баре на Остоженке познакомился, я Лариску ждала, а он подсел. — Где ж ты надралась? Бар-то безалкогольный. — У него с собой было. Мы в баре посидели, посидели, а Лариски все нет. Он и говорит: пойдем, Таня, на волю, выпьем. Стакан в баре взяли и пошли. Здесь вот на лавочке устроились. Выпили, а он и говорит: «Хочу, Таня, своего приятеля проверить, — смелый он или трусливый. Когда он домой будет возвращаться, ты закричишь: „Помогите, помогите“. Если он сюда побежит — то храбрый, если не побежит, — то трус». Вот я и заорала громко, как он просил. — А взвыла так громко отчего? — Тут взвоешь. Я крикнула два раза «помогите», а он как за сосок крутанет, крутанет! Да так больно, так больно! — Как же он сразу так точно за сосок твой ухватился? — А он не сразу. Он для своего удовольствия меня за пазухой шарил. — Контрактованная, что ли, лимитчица? — Какая я вам лимитчица, — обиделась Таня. — Я пятый год в Москве. А он, как только меня за сосок помучил, вскочил и убежал. И сверху, от Остоженки, и снизу, от набережной, донеслись тоскливые звуки милицейских сирен. — Наконец-то, — облегченно сказал Сырцов. Сверху прибыла патрульная — газик, снизу — оперативная — «Волга». Сырцов подошел к «Волге», предъявил в окошко удостоверение и громко сказал: — Общемосковская операция. Прошу срочно соединиться с дежурным и доложить следующее: немедленно необходим капитан Махов. На участке старшего лейтенанта Сырцова ЧП. В «Волге» засуетились, стали кричать в телефон. Смирнов подсказал Сырцову: — Скажи им, чтобы пустырь сейчас же прочесали. Пусть бутылку и стакан ищут. А то вон, столпились, дармоеды чертовы! Действительно, милиционеры из «газика» с интересом рассматривали труп. — Дело есть, ребята, — бодро оповестил милиционер Сырцов и повел их на пустырь. Освещенные окна вокруг распахнулись: с прибытием милиции для зрителей экстраординарного происшествия безопасность была обеспечена, и зрители с комфортом приступили к основному занятию зрителей — зреть. — А мне что сделают? — встрепенулась Таня, с надеждой глядя на Казаряна и Смирнова. — Еще раз сосок крутить будут, — пообещал Казарян. — Сейчас начальник большой приедет, он с тобой разберется, — успокоил ее Смирнов. — А в тюрьму не посадят? — крученье соска она была готова вытерпеть еще раз, только бы в тюрьму не сажали. — Не посадят. — Саня, из автомата по тебе стреляли? — спросил Алик, зная, что это так. — Знаешь, он мне башмак испортил, — вспомнил Смирнов и, стоя на одной ноге, снял испорченный башмак. Смирнов стоял, как аист, а Казарян и Алик рассматривали башмак. — Новый каблук набить, и все. Плевое дело. Завтра к сапожнику снесем, и будет твой австрийский башмак, как новый. — Успокоил Смирнова Казарян, а Алик обеспокоился: — Саня, где твоя палка? — Черт ее знает. Где-то здесь должна быть. Поискали и нашли. Вернулся Сырцов. Предложил заботливо: — Александр Иванович, может, вы домой пойдете? Отдохнете пока? Когда нужда в вас появится, мы с Маховым к вам придем. — Бутылку и стакан нашли? — Бутылку нашли, а стакан ищут. — Пойдем, Саня, — поддержал Сырцова Алик. Смирнов залег в кресло и попросил: — Водки. Стакан. Полный. Алик метнулся на кухню, а Казарян присел рядом. — Худо, Саня? — осторожно спросил он. — Хуже не бывает, — признался Смирнов. — Трясусь, как овечий хвост. Помнишь, как полчаса тому назад я сказал про прекрасный сегодняшний вечер. Ничего себе вечерок выдался. Вернулся Алик с гладким полным стаканом и куском черного хлеба: смирновские вкусы знал. Чтобы удобнее было пить, Смирнов перевел себя из лежачего положения в сидячее. Вздохнул глубоко, решился и, не отрываясь, перелил содержимое стакана в себя. Сдерживая дыхание, нюхнул хлебушка, потом откусил кусочек и, покатав его во рту, проглотил. — Прошло, — через некоторое время признал он, откинулся в кресле — ждать благодетельного удара. — Как же ты, Рома, допустил такое? — с упреком спросил Алик. — Я его к порогу, понимаешь, к порогу подвез, а когда поехал, в зеркало за ним следил. — Казарян вину свою знал, он просто объяснял, как это получилось. — В башку не пришло, что они его бабьим криком от подъезда выманят. — Не казнись, Рома, — Смирнов слегка поплыл и заговорил: — Просто они хорошо продумали свою операцию, а мы слегка расслабились. — Хорошо продумали, а в тебя промахнулись, — не ощущая кощунственности своей фразы, уличил Смирнова в неточности Алик. — Это не они промахнулись, это я от них ушел, — высокомерно отпарировал Смирнов. — Оказывается, фронт сидит во мне и будет сидеть до конца жизни. Не даром один знакомый танкист все время приговаривал: «Болванка до моего танка пяти метров не долетела, а я, сталинский танкист, уже в кювете». — Как ты все-таки смикитил? — осторожно спросил Казарян.