— Ладно, Денис, успокойся. Может, ты и вправду никого лично не убивал. — Не убивал я, не убивал я! — как за соломинку схватился Денис за последние казаряновские слова, глядя на Казаряна, как на звезду надежды. — Тогда ответь мне на один вопрос. Миня Мосин с этим делом связан? — Да что вы! — освобожденно позволил себе легкомысленное восклицание Денис. — Разве может допустить Михаил Самойлович связь с чем-то противозаконным? — А связь с тобой? — мрачно возразил ему Алик. Денис покосился на него, но отвечать продолжал Казаряну: — Михаил Самойлович — человек искусства, и ничто, кроме искусства, его не интересует. — Не искусства, а произведений искусства, — уточнил Казарян. — Что? — не понял Денис. — Миня Мосин — человек, любящий не искусство, а произведения искусства. Коллекционер. — Ну, я и говорю! — не видел разницы Денис. — Знаток! Знаете, какая у него коллекция? — Знаем, — утвердительно ответил Казарян. — Только ты-то какое имеешь отношение к искусству? — Я-то? Я-то никакого. Я просто помогал Михаилу Самойловичу. — В чем? — Ну, Михаил Самойлович интересовался, где и что из картин продается, какие новые вещи из старых вдруг всплыли, через меня просили его проконсультировать, как эксперта, какую ценность имеет то или иное произведение искусства. — Кто просил? Кто они? — В основном, один Глеб Дмитриевич. Были, конечно, другие скоробогатеи, но они, обычно, разок картину покажут, и все. А Глеб Дмитриевич — постоянный. Тоже, видимо, коллекционер, но в живописи, понятно, разбирался не как Михаил Самойлович. Вот и советовались. — Кто такой Глеб Дмитриевич? — Глеб Дмитриевич и Глеб Дмитриевич. Больше я ничего не знаю. — Как же ты с ним познакомился? — Меня с ним Покатый на работе свел. — На какой еще работе? — Да в баре у меня. Он мне и говорит, Глеб Дмитриевич, значит, — ты, Денис, Мосина знаешь. Устрой мне его постоянные консультации. — И ты, влюбленный в искусство, бескорыстно все устроил. — Почему бескорыстно? Я для него дело делал, он — платил. — И сколько же твоя любовь к искусству стоит? — Он мне платил по сотне за сеанс. — А сколько он Мине платил? — Вот этого я не знаю. Они между собой договаривались. — Где живет твой Глеб Дмитриевич? — Я не знаю. — Как это не знаешь? А картины где он показывал? — На какой-то даче в Кратове. Что не его эта дача — сразу видно. Запущенная, нетопленная. Если хотите, я могу показать. — Связывался как с ним? — Всегда он со мной связывался, а не я с ним. Он мне своего телефона не давал. — Он опять темнит, Рома! — устав сидеть молча, громко заявил Алик. — Я правду говорю… — обращаясь к Казаряну, заявил Денис, и вдруг только сейчас осознал, что не знает, как по имени отчеству обращаться к своему спасителю. — Роман Суренович, — представился тот. — Роман Суренович! — радостно обратился Денис. — Я вам говорю чистую правду! — Верю, верю, — успокоил его Казарян, а нетерпимый Алик добавил: — К сожалению, слово «чистое» несоединимо с тобой, бармен. Чай остывал, Казарян разлил его по чашкам. Всем налил по рюмочке, но, поглядев на Дениса, сходил на кухню, принес стакан и налил половину. — Выпей, расслабься, — сказал Казарян и придвинул стакан Денису. Тот быстро выпил, закусил шоколадкой и в ответ на доброе казаряновское отношение доложил о том, что еще забыл рассказать: — Да! По рекомендации Покатого мы с Михаилом Самойловичем два раза милицию консультировали. По конфискованным вещам. — Чего, чего, чего? — живо заинтересовался Казарян. Перебив их, резко зазвонил телефон. Алик глазами показал, чтобы Казарян снял трубку. — Да, да, да… Леонид, пену взбивать поздно. Да, будем ждать двух часов. Да знаю я вашу писанину! Ты бы пораньше подъехал, кое-что занятное имеется. Не по телефону… Да ты пойми, не могу! Понял? Вот и хорошо. Ждем. — Казарян положил трубку. Часто помигал, отряхиваясь от разговора, ловил нить здешнего. Поймал. — И где же это милиционеры показывали вам с Миней конфискованные вещи? — Как — где? В милиции. — Весьма интересное кино. А не позвонить ли мне Михаилу Самойловичу? То-то обрадуется! — И скоренько, по памяти, набрал телефон. Ждал довольно долго, звонков пять-шесть. Сняли трубку наконец. — Здравствуй, Миня, здравствуй, родной! Нет сил дождаться субботы, вот и звоню. И повидаться с тобой хочу не в субботу, а сегодня. Как не знаю, знаю. Детское, половина одиннадцатого… Никто над тобой не издевается… И не будь столь категоричен. Здесь, у Алика Спиридонова, мы сидим и беседуем с Денисом. С ним, с самым. Он поведал мне массу увлекательных вещей, в которых ты — не на последнем месте. А так как ваша с Денисом совместная деятельность — вольно или невольно, пока не знаю, — серьезнейшим образом переплелась с отъявленной уголовщиной, боюсь, что, если мы сегодня не выясним кое-какие обстоятельства, тебе придется общаться с правоохранительными органами… — Казарян скучающе послушал долгое телефонное бульканье, а потом продиктовал Алькин адрес. Через двадцать минут прибыл Миня Мосин. Он был еще в прихожей, когда вновь задребезжал дверной звонок. Казарян, встречавший Миню, открыл дверь следующему посетителю. На пороге стоял капитан милиции Махов. В форме. — Вот и верь тебе после этого, — с горечью произнес Миня. Неведомыми путями они выбрались на Киевское шоссе. — Который час? — спросил Алексей. — Машинные часы, благодаря Алькиному разгильдяйству, естественно, не работали, а на свои посмотреть — надо было отвлекаться от дороги. Смирнов ответил: — Одиннадцать. — Опередим их? — Если у них нет связи с оставшимися в городе — опередим. — Что у них — радиопередатчики, что ли? — Кто их знает — шпана серьезная, — не обнадежил его Смирнов. Теперь, когда не трясло по буеракам, можно было и поговорить спокойно. — Кто этот человек, Леша? — Я же сказал вам: самый богатый человек в Москве, делец. — Цех? Валюта? Перевал? — Посредничество. — И на посредничестве — самый богатый? — удивился Смирнов. — Если бы вы знали, между кем и кем, вы бы так не говорили. — Так между кем и кем? — Это вы у него спросите. — Дело на него в моей бывшей конторе имеется? — Если только довоенное. — В возрасте, значит. Фамилия, имя, отчество?