— Убедительно, — решил Виктор, вилкой вскрыл коньяк, ножом сковырнул пепсину шляпку. Вспомнил, что стаканы забыл, сходил за стаканами. Налил себе коньячку граммов семьдесят, а Сереге — «пепси» под завязку. — Витя, соточку бы, а? — жалобно попросил Серега. — Соточку тебе многовато, — Виктор заглянул, как боксеру после нокдауна, в глаза Сереге и определил: — А граммов пятьдесят — налью. Чтобы послесонная муть в твоей башке осела. Серега с оправданным вниманием наблюдал за процессом наливания ему пятидесяти граммов. Сценарист в этом деле знал толк: доза была определена точно, как по мензурке. Серега вздохнул и взял стакан. Глянул в него одним глазом, сморщился от отвращения, легким движением раскрутил коричневую жидкость и отправил ее себе в рот, глотку, далее везде. Виктор свои семьдесят принял не торопясь, с чувством. Хрупая яблоком, спросил: — Ты кого боишься, Серега? Не отрываясь от горла бутылочки с «пепси», Серега скосил на него правый глаз, выпученный и нехороший, и промолчал. — Я тебя спрашиваю, козел, — надавил Виктор. Имел на это право, потому что благодетельствовал, изводил дефицитный продукт на совсем не нужного ему запившего люмпена. Надо было отвечать. — Тебя, — признался Серега. — Возьмешь и больше не нальешь. Оклемался после дозы трюкач: все шипящие произнес отчетливо. — Ты помнишь, что ночью говорил? — наливая себе, задал еще один вопрос Виктор. — Чего с пьяну не скажешь! — Серега неназойливо пододвигал свой пустой стакан поближе к бутылке. Подумав, Виктор налил и в этот стакан. Самую малость. Чтобы не прекращать расспросов. — А от кого ты прятался у осветителей? — Я у них водяры хотел взять взаимообразно. — Не ври. До зарплаты два дня, и ежу понятно, что они пустые. Серега хватанул самую малость и осмелел: — Кончай меня мотать, Витя. Лучше споем, — предложил он, но, поморгав, ни одной песни не вспомнил и изменил решение: — Налей, а? — Частишь, — укорил его Виктор и принял восемьдесят. — А зря темнишь, Серега. Если это твои старые рэкетирские хвосты вылезают, я бы тебе смог помочь. Раз и навсегда. — Мне теперь до конца жизни никто помочь не сможет. — Абсолютно трезвым голосом признался Серега и опять попросил: — Налей, а? Запланированные опохмелочные сто пятьдесят всосались, увели тяжесть из башки, расслабили руки — ноги и окрасили Викторову жизнь в розовые и нежно-зеленые тона. И стал Виктор противоестественно добр и непредусмотрителен: щедрой рукой ливанул Сереге без замера. Получилось на полную сотку. И уже не допрашивал. Любопытствовал: — А что случилось бы, если подсечку делал ты? — Не знаю. Но что-нибудь случилось. — Серега, спеша отключиться, высосал сотку, и, наконец вспомнив песню, запел: — «Ночное такси, ночное такси, меня сбереги и спаси!» Кроме этой строчки, он слов песни не помнил, и поэтому повторял ее довольно долго, с каждым разом все косноязычнее. Разговор накрылся. Виктор понял свою промашку и сказал в безнадеге: — Сейчас у меня поспишь, а потом решим, что с тобой делать. — «Ночное такси, ночное такси!» — пел Серега. Виктор вынул его из кресла, и, придерживая за фирменный ремень, повел в спальню. Усадил трюкача на кровать, злобно сорвал с него кроссовки и завалил прямо на цветастое покрывало — гордость гостиницы. Серега свернулся на покрывале калачиком, положил обе руки под щеку и закрыл глаза. — Спи спокойно, дорогой товарищ! — раздраженно посоветовал Виктор. Серега на миг открыл глаза, грустно сообщил: — Меня скоро убьют, Витя. — И обрушился в алкоголическое небытие. Виктор вернулся в гостиную, сел в кресло, размышляя о важном: пить или не пить следующие сто. Решил выпить. Двести пятьдесят — рабочая норма, еще не требующая завтрашней опохмелки. Выпил, и, чтобы уйти от соблазна, все быстренько прибрал по положенным местам. Ликвидировав пьянственное свинство, вышел вон. На длинной скамейке у входа в гостиницу сидели три артиста: главные герои — поручик и комиссар, а также эпизодник — белый полковник. — Виктор Ильич, к нам! — позвал поручик. И сейчас, и вообще делать ничего не хотелось. Виктор молча уселся на скамью. Середина дня, солнышко пекло, птички чирикали, листва над головой нежно шелестела под легким ветерком. Подремать бы… — Я в трясину не полезу, Виктор Ильич! — трагическим голосом заявил поручик. — Ну и не лезь, — межа веки, разрешил Виктор. — Этот садист, — имея в виду под садистом режиссера-постановщика, сообщил поручик, — настоящую гиблую топь выбрал, мне художник рассказал. Это трюковая съемка, и я имею полное право отказаться! — Иди и откажись, — посоветовал комиссар. — Тебе хорошо, — вдруг обиделся на комиссара поручик. — Ты на твердом берегу стоять будешь, только руку мне протянешь. Мне же в самую трясину лезть. Вдруг засосет? С обеда в гостиницу возвращались поодиночке командировочные научные московские дамочки, все, как на подбор, хороших лет, в хорошей форме, прибранные, привлекательные. Провожая бессмысленным взором очередную чаровницу, белый полковник изрек: — Вот эту я трахнул бы. Прошествовала следующая. — А эту? — полюбопытствовал комиссар. — И эту бы, — согласился белый полковник. Поток дамочек иссякал. Придирчиво осмотрев последнюю, полковник подождал немного, встал, с зевом потянулся. — Поспать, что ли? — сказал он и направился в гостиницу. — Натрахался до изнеможения и спать пошел, — резюмировал комиссар. Поручик и сценарист хихикнули. Замечательно было так сидеть. С прогулки возвращались девицы, привезенные из Москвы для деревенской групповки. Впереди шла ядреная, заводная, веселая девушка Лиза. Проходя мимо скамейки, зыркнула отчаянным глазом на Виктора. Комиссар и поручик украдкой глянули на сценариста: проверяли, адекватна ли его реакция. Адекватна: сценарист поднялся, потянулся, как полковник, и рванул в вестибюль. Лиза была одна — тактичные подружки удалились. Неунывающей девушке нравилось спать со сценаристом: и просто так, и престижно, и кое-какое в связи с этим привилегированное положение. Виктор подошел и поведал малоприятную новость: — У меня в номере пьяный Серега спит. — Тогда ко мне, — решительно предложила она. — Моя соседка в Москву уехала. В номере он обнял ее и положил подбородок на ее плечо. Она тихонько расстегнула его рубашку, ладошкой провела по волосатой груди, куснула за мочку ближайшего уха и шепотом сообщила в то же ухо: — Я соскучилась по тебе, Витя. В дверь постучали, и ласковый детский голосок позвал: — Лизочка, можно тебя на минутку? — Инка-ассистентка, змея, — почти беззвучно прошипела Лиза, выпросталась из-под простыни, натянула халат, открыла дверь на малую щель и в щель выскользнула в коридор. Поспать по-настоящему перед ночной съемкой не удалось. Виктор глянул на часы (было без двадцати семь), вздохнул, спустил ноги с кровати, и, сидя, стал одеваться. Вернулась Лиза, села рядом, сказала: — Тебя режиссер ищет. Он встал, натянул портки, застегнул их, наклонился и поцеловал Лизу в щеку. Извинительно поцеловал. Режиссер обитал в апартаментах, предназначенных для знатных иностранных гостей. И коврик афганский, и телевизор японский, и креслица финские. Режиссер и оператор возлежали в ожидании Виктора в кожаных креслах. Дождались. — Чего надо? — грубо спросил сценарист. — Я соскучился по тебе, Витя, — повторил Лизины слова режиссер. — А я — нет, — признался Виктор и бухнулся на диван. — Как отдохнул? — невинно поинтересовался оператор. Проигнорировав этот провокационный вопрос, Виктор сходу, чтобы не опомнились, сделал заявление: — Никаких существенных изменений в сцене на болоте не будет. Перелопачивать ее — значит, перелопачивать весь замысел. Этого вы от меня никогда не дождетесь, — высказавшись, Виктор победоносно глянул на собеседников. Те скалились, чем его сильно рассердили: — Развеселились тут! Хватит снимать авторское кино — снимайте по своим сценариям! — Чего он орет? — недоуменно спросил режиссер у оператора. — Ты просил его переделывать сцену? — Оператор отрицательно помотал лохматой головой. — Я просил его переделывать сцену? — Просил, — перебил вопросительный монолог Виктор. — Виктор, ты не прав, — с лигачевскими умело воспроизведенными интонациями возразил режиссер. — Я просил тебя подумать над ней. Ты подумал?