— Что здесь происходит? — для начала тихо-тихо поинтересовался режиссер Андрей Георгиевич. Но только для начала. Постепенно распаляясь, плавно перешел на крик: — Почему он не дошел до положенного по мизансцене места? Почему не осуществлена до конца подсечка? Почему на коне оказался мальчишка? — Слишком много вопросов, Андрей Георгиевич, — лениво и вызывающе приступил к объяснениям отставной полковник, но его перебили: — У меня еще один, скот. — Здоровенный мужик лет сорока шагнул к полковнику, схватил за грудки и тряхнул. — Ты зачем лошадь угробил? — Руки! — рявкнул полковник. — Руки убери! Здоровенный мужик тряханул его еще пару раз, оттолкнул (полковник отлетел метра на три) и сказал злобно: — Он еще прутиком помахивает, сексотская гнида! Режиссер положил руку на плечо мужика и попросил: — Успокойся, Витя. Потом смотрели на мертвую лошадь. Сопливый витязь дал пояснения: — Он шейные позвонки сломал. — Тебе сколько лет? — перебил его директор. — Семнадцать. Если б я ему меж ног упал, хана бы мне была. — А мне — тюрьма, — дополнил возможную веселую картинку директор. — Почему ты подсечку делал, а не Серега? — спросил здоровенный мужик. — Потому что после вчерашней пьянки вместе с вами, товарищ сценарист, Серега сегодня с утра до того наопохмелялся, что не то что на коня, на стул сесть не может, — сообщил отставной полковник. Он стоял в отдалении и помахивал прутиком. — Что будем делать, Андрей Георгиевич? — осведомился директор. — Отменяйте съемку, — решил режиссер и передал директору матюгальник. — Съемка отменяется! — объявил всем директор. — В три часа ночи выезд на утренний режим. Объект «болото»! — Пошли, — предложил сценаристу режиссер, но сценарист не унимался, кипел еще. Дьявольски бесил его полковник в отставке. — Нет, ты посмотри на это животное, Андрюха! Я не я буду, если ему рыло не начищу! — А он на тебя — в суд. И сядешь ты по двести шестой, за злостное хулиганство. От двух до пяти. Как у Корнея Чуковского. Тебя это устраивает, Витек? Нарисованная режиссерской рукой перспектива слегка охладила страстного сценариста, и поэтому он не особо сопротивлялся, когда режиссер взял его под руку и осторожно, как травмированного, повел к персональной своей черной «Волге». Всегда недовольный жизнью и теми, кого возил, шофер демонстративно резко рванул с места. Сценариста и режиссера, сидевших сзади, кинуло спинами на сиденье. В этом положении и остались, потому что так — откинувшись, расслабившись — было удобнее отдыхать. Поехали. Ехать было недолго, верст семь — восемь, не более. Их главная база находилась в научном городке у самой Оки, где съемочной группе существовалось весьма сносно: благоустроенная гостиница (редкость в малых подмосковных городах), приличная столовая при научно-исследовательском институте, лес, река, летнее солнце — чего еще надо вечным бродягам-киношникам? — Сегодня ночью снимаем сцену на болоте, — сказал режиссер. — Это ты к чему? — настороженно поинтересовался сценарист. — Как ее снимать, Витя? — драматически вопросил режиссер. — Хорошо, — посоветовал сценарист. Подумав, добавил: — И по сценарию. — Я к тебе серьезно, а ты… Понимаешь, не могу я снимать эту сцену так, как она написана, не могу! После того, что мы узнали, делать комиссара стопроцентным героем кощунственно! — У нас два героя, — напомнил Виктор. — Нельзя их делать равноценными, пойми же, Витя! За белым офицером историческая правда. И наша трагедия в том, что он проиграл. — Наша трагедия в том, что в те годы Россия разделилась надвое, и две России разошлись в разные стороны. Вот об этом я и писал. — Витюша, может, подумаем над сценкой, а? — заискивающе предложил Андрей. — Сценарий утвержден студией, и ты будешь снимать то, что утверждено, — непоколебимо стоял на своем Виктор. Глянул в автомобильное оконце и попросил шофера. — Останови, я здесь сойду. — Своего собутыльника, сорвавшего съемку, навестить хочешь? — догадался Андрей. — Тоже, нашел себе дружка! Виктор ступил на пыльный проселок, захлопнул дверцу и сказал: — Привет! В давным-давно брошенном строителями городка бараке расположилась временная конюшня съемочной группы. Толкнув хилую дверь, Виктор оказался в вонючем помещении. Темно было, как у негра под мышкой. Виктор постоял недолго, привыкая к темноте, но не привык, и поэтому позвал вслепую: — Серега! Ни ответа, ни привета. Он осторожно двинулся к закутку, в котором вчера так мило употреблял спиртные напитки. За прикрытым попоной дверным проемом тускло светилось маленькое оконце. Срам и безобразие вчерашней пьянки: немытые стаканы, грязные тарелки, сухие хлебные объедки, глистообразная колбасная кожура. И здесь не было никого. Виктору захотелось на волю. На солнце зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, как от дороги шел к конюшне бывший витязь, а ныне конюх — юный герой сегодняшнего дня. Буденовку герой нес в руках — жарко ему было. — Где Серега? — спросил у него Виктор. — Когда мы на съемку уезжали, здесь был. А что, его нет? — Был бы — не спрашивал. — Виктор решил уходить, но передумал. — Он что, сильно пьяный с утра был? — С утра — нет, совсем нет! Вроде бы к съемке готовился, оделся вот в эту форму. — Конюх осмотрел свой наряд. — На коня сел, чтобы размяться, в лесок уехал, а когда вернулся, прямо из горла бутылку выпил, разделся, и сказал, чтобы я на трюк шел. — А ваш полкаш вонючий, что? — Семен Афанасьевич покричал, конечно, но что ему делать? Разрешил мне попробовать. — Ты-то когда-нибудь подсечку делал? — осведомился Виктор. — Не, сегодня в первый раз. — Рисковый ты парень. А коня тебе не жалко? — А чего его жалеть? Он же выбракованный. Сегодня его на колбасу, или завтра — какая разница? — И рассудителен ты к тому же, — сказал Виктор и пошел в город. Серега спал в номере у осветителей. Виктор безжалостно растолкал его и, глядя в красные, как у кролика, глаза, порекомендовал: — Слюни подбери. Рукавом джинсовой рубахи Серега потер мокрый рот, сообщил: — Подобрал. А теперь что? — А теперь ко мне пойдем. Я опохмеляться буду, а ты посмотришь. Сценарист — положение обязывало — жил в люксе на девятом этаже. Поднимаясь в лифте, рассматривали друг друга. Серега усиленно пучил глаза, старался окончательно осознать, кто же все-таки потревожил его глубокий, как пропасть, алкоголический сон. Даже в пьяном раскордашном маразме умел хранить трюкач Серега достойную физическую форму: и покачивался координированно, и плыл целесообразно. Хорошо сколоченный, ловкий, заготовленный Богом для мужской работы. — Это ты, Витя? — догадался Серега, когда на девятом этаже разошлись автоматические двери. — Я, я, — подтвердил Виктор и извлек трюкача из кабины. Люкс, как советский люкс: два кресла, диван, журнальный столик, телевизор и фальшивый камин в гостиной, в спаленке две койки с тумбочками и шкафом и — главное — холодильник в прихожей. — У тебя есть? — спросил Серега, жадно глядя на холодильник. — У меня есть. — Успокоил его Виктор, но тут же опять взволновал: — Для меня. — А для меня? — обиженно поинтересовался Серега. — А для тебя — «пепси-кола». — Виктор ввел Серегу в гостиную и толкнул в разлапистое кресло. — Выходить пора из штопора, паренек. — Не хочу, — твердо ответствовал нетрезвый паренек. — Это почему же? — беседуя, Виктор времени не терял: вытащил из холодильника бутылку коньяка, две бутылки «пепси», пяток яблок, поставил все это на журнальный столик и, сев на диван, стал наблюдать за Серегой, который обдумывал ответ на вопрос, почему он не хочет выходить из штопора. Обдумал, наконец, и ответил: — Потому что не желаю.