Скорость приходится держать чуть больше обычной. Довольно жёсткое касание. Заруливаю, рядом несётся пожарная машина. Опять подъехали Сталин и Сухой. Я вылез из кабины, подошёл к Сталину для доклада. Он замахал рукой: — Видел, слышал! Докладывайте Сухому. — На перевороте имел обратную скорость, сорвал поток правого двигателя, работавшего на малом газу, затем, видимо, из-за перегрева топлива, образовался газовый пузырь в правом насосе. Запуститься не удалось. Противопожарная система сработала штатно. Дважды. Нужно систему перепуска от работающих насосов. — Понял. Отлично сработано, Пал Петрович! — А что это за выстрел был, товарищ Титов? — спросил Сталин. — Это я за сверхзвук выскочил на пикировании. — Как из пушки выстрелило! Ну и как вам машина? — Сыровато ещё, чуть помучаем, летать будет. Манёвренность отличная. — Так ведь двигатель заглох! — Мы её силком запихивали в тот режим, в котором это произошло. Это нештатные фигуры. Так никто не летает. Эти фигуры обычный лётчик выполнить не может. Но, в воздухе всякое может случиться, поэтому мы сейчас отрабатываем всё. В том числе, и те фигуры, которые выполнить на этой машине нельзя. Всё это пойдёт в наставления по этой машине. — Вы освободились? — Надо переодеться. — Подъезжайте ко мне, я на даче. Он попытался запретить мне летать. Я выслушал его, поджав губы, и полез в карман гимнастёрки. Там, завёрнутый в целлофан, у меня лежал Приказ Верховного Главнокомандующего № 1862 от 3 декабря 1943 года, запрещающий кому-либо запрещать мне летать. — Вот, товарищ Сталин. Читайте! Сталин взял у меня бумагу, пробежал глазами, и захохотал: — Ну и жук ты, Титов! Меня же, моим же приказом укоротил! Павел, зачем тебе это надо? Пойми, ты уже на совершенно другой должности! На тебе море ответственности, куча обязанностей, а ты по небу гоняешь, да ещё такие опасные испытания проводишь. — Товарищ Сталин, вы тогда в 43-м очень хорошо сказали: я дышу этим. Времени, действительно мало. У машины есть штатный испытатель: генерал Стефановский, и два заводских. Летают, в основном, они. Я третий раз поднял эту машину. — Необычный самолёт! Очень красивый. — Хорошие машины всегда потрясающе красивы, товарищ Сталин. — Сколько времени понадобится на доводку и испытания? Нас крепко поджимает время. — Ещё полгода. В ней собрано всё новое. Ни у кого в мире пока нет таких машин. — К Ноябрьским успеете? А ещё лучше к Августовскому воздушному параду! — Товарищ Сталин! Я считаю, что её нельзя показывать на параде. И вообще, нельзя показывать. Это наш козырный туз в рукаве, как у шулеров. Я четыре дня назад был у Нудельмана, который по моему заданию делает новую пушку со скорострельностью 3–4 тысячи выстрелов в минуту. С поворотным лафетом. Углы, правда, небольшие, но позволяют устранить неточности в наводке. Планируем установить её на этой машине. Парадами американцев не остановить. Их можно остановить только потерями. — А что будем показывать на параде? — «Гадких утят» Яковлева и Микояна. По десятку их успели нашлёпать. Я даже Мессершмитту не показал её. — Обидеться может! — Может, но, пока он не гражданин СССР, приходится с ним действовать именно так: не допускать к новейшим нашим разработкам. В конце концов, труба у него есть. Пусть сам разбирается. — В этом вы правы. Что по проекту «РДС»? Время готовности? — Не ранее середины 46 года. — А у них? — Лаврентий Павлович говорит о середине лета этого года. — Самолёт будет показан в июле в Париже. И не возражай! — Есть. Покажем. — Не надо провоцировать американцев, Павел Петрович. Нам требуется удержать их от применения по нам этого оружия, до тех пор, пока сами такое не сделаем. Понятно? — Копировать начнут. — Пусть копируют. — Товарищ Сталин. У них нечем доставить атомную бомбу на такое расстояние. Более-менее реальный бомбардировщик для этого появится не раньше 47 года. Единственное место, откуда могут что-то достать: Гренландия и Япония. — Товарищ Титов. Они ударят не по нам! Они ударят по Европе. А мы не сможем её защитить. — Сможем. Но, с англичанами надо договариваться о том, что они просят: создать объединённые вооруженные силы. — Вот упрямец! Ну, хорошо. Создаём объединенные силы, а дальше? Всё равно эта машина уже создана, и шила в мешке не утаишь. Завтра, кто-нибудь, увидит её в воздухе, ребёнок, и нарисует. — Нет, товарищ Сталин. Поверьте, это гораздо сложнее, чем просто рисунок. Это 15–20 лет работы. Мы сейчас впереди всех на этот срок. — А как же вы смогли это сделать за полгода? — Я не могу вам этого сказать, товарищ Сталин. Иначе меня в «психушку» упекут. — С какой стати? — Дело в том, что я родился в 1950-м году. Служил в авиации, генерал-лейтенант запаса. По состоянию на 2012 год. Именно поэтому, эта машина в воздухе на 15–20 лет раньше, чем она могла появиться, товарищ Сталин. — А как ты здесь оказался? — Не знаю, товарищ Сталин. Играл в компьютерную игрушку, а оказался в теле лейтенанта Титова 21 июля 1941 года в воздухе над Кингисеппом. Доказать ничем не могу. Поэтому молчал и воевал. — Хорошо воевал, Павел Петрович. — Сергей Петрович, товарищ Сталин. — Так получается, что ты знаешь всё, что будет? — Уже нет. В той истории ещё шла война, американцы и англичане высадились не в Южной Франции, а в Нормандии. Затем они создали Федеративную Республику Германия и начали Холодную войну с нами. Эту войну мы проиграли. Я ушёл из армии в 1991 году в должности командующего 17-й воздушной армии в городе Алма-Ата. — И что произошло? — Советский Союз распался на 15 республик. К власти пришла буржуазия. — Как такое могло случиться? Где был народ, армия, партия? — Партия переродилась, армии и народу внушили, что ничего ужаснее коммунизма нет, и всё время вами пугали. В итоге, начиная с 2011 года, в стране проводится «десталинизация». Вы — самый популярный политик в России. — Чушь какая-то, Титов, или как тебя там. — Найтов. Всё началось сразу после вашей смерти. К власти пришёл Хрущёв. При помощи армии, он убрал Берию и расстрелял его. Потом провёл XX съезд, где навесил на вас все репрессии 30-х годов, культ личности и объявил первую десталинизацию. Его отстранят от должности в 64-м. Вместо него будет Брежнев. — Это который из Политуправления флота? — Да, он. — И что потом было? — Состарилось Политбюро, начали умирать, народ разуверился во всем, потом пришёл молодой ГенСек, из крестьян, с Краснодарского края, Горбачёв, начал «перестройку», провозгласил «гласность» и сдал нас всех американцам. Потом и его «ушли», как раз 91-м, вместо него сел Ельцин из Свердловска, он начал «приватизацию». Республики между собой передрались ещё в конце 80-х. Нищета, выживали, как могли. Но нефти у нас много, газа много, постепенно выкарабкались, но растеряли всё, что только можно было растерять. Пугаем всех ракетами, но сами их уже разучились делать. — Так ты поэтому посоветовал мне не настаивать на втором фронте? — Да. Ход войны мне был известен. Но разница уже была очень заметной. Блокаду Ленинграда мы сняли на 8 месяцев раньше, Паулюса разгромили много быстрее. Хребет люфтваффе переломили тоже быстрее и с меньшими потерями. «Там» Курск длился на много дольше и очень кроваво. Больше совпадений не было, потому, что по-другому стали планировать ход операций. В итоге, мы заняли всю Европу, а не пол-Германии. — Об этом кто-нибудь знает? — Кроме вас, никто. — Страшно с такими знаниями жить?