Мы сели в машину, и я начал проверять скорости. Первая воткнулась с натугой, вторая пошла легче, третья с четвертой, – а куда девалась задняя? – Зачем нам задняя? – сказал мой друг. – Мы же поедем вперед. Трогай! Но я не спешил. – Если столкнемся, кто платит? – Тот, кто нас стукнет. – А если мы стукнем? – Если ты стукнешь, – уточнил он. У меня были права на вождение, у него, владельца машины, прав не было. – Ну да, если я стукну, кто из нас платит? – А ты не стукай, – сказал мой невозможный друг и вынул из рюкзака бутылку. – Снять городское напряжение, – объяснил он и закусил яблочком. – Тебе нельзя. Ты за рулем. Я поднажал, ветерок загулял игриво, друг мой повеселел. – И в чьей же машине мы едем? – кричал. – Чья же машина обгоняет вон того пузатика? Кто это выглядывает, да из чьей же машины?.. Друг мой невозможный и наше путешествие на заезженном его «Москвиче» – попали в повесть «Люди мимоезжие», эпиграф к которой из заговора на любовь: «Исполнена есть земля дивности...» Начало повести таково: «Бывают друзья для радости и веселия. Бывают друзья для горя и утешения. Бывают такие, которые и не друзья вроде: приходят незваными – тебе на облегчение, уходят неприметными, когда полегчало». На заправке никого почти не было, но она нас не интересовала. Отъехали чуток в сторону, встали бок о бок с гигантом-бензовозом. Толстый его хобот был уткнут в люк на асфальте и мощно подрагивал. Возле стоял чумазый водитель в майке, испытующе глядел на наш «Москвич». – Жарко, – сказали мы. – Жарко, – сказал он. – Пивка бы теперь, – сказали мы. – Неплохо бы, – сказал он. – Кружечку, – сказали мы. – Бидончик, – сказал он. – Литровый, – сказали с надеждой. – Трехлитровый, – сказал он. Ссыпали ему горстку мелочи, и в ответ он потянул из недр бензовоза малый шланг, залил доверху наш бак. Количество бензина не играло роли. Слон отпустил от своих щедрот котенку. За трехлитровый бидончик пива он залил бы доверху всю нашу машину вместе с багажником. – Я по нечетным, – сообщил шофер и потерял к нам интерес. – Вот, – сказал мой невозможный друг. – Патриархальные отношения. Натуральное хозяйство. Он нам, мы ему. Государство отомрет скоро. За ненадобностью. Мы ехали. Асфальт раскладывался услужливо. Просторы по сторонам. Смытые дали. Горы высокие, долы низкие, леса темные, ночи светлые, травы мягкие, небеса близкие: без меня – как же вы обойдетесь? Как же вы обойдетесь, когда не будет уже меня?.. Тут он и проклюнулся на сиденье, как всегда был. Зыристый мужичок с пузатым портфелем. – Четыре четырки, две растопырки, седьмой вертун. Попрошу ответ. – Чего?.. – вылупились мы. – Проехало. И глаза раздвоил с легкостью на меня и на друга. – Из Москвы? – спросил. – Из Москвы. А он: – Живут в Москве не в малой тоске. – Из колхоза? – спросили. – Из колхоза, – ответил. – Как называетесь? – Хорошо называемся. «Путь к чистилищу». И подхихикнул. Такого человека я прежде не встречал. Сколько, казалось, прожил на свете, всех переглядел и всяких, а этого в первый раз. Было в нем что-то раздражающее, знак на лице. Печать-отметина. – Куда едем? – полюбопытствовал он, хотя я предпочел бы иной вопрос: «куда едете?» – Я предпочел бы, – чванливо сказал мой невозможный друг, – иной вопрос: куда едете? – Вы едете туда, где нет напряжения. Но вам без меня не доехать. И мы покатили по проселку. Зыристый мужичок сидел возле меня, сладко жмурился на солнце. Мой друг развалился на заднем сиденье, выставив наружу голые пятки, чтобы остужались на ветерке. – Чьи же это ноги... – ворковал ублаженный. – Да из чьей же машины... Лесина поперек. С ветвями, корнями, сучьями. Сунулась оттуда рожа пройдошная, скомандовала сиплым басом: – Стой! Мы встали. – Четыре четырки, две растопырки, седьмой вертун. Попрошу ответ! Зыристый мужичок – сразу: – Корова. – Правильно. И лесина уползла. – Доложите, – приказал мужичок. – По уставу караульной службы. Тот – в струнку перед начальством: – На посту. Без сна, без замены. Кожедёр, Сучий Потрох, Худой, Драный и Пастьпорванский. – Продолжайте наблюдение.