Они ее, родимую, не продали. Они ее, кормилицу, не проели. Они ее при въезде, тайком, протащили по лестнице. Куда сами, туда и ее. Корова ела хлеб городской, справляла надобности на подстилку, хозяйка брала подойник в положенные часы, шла доить. А у семьи зато парное молоко, творог, сметана, масло свое, не покупное. Вывели корову из квартиры, спустили с трудом по ступенькам, повели по мостовой, а у нее ноги с непривычки подгибаются. Хозяйка в рев, детвора в рев: уводят кормилицу, угоняют Буренушку. Даже машины встали... Прохожие рты разинули... Продавцы работу побросали... Милиционер свистком подавился... Уводили корову из города. Животину давно сгинувшей деревни. А она шла – мычала, шла – оборачивалась, мотала рогатой головой. Прощалась. Наутро встала хозяйка засветло, по привычке подхватила подойник, а доить некого. Одна подстилка валяется, не успели выкинуть. Шагай теперь в магазин, покупай молоко. Шестнадцать копеек – пакет… Тут слухи... Намеки... Волнения с надеждами... Раздают! Где? За городом! Кому? Хоть кому! Бери землю, сажай вишню-ягоду. И рванул город за город. А деревенские впереди всех. Вгрызлись в землю, раскопали, переворошили, до комочка разрыхлили. Разогнулись передохнуть, глядь, а соседи вокруг – горожане от рождения. Солят, маринуют, сушат, варят, вялят. Припасы семье. Запасы на зиму. Им-то зачем? Или и в них деревня жива?.. Вот и вырос, наконец, этот город… …город, который совсем не рос. Уткнулся в небо многоэтажным одноэтажием. Выплеснулся за кольцо автострады. Подъел рощицы с перелесками. Сожрал картофельные поля, сады-огороды. Выглядывает верхними этажами незаселенные пространства. Город пучит. Давит изнутри. Городу опять тесно... В квартиру позвонили. Долго и требовательно. – Здравствуйте, – звонко сказала девочка. – У вас проживают интересные люди? Вздохнул – и головой в омут: – Я… Это, конечно, я. – Вы? – усомнилась. Твердый взгляд всезнайки, крутой лобик отличницы, сурово поджатые губы примерно образцового, облеченного полномочиями ребенка. Вытащила из кармана блокнотик, деловито уткнула карандаш. – Давайте уточним. Я спрашиваю – вы отвечаете. С белыми воевали? – Нет. – С фашистами? – Нет. – Трудовые подвиги? – Не доводилось. – Опасные профессии, – перечислила скороговоркой, – нехоженые тропы, героические будни, поиски, свершения, научные открытия... – Нет и нет… Она уже сердилась. – У нас в школе утренник. Нам нужны интересные люди. Сталевары и космонавты, геологи и нефтяники, воины-освободители и землепроходцы. Которые не жалея сил. В пургу и мороз. Мечтатели. Беспокойные сердца… – Нет, нет и нет... – Чем же вы интересны? – Не знаю, – прошептал. – Убейте — не знаю... – Может, чудеса бытового героизма? – Чудеса! – вскричал. – Ну, конечно... Именно бытового. Именно героизма. – Назовите. – А я, – гордо сказал. – Я зато неунывный. – И всё? – Всё. – Вы нам не нужны. Одернула чистенькое платьице, пошла к выходу. Шагал за ней, говорил запальчиво: – Это трудно. Поверь мне... – Очень даже легко, – и закрыла блокнотик. – У нас в классе все неунывные. – А ты... – обиделся. – Ты, девочка, старая какая-то. Сто тебе лет. – Самая обыкновенная, – ответила, и долетело звонко, по-деловому, пионерским рапортом у соседней двери: – Здравствуйте. У вас не проживают интересные люди?.. А на лестничной площадке примостились двое. Степенные. Аккуратные. С непомерным к себе уважением. Слесари-лекальщики, токари-карусельщики, инженеры-проектировщики. Стоит на подоконнике бутылка. Нехитрая закусь. Газета для очисток. И отрывной календарь незнамо за какой год.