И Сорокер так испугался, что стал даже храбрым. Доспел, другими словами. Дозрел на веточке. – Пора переводить клиентуру, – сказал с опозданием и попросился на выезд. Парикмахеры – они не пропадут. Появился клиент в отставке, а Алика и след простыл. Лишь «Блокнот агитатора» на столе. – Ах, – сказал тот, клацнув железными зубами, – я бы его своими руками! И показал как… А теперь вернемся к демонстрации… …в центре Москвы. В приемной ЦК партии первыми всполошились посетители. Долго нас разглядывали, расспрашивали, негодовали, не верили. Высоченный мужичина с Донбасса заорал в поддержку: – Да я десять месяцев без работы! Я с ними, может, уеду... Старик с клюкой затопал ногами: – Позор! Я ранен был! Я воевал за вас! Снимите звезды!.. Пожилой интеллигент замахал руками, отгоняя близкую напасть: – Избили? У нас невозможно! Нет, нет... Девушка в сторонке, наглядевшись на нас, дружно сплоченных, спросила с удивлением: – Как же вы нашли друг друга?.. Вечером нас увозили в автобусах. Милиция перекрывала дворы и улицу. Наши жены прыгали за оцеплением и махали руками. Сомневающимся объясняли – увозят сумасшедших. Нас доставили в вытрезвитель. Допросили, составили протокол и повезли куда-то. Может, в милицию. В тюрьму. Или опять в лес. Автобус остановился на пустынной набережной. – Выходите. Мы вышли. Автобус уехал. К слову сказать, это был мой день рождения. И когда вернулся домой, уже к полуночи, гости закричали: – Чего так поздно?.. Через два дня, рано утром, вышел с Кексом на улицу. Не успел он поднять лапу, как нас схватили и увезли в милицию. Держали до полудня, не давали вывести пса к ближайшему столбу. Говорил ему: «Делай тут», но благородный Кекс, с золотой медалью за породистость, не мог себе этого позволить. В середине дня его посадили в коляску мотоцикла и отвезли к жене. «А мужа куда дели?» – спросила. «К судье повезли». Суд был очень короткий. Минут пять. Максимум, семь. В здание не пускали посторонних. Перед зданием густо стояли машины. Внутри топтались штатские и милиция. Штатских было больше. Судья мне понравилась. Миленькая, с тонкими чертами лица и красивыми глазками. Перед ней лежали показания очевидцев, и она переписывала их в приговор. В зале сидели свидетели. Так, очевидно, полагалось. Кончив писать, она объявила: – За нарушени общественного порядка – пятнадцать суток. – Спасибо, – машинально сказал я. Свидетели в штатском засмеялись. После приговора посадили в «воронок», отвезли в огороженное место под названием «Березка». Камер было одиннадцать, нас столько же, по одному на каждую, и заключенные прослушали историю про избиение и демонстрацию. Прослушали ее и милиционеры. Зона отдыха. Пятнадцать суток на размышление. Было у тещи Семеро зятьев... Хомка сел, И Пахомка сел, И Гришка сел, И Гаврюшка сел, И Макарка сел, И Захарка сел. «Зятюшка Ванюшка, Поди и ты сядь!» В камере было не продохнуть: тридцать арестантов на малых квадратных метрах. Бок о бок. Нос к носу. Один – туберкулезный, с долгими приступами по ночам. Другой – эпилептик, бился на грязном полу, стучал головой о крашеные доски, мычал онемелым языком. Третий мочился под себя, ходил в мокрых штанах на работу. Курить в камере нельзя, но все курили. Проносили тайком сигареты, терли сухой березовый лист, сворачивали цигарки. Грязь. Теснота. Удушье и хрип. Пепел на полу и на нарах. Вонь, круто замешанная на всех нечистотах сразу. Утром их вели к автобусам, а мы оставались в одиночестве, каждый в своей камере. Было знобко в конце октября, днем почти не топили. Было голодно: в семь утра несколько ложек каши, а ужин вечером, вместе со всеми. Мы дремали на нарах в смрадных камерах, привалившись к прохладной батарее, и завидовали остальным. Они работали на базе, воровали яблоки с апельсинами, продавали задешево на улице, покупали на всех хлеб, колбасу, пару банок маринованных огурцов, варили на костре картошку – мы оставались без еды. И они стали о нас заботиться. Совали в столовой лишнюю порцию каши. Кусок хлеба. Миску супа погуще. Через шмон на входе протаскивали для нас лук, чеснок, пару лимонов. Вова-наркоман сунул из кулака в кулак два слипшихся кусочка сахара; было смешно и трогательно: я съел их за ужином. Мишка-хват пронес через проходную здоровенную кормовую морковь. Привязал ее к члену. – Вам, жиды! Ешьте на здоровье!.. Милиционер сказал шепотом: – О вас «Голос Америки» передавал. Очень уж коротко. Не знают, что ли, подробностей? Другой сообщил с глаза на глаз: – У меня у самого бабка еврейка. Третий – убежденно, сунув потихоньку плавленый сырок и кусок хлеба: