в рог не трубят победный. Исчезнувшее вдохновенье теперь приходит на мгновенье. На смерть! На Смерть! Держи равненье поэт и всадник медный. Витя Славкин побывал у меня дважды. Кукол привозил в подарок. Сидели по вечерам на балконе: город на холмах. Разговаривали без конца, затихали в понимании, назавтра отправлялись в монастырь на скале, ни единой души вокруг, – Витя глядел, вникал, вбирал тишину наполнения, которую увозил с собой. Выпорхнула из кустов стайка московских актрис, возопила хором, взломав уединение: – А вот и великий наш драматург… В который раз читаю «Серсо», пьесу Славкина. Когда неудача, обругать всякий рад, на всяком углу: вволю и всласть. Когда успех – кто поспешит, откликнется с похвалой, пока человек ходит по земле? С опозданием на жизнь. На твою жизнь, Витя. Скажу хотя бы вдогон: «Ты написал замечательную пьесу, Виктор Иосифович!» Хороший драматург – которого не ощущаешь. Словно идешь по Мурому или Калуге поздним вечером: улица затихшая, дом просевший, свет в окне, шторами не затененный, а ты, невидимый, смотришь из темноты, как из глубин зрительного зала, на обитателей того дома, на незнакомое их бытие. Такова пьеса «Серсо», большая удача Виктора Славкина. Ее герой, «вечный Петушок», «еще прыгает, но уже не кукарекает». Который не носит рубашки с коротким рукавом, чтобы не увидели, «какие у него тоненькие, беленькие ручки, две плеточки по бокам». – Мне сорок лет! Мне сорок!.. У меня своей квартиры не было!.. Ни разу!.. Но вот ему достается жилье, загородный дом в наследство, где собирается «траченная молью компания пожилых людей». – Кто остался у нас, кроме нас самих? – взывает к ним Петушок. – Мы у себя лишь остались… Что может быть прекраснее, жить вместе и любоваться друг другом?.. Неприкаянный, легко ранимый, который декламировал друзьям своим: Ветер при свете звезд Колышет неба парчу, Порой с облаков голубых Слышится грома раскат… Как «вечному Петушку» продержаться в призрачном мире? Кто ж такому позволит?.. Отвечает ему Валюша: – В наше время умирают от недостатка любви, а не от избытка. И завершающая реплика в пьесе, ее реплика, финал несостоявшегося содружества, которое было так близко: – Мне показалось… я подумала… что именно сейчас мы все вместе могли бы жить в этом доме. Занавес. Мне невмоготу. Кому? мне. Что? невмоготу… Спустите мне, спустите сходни, Пойду искать пути Господни. Введенский А. И. Мы привозили из поездок – специально для Славкина – допотопные рамочки для фотографий, оклеенные ракушками, ключи невероятных размеров, как от крепостных ворот, документы, найденные на чердаках, с двуглавым орлом и гербовыми печатями. На стенах его квартиры висели во множестве фотографии минувшего. Даже сны свои записывал, – кто это делает теперь? – Люблю старые вещи, – говорил, – собираю их. Я по характеру пошел в отца, а его называли барахольщиком. У меня, например, до сих пор хранятся солдатские обмотки, которые он носил в армии, в двадцатые годы. «Старая квартира» – в самый раз для Славкина. Он готовил телевизионную передачу, участвовал в ней. Друг мой Витюша. С которым разговаривали по телефону, не считаясь с расходами. С которым сговаривались заранее, перед моим приездом, встречались утром у метро «Белорусская», ходили по улицам до вечера, обедали в заветном месте и говорили, говорили, говорили… Скрытный – глубин своих не раскрывал. Бог не дал ребенка – о том не заговаривал. Нежность к чужим детям – проявлял неприметно. «Букашка думает о счастье. Водяной жук тоскует. Счастье – оно в сыпучей среде. Когда у муравьев большой праздник, они взбираются на крутую песчаную горку и скатываются с нее…» Введенский А. И. Болезнь наступала, по частям отвоевывая память, отвоевывая Витю Славкина, но наш разговор еще получался. Разыграли сюжет для театра абсурда – глаза загорелись по-прежнему. Через полгода позвонили: – Вити не стало. Не набрать больше московский номер: – Виктор Иосифович, это Кандель. Не схоронить воспоминаний. Он говорил в интервью: – 31 декабря 1999 года мы собрали участников «Старой квартиры», каждому вручили медаль. В нашей истории немало моментов, когда можно было не выжить. Эту медаль мы давали за то, что они сумели дожить до 2000 года… Куклы его – они у меня, взглядывают, чем занимаюсь. Румяная баба в душегрейке, цветастой юбке – платок на голове, корзина в руках, валенки на ногах, которые подъела моль. И парень-сердцеед с гармошкой: шапка на меху, красная рубаха из-под тулупчика, перепоясанная витым пояском, сапоги на ногах, конопушки на лице. Утаённое умирает. Неразгаданное не рождается. А где-то жила женщина, что любила моего друга всю жизнь… Конь степной бежит устало, пена каплет с конских губ. Гость ночной