И назавтра, после прочтения, сиянием глаз: – Эту страницу ты выдохнул… Добрая фея наколдовала – бархоткой по сердцу: – Обещаю великое благо: не тратить попусту свои дни. Злобная фея наворожила – наждаком по ране: – Обещаю великие сомнения: что считать попусту‚ что не попусту. Пакостно хихикнула на отлете. Он выходит на промысел в утренний час, когда люди спешат на работу, и отлавливает слова‚ произнесенные второпях. Они порхают в воздухе‚ и следует поторопиться, потому что сказанное погибает‚ затоптанное ногами‚ задушенное выхлопными газами‚ сгинувшее от омерзения на затертом шинами асфальте. После душных ночей воздух тяжелеет‚ глух и неодолим‚ загаженный дурными испарениями‚ и слова не порхают – тушками опадают на землю‚ бездыханными птицами с высоты‚ у которых в полете остановилось сердце. Вечерами он выходит на отлов по переулкам и проходным дворам‚ мимо ларьков‚ возле которых по горло наливаются охлажденным пивом, произносят между глотками редкие значительные фразы. Бродит и по парку, отлавливает нашептанное в истоме, самые нужные‚ самые сокровенные стоны-междометия. Обойдя места ежедневной охоты‚ он возвращается домой и просеивает улов‚ отметая расхожее‚ затрапезное. Стоящего попадается мало‚ очень мало‚ но это его не смущает. Бабочек тоже отлавливают сотнями‚ пока не достанется невозможная красавица с бархатным брюшком‚ которую назовут чьим-то именем. Беднеет речь‚ отмирают слова‚ не находя понимания, поблекшие, с осыпающейся пыльцой, «по древности фасона ныне не употребляемые», – взамен появляются калеки‚ сотворенные неряшливым воображением, хозяева на строке, загоняющие прочих в словари небытия. Хочется заключить их кавычки, чтобы не безобразничали на воле, – большего не в состоянии выполнить. Какая эпоха, такие у нее слова. А сочинитель бегает и бегает с сачком в руке: отловить и уберечь. – Отношение к слову на старости, что отношение к внукам. Больше нежности‚ больше печали‚ оттого и красивостей на строке, от которых не уберечься. Подступает старческое Болдино… Он был задуман романтиком, так теперь видится. Тоскующим романтиком в череде выдумок. Чтобы устремляться в споры и откровения. В надрывы чувств и озарений. В выдох усталости и довольства конца дня. Задуманное не осуществилось. К зиме проглядывают этажи в сквозистых ветвях‚ окна под крышей‚ солнцем высвеченная обитель. И внутри той обители – тихо‚ покойно‚ в плавности движений – переплывает от стены к стене‚ готовит еду‚ горбится над тарелкой Живущий поодаль. – Любите меня на расстоянии или не любите совсем. И не берите в попутчики, не надо, хорошего из этого не выйдет. Предпочитатель бесполезного – его ремесло. Отбирать слова без порока, заключать в приличествующие им оправы, подвешивать на цепочках предложений для тонкого ценителя, способного отличить подделку от редкостного кристалла отменной чистоты. «Поелику» – горным хрусталем‚ ясным на просвет‚ в серебряной витой оправе. «Фиал» – в чеканном узоре‚ тлеющим изнутри угольком рубина‚ врачующего сердца и мысли. «Сонмы», «бармы»‚ «кинвалы» – резной камеей на агате‚ завитком пряди‚ всплеском горной струи‚ строгой чистотой линии. – Слову нужен воздух, простор на строке. Чтобы не сдавливали с боков причастия с деепричастиями – не вздохнуть. Его надо высвободить, обласкать и побаловать‚ а оно порадует в чистоте и величии. Слово – скатной жемчужинкой‚ затаившейся в глубинах перламутра. Камнем-достоканом, росной капелью в искорках винисовых. Опалом‚ изумрудом‚ яшмой в переливчатой тайне к просвещению ума и прояснению понятий. Добрая фея пообещала: – Дарю кириллицу на отраду, ожерельем по строке. Злая фея прибавила свое: – Дарю ее на мучения, к розни‚ обиде‚ зависти и болезни. Слово – бирюзой‚ тускнеющей на руке страдальца. Янтарем – горючей слезой по павшим. Сапфиром, полевым васильком – раскрывать измены и отгонять страхи. Адамантом из арапской земли, в чистоте и светлости – злость укрощать и сластолюбие. Смарагдом в изумрудной зелени‚ пробным камнем для души‚ мутнеющим при дурной мысли‚ – слово мутнеет тоже. Сердоликом – к заживлению обид. Гиацинтом – увеселять сердца и отдалять кручину. Бериллом‚ турмалином, альмандином и нефритом. Всякому слову свой минерал‚ всякому веку свой слог и свое томление. – Ты больной‚ – хищно порадуются доброжелатели. – Тебя надо лечить!.. Подступит означенный день, отлетит душа неразумного сочинителя, взглянет вниз на тело, а оно прилипло к столу, водит пером без остановки, водит и водит. «Дурак, – закричат сверху. – Больше не требуется!» А ему – лишь бы страницу заполнить. Возмутятся на пороге вечности. Нимбами закачают: – Жил на Святой Земле и не выучил язык? Во всем его совершенстве?.. Кто поймет тебя тут? Ответит: – Обещаю. Постараюсь. Сделаю всё от меня зависящее – родиться на той земле. Чтобы ее язык стал отечеством. Смилуются светлые ангелы: – Ладно уж. Пойдешь прежде на курсы‚ заучишь согласные‚ гласные сами прибьются‚ а там видно будет... Вселенная полна мифами, легендами… …мечтательной крайностью, несопоставимой с житейским пространством, а значит, полна чудесами, вознесенными над нашим пониманием, тайнами глубин запредельных, – стоит приглядеться, прислушаться, заглянуть в укрытия, куда они запрятались от неверия и насмешек. Если существует метафизика, учение о сверхопытном и сверхчувственном, существует и метапроза в таинствах и простоте запредельного. Метапоэзия. Слово. Звук. Жест и цвет. Сказано – не доказано: раз в сотню лет является на небе мечтательная звезда‚ сошедшая с орбиты. Вводит в затруднения кормчих‚ путает карты с исчислениями, с путей совращая, отчего корабли сбиваются с курса‚ бьются о рифы‚ уходят под воду на погребение. Раз в сотню лет проходит стороной блуждающий вестник, судьба которого вне случая, устраняет сомнения обновителем помыслов, взламывает преграды к подступам разумения, стирает отличия между мнимым и истинным к расширению просторов духа. «Однажды я был высажен среди людей и внедрен в них как один из них», – Райнер Мария Рильке. Сочинители миражей‚ музыки-художеств, посланцы иных сфер‚ существа с содранной кожей, – им придается душа без определенного места жительства, в беспредельности пребывания. Душа отправляется в полет, плоть оставив под залог, и объявляется в минуты прозрений, чтобы передохнуть в нескладном теле и вновь отправиться в скитания, – так разъяснил специалист, которому доступны глубины мятущихся душ. Специалисту можно поверить. – Знают ли избранники о своем призыве? – Угадывают. – Хотят туда‚ откуда присланы? – Очень даже хотят. – Берут ли их? – Кое-кого берут, одолженных на миг. Остальные обрастают кожей, в иссушающей безвестности. – Не велика ли Божья расточительность? – Не нам судить. Человека выгнали из рая, лишили поэзии, и он перешли на прозу. Единицы пробиваются к райским кущам, где поэзия еще теплится, потому и говорят: ах, какое трепещущее поэтическое создание! И хоть бы один сказал: какая возвышенная прозаическая натура!.. Как-то прочитал, а, может, услышал. Про Арсения Тарковского, поэта редкостных просветлений, в тоске по легкокрылой прелестнице, взлет которой в строфе его. Из тени в свет перелетая, Она сама и тень и свет,