– Предлагаю тост: чтобы было так, как нам кажется! Пиво пенится. Вода пузырится. Хумус намазывается на лепешку. Перцы обжигают гортань. Курица в пряном соусе вызывает жажду‚ которую утоляют напитки. Первый червячок замирает‚ наконец‚ ублаженный, можно откинуться на стуле‚ взглянуть друг на друга. Боря Кугель и Нюма Трахтенберг. – Признаюсь‚ друг мой. По вечерам я описываю закаты и складываю их в папку. – Закаты! – ахает Нюма. – В папку? Боря‚ побойтесь Бога. – Папка – не тюрьма‚ Нюма‚ а спасение от неминуемого забвения. Под переплетом с тесемочками. – Не лучше ли описывать рассветы? – Лучше. Но не в моем возрасте. И приступают к пиршеству. Неспешно. С расстановками. – Хорошо сидим, Нюма. – Хорошо едим, Боря. – Друг мой‚ – возглашает Боря, само благодушие. – На Кугеле одежда не занашивается. Каблуки не стаптываются. Мебель под Кугелем не скрипит. Наполняет стаканы. Пена вздувается непомерно. – Со мной буквы дружат‚ Нюма. Я их спасаю от опечаток. Буква – она обидчива, с гонором. Ей бы попасть в ударный слог, не попасть в безударный. – И нам бы, – говорит Нюма. – И нам, – соглашается Боря. Встает. Садится. Снова встает, нетерпением одолеваем. – Поверьте учителю литературы, Нюма! Простота слова – великое заблуждение! Слово – оно способно потрясти сюжет, который затрещит и расколется. Ошибка в книге вызывает у Бори чесотку. Неверное ударение – слезу из глаза. Оговорки с обмолвками – позывы к бешенству. Сказал на педсовете: – Предлагаю. Основные положения считать ошибками. И подал заявление на выезд. – Боря‚ – изумились друзья. – Ты же пропадешь там‚ Боря. Без русского языка! – Его я заберу с собой. Приходили к нему‚ спрашивали: – Зачем? Отвечал: – Долго объяснять. И сложно. – А короче? – Короче: не легло. Он беспокоил своим присутствием, раздражал мушкой в глазу. – Хоть бы скорее уехал... Он уехал. Его проводили с облегчением. – Мы-то без тебя обойдемся. Обойдись ты без нас. Но лучше им не стало… Пьет пиво. Руки вздымает к небесам. Нюма понимает – быть монологу. И Кугель оправдывает ожидания. – Моя фамилия прописана у Даля: «кугль – любимое жидовское блюдо». Кто ест теперь кугл‚ кто помнит о кугле?.. Слова смертны‚ Нюма. Они не уживаются в теперешнем языке‚ переполненном косноязычием‚ и отходят в небытие‚ тихо‚ покорно, безутешно. Плюшка‚ к примеру‚ – кто нынче ее потребляет? Плюшка агонизирует в чуждом окружении. Ватрушка агонизирует. Крендельки с сайками... Батон! Вслушайтесь‚ Нюма: батон-бетон‚ – кто осмелится откусить кусочек?.. Залпом допивает пиво. Победно оглядывает зал. Тело его на стуле, душа в облаках. – Знайте‚ Нюма, я потребляю еду по звучанию – не по вкусу. Вот на тарелке картошечка. Лучок с огурчиком. Хлебушек. Но клёцка! – Теперь Кугель само негодование: – Вслушайтесь в нее, панцирную‚ шуршащую‚ кусачую‚ – я не сяду за стол с клёцками... Нет-нет! С клёцками – никогда! – Вы безумец! – восторгается Нюма. – Не исключено‚ – отвечает Боря Кугель, одинокий пенсионер, творец иных реальностей на исходе лет. Который долго пробивался к себе через завалы мусора‚ не десять‚ не двадцать лет‚ пока не наступило обновление‚ наполнилось пониманием‚ подступил лад-покой. – Кажется‚ куда-то я не поспел. Все поспели‚ а я нет... Старость, Нюма, – в ней немало привлекательного. Много знаешь. Многое прощаешь. Наливает пиво‚ пьет малыми глоточками, пузырьки поднимаются со дна‚ достойные пристального разглядывания. – Не поверите, Нюма. Я не разучился колоть дрова. С единого маха. – А я… – печалится Нюма. – Никогда не колол. – Мне жаль вас, друг мой. Нацелиться. Взмахнуть топором. Крак! – на две половинки. Да еще березу. Да с берестой для костра… Старики привлекают Нюму Трахтенберга. Среди великого их множества Нюма выбрал Борю Кугеля, к которому ненадолго вернулась легкость. Ловкость и упругость. Неутомимость и неутолимость. Пружинки в ногах и причуды в голове. – Век короток – не успеешь опомниться, но как много можно успеть. В хмельном задоре. В ненасытности ожиданий: что там, за очередным поворотом? За самым-самым конечным? Уходить иначе – не добрать отпущенного для тебя. – Хорошо говорите, Боря. – Свое я сказал. Скажите вы свое. Морщинистый выдумщик Боря Кугель, на котором одежда не занашивается. Каблуки не стаптываются. Мебель под которым не скрипит. Нюма желает быть таким же ненасытным на старости, просит открыть секрет. – Берегите силы‚ – советует Кугель. – Не воюйте с сержантами. – И всё? – И всё. А этот человек живет поодаль… …всегда поодаль, уединившись и уклонившись. Робкий, конфузливый от рождения укрывается в свитерах-убежищах из шерстяных скрученных нитей, оттого и волю дает своим героям, радуясь их поступкам и завидуя; оттого и в сочинители пошел, золотописцем по бумаге, дабы прожить иными судьбами. Сесть за стол, набрать буквы в горсть, отогревая дыханием‚ фишками выкинуть на лист, выказав потаённое. – Этот рассказ ты сделал, – говорила его подруга и плакала, когда обижался. – Сделал, сделал, стачал из лоскутков… – Я не твой писатель, – огорчался. – Ты мой человек.