— Вы все время пытаетесь бросить тень на этих людей — и напрасно. В их мире нет места жестокости и насилию. — Однако я где-то читал, что они не против смертной казни. — Это не имеет никакого отношения к нашему делу. — Будто бы?! А заповедь «око за око, зуб за зуб»? Этот принцип кажется мне довольно агрессивным. — Анабаптисты следуют законам Святого Писания. И приветствуют наказания, которые практиковались в древности. Даже Иисус в Евангелии от Матфея говорит: «Злословящий отца или мать смертью да умрет…»[43] А Павел пишет в своем Послании к римлянам: «Ибо возмездие за грех — смерть…»[44] Стефани Деснос демонстрировала все более широкую эрудицию. Может, это и была хорошая новость… только Ньеман никак не мог понять, что она означает: то ли его помощница стоит за Посланников, то ли просто щеголяет доскональным знанием их культуры? — Может, Самуэль совершил какой-то смертный грех? — предположил он. — Перестаньте, Ньеман! — Ну, во всяком случае, окажи мне услугу, — сказал он многозначительным тоном, — проверь, не было ли когда-нибудь других подозрительных смертей по соседству с их Обителью. — Я уже проверила. — Тогда расширь зону поисков. Изучи их торговые контакты, их партнеров по сбыту вина — в общем, все эти дела… — Хорошо, сделаю. Но вы, кажется, не слишком хорошо понимаете, что такое провинция. Если бы здесь за последние полвека случилось убийство или хотя бы нечто подобное, вся округа давно уже была бы в курсе. — Я должен сказать тебе одну вещь, — шепнул Ньеман. — Какую? — Ты хороший работник. Он искоса глянул на Стефани и увидел, что она зарделась от этой нежданной похвалы радостно, как девочка. И глаза у нее заблестели, будто распахнулись окна. — Ну вот, прибыли, — сказала она, пытаясь скрыть волнение. 21 Церковь Святого Франциска из Паолы[45] была куда монументальнее часовни Святого Амвросия. Монументальнее — и мрачнее. Она возвышалась на обочине департаментского шоссе, как террикон на равнине, пропитанной хлористым кальцием. Оставив машину на стоянке, Ньеман направился к высокому порталу; Деснос шла следом. Внутри — все та же песня. Стены выглядели свинцовыми, а своды — покрытыми сажей. Витражи, едва пропускавшие свет, не могли разогнать мрак в нефах. Свечи, скульптуры и позолота безуспешно боролись с этой тьмой. Все убранство церкви дышало холодом и безразличием. Словно она была погасшей звездой. Как ни странно, в этой зияющей могиле кипела жизнь. Верующие молились, туристы бродили по нефам, священник что-то вещал в микрофон… В глубине церкви Ньеман заметил красный огонек над дарохранительницей и вздрогнул. Еще одно детское воспоминание. В те давние времена ларец, над которым теплилась маленькая лампочка, не давал ему покоя в течение всей мессы. Что в нем скрывалось? — Вон туда. Слева, в дальнем конце нефа, за колоннами, находилось пространство, резко контрастирующее с общей атмосферой церкви. Зона яркого света, обнесенная сверху донизу длинными пластиковыми завесами. Сквозь эту полупрозрачную оболочку можно было разглядеть строительные леса, достигавшие свода. Его познакомили с Пьером Мюллером, начальником стройки, — он оказался самым высоким, самым худым и самым церемонным из всей команды. Уразумев, что его оторвут от работы по крайней мере на полчаса, он с покорным вздохом снял строительную каску и спрыгнул с лесов вниз. Потом скрестил руки на груди, так что его кисти выглядывали из-под локтей, словно плавники, и буркнул: — Я же все рассказал вашим коллегам. Ньеман вытащил из кармана пальто заключение Якоба: — А это вы видели? — Бред собачий. — Что вы имеете в виду? — Полное идиотство. Разве не ясно? У Мюллера были большие выпученные глаза. С такими гляделками от него не могла ускользнуть ни одна мелочь на стройке. Инженер смотрел на жизнь под широким углом, ничего не упуская. Жандармы уже собрали сведения об этом человеке и его фирме. Семейное предприятие, занимавшееся реновацией исторических зданий, главным образом церквей. У фирмы была прекрасная репутация. Она не брала на себя восстановление декоративных элементов — фресок, картин, орнаментов, — а подряжалась только на капитальные строительные работы. — Мне не в чем оправдываться. Вот уже двадцать лет, как я занимаюсь восстановлением церквей и, поверьте, хорошо делаю свою работу. Тем временем рабочие Мюллера усердно занимались своим делом, и Ньеман чувствовал себя здесь в своей тарелке. Люди в белых комбинезонах и противопылевых масках удивительно походили на техников станции техобслуживания. Мюллер носил такой же комбинезон, но на нем он висел, как на вешалке. — А вы не учитывали эрозию, связанную с близостью виноградников? — спросил Ньеман. Мюллер выхватил у него пачку печатных листов и стал их просматривать, словно хотел лишний раз убедиться в изложенных там нелепостях. — Не смешите меня, — сказал он наконец. — Если бы испарения с виноградников разрушали песчаник, это давно было бы известно. И тогда, ознакомившись с фронтом работ на объекте, мы сразу бы это заметили. А вы что думали? Что мы устанавливаем леса, не сделав предварительно обязательные тесты? Ньеман ожидал именно такого ответа. Эксперты страхового общества по неизвестной причине запудрили мозги Посланникам, объявив ненужным и бесполезным полицейское расследование. — Так каково ваше мнение? Ответ последовал незамедлительно: — Саботаж. — А для этого обязательно быть профессиональным строителем? — Нет. Свод часовни был очень непрочным. Стоило расшатать подпорки и нанести несколько ударов молотком в нужные места — и все обрушилось. Но при этом следовало знать, куда бить, и действовать очень быстро. — Почему? — Обломки рухнули Самуэлю на голову примерно в двадцать один час. А мы в тот день работали до шести вечера. Это означает, что у парней было всего три часа, чтобы расшатать наши леса. — Почему вы говорите только о парнях — разве женщина не могла это сделать? — Мы закручиваем болты очень крепко. И отвинтить их может только здоровенный бугай. — Так вы заметили следы саботажа на вашей стройке? — Нет. — И как вы это объясняете? — Никак. Просто констатировали, что он имел место, вот и все. У инженера был вид упрямца, который у любого отбил бы охоту задавать вопросы. Он опустил голову, точно страус, и замер. — Может, это кто-нибудь из ваших рабочих? — Эй, вы думайте, что́ говорите! — Я всегда думаю о том, что говорю. Мне за это деньги платят. Вот почему я и задаю вам все эти вопросы. Мюллер вытащил из-под мышки руку и, устало махнув, ответил: — Думайте что хотите, мне плевать. Но я ручаюсь за каждого из моих ребят. Если вам этого мало, можете проверить их алиби. — А Посланники? Худой верзила искренне рассмеялся: — Убийства не в духе этой компании. Я ни разу не видел, чтобы кто-то из их Обители злился на кого-то или грубо с кем-нибудь обошелся. А уж с Самуэлем тем более. Он для них был все равно что святой. — А я полагал, что у них нет главы общины. — Да, у них нет такого. Самуэль ничем не командовал. Но он являлся как бы официальным представителем Господа. Это не наделяло его никакой властью, но придавало авторитет… притом значительный. Ньеман сменил тему: — А в Святом Амвросии Посланники работают вместе с вами? — Могли бы работать. Они хорошо разбираются в строительном деле. Но с ними всегда много проблем: они не должны касаться некоторых строительных материалов, не любят электричества… — А что вы о них думаете? — Хорошие парни. Вполне достойны доверия.