37 Настоящее имя Поля Парида было Ален Ибер. Сорок два года, ни постоянной работы, ни постоянного места жительства. Безжалостный, бездомный, без гроша в кармане, бродячий пес современного мира, промышляющий воровством и грабежами. Вернувшись в жандармерию, Ньеман взялся за поиск его досье по отпечаткам пальцев. Оказалось, этот тип уже сидел в тюрьме — и не один раз. Множество приводов за карманные кражи, насильственные действия, кражи со взломом — в общей сложности набралось как минимум шесть лет отсидки. — А почему Парид? — спросил его Ньеман. — Из-за «Парида и Елены». — Это еще что? — Опера Кристофа Виллибальда Глюка[74]. Ничего себе! Церковный грабитель, злостный рецидивист… и меломан! Хорошенькое начало следствия… Несколько минут Ньеман молча разглядывал этого диковинного зверя: крашеные волосы, расчесанные по старинке на прямой пробор, а под ними мертвенно-бледное лицо, искаженное страхом. Бегающие глазки, похожие на голубоватые бусинки, рябые щеки, большой нос с горбинкой. На модель из глянцевого журнала никак не тянет. С такой внешностью скорее похож на владельца автозаправки из какого-нибудь фильма ужасов. Он сидел, выложив руки в наручниках на стол, надежно привинченный к полу, и пристально смотрел прямо перед собой с отрешенным видом то ли алкоголика, то ли религиозного фанатика. — Я тут услышал, чего вы говорили… — начал он. Ньеман и в самом деле успел перемолвиться несколькими словами с Иваной и разъяснить ей новое направление следствия. А она в ответ поведала ему неожиданную историю с захватывающими подробностями — обломки фрески, собранные в Хранилище, охранники, стерегущие это сокровище с автоматами в руках, бегство с преследованием через весь Диоцез… Парид, с перепачканным землей лицом, не упустил ни слова из их разговора. — Я к этой гребаной фреске никаким боком не отношусь. — И ты не знал, что под внешней росписью скрывались более древние изображения? — Нет. Да если бы и знал, на хрена они мне сдались! Ньеман положил на стол руки, сплетя пальцы. Перед ним не было ни досье, ни чашки с кофе. И никакой фотокамеры или зеркала с оловянной амальгамой, какие показывают в фильмах. Только его мобильник, записывающий допрос. — Прекрасно, Поль. Или ты предпочитаешь, чтобы я звал тебя Аленом? — Меня зовут Петер. — Да ну? — Такое имя я носил, когда был у Посланников. Вот уж сюрприз так сюрприз! Значит, Поль Парид, он же Ален Ибер, принадлежал к этой секте?! — Ладно, пусть будет Петер, — согласился Ньеман. — Ты, наверно, понимаешь, что тебе грозит. Так вот: самое лучшее — рассказать всю правду. Тебе это зачтется как помощь следствию. — Я не убивал Самуэля. — И конечно, это не ты обвалил свод часовни? Тот недоуменно поднял брови: — Да разве бы я смог?! Говорю тебе, все эти живопи́си мне на хрен не нужны. — Так я тебя слушаю, Петер. Рассказывай все как есть. Подозреваемый говорил с эльзасским акцентом. Этот добрый старый провинциальный говор услаждал детство Ньемана. Его монотонное, невыразительное звучание, похожее на тихое мурлыканье, вполне могло усыпить слушателя. Однако сама биография арестованного заслуживала отступления. Родился в 1976 году в департаменте Верхний Рейн. Больше никаких уточнений. Ничего важного. Жандармы уже располагали его жизнеописанием. Оригинальность состояла в том, что мальчишка, с самого детства опекаемый социальными службами (родители свалили неизвестно куда), в возрасте пятнадцати лет был усыновлен Посланниками. Они заприметили его во время очередного сбора урожая, а потом приняли в свое сообщество. За все время расследования Ньеману еще не приходилось слышать о подобном случае. Ситуация усложнилась, когда в 1997 году Петер вздумал жениться на девушке из этой секты, по имени Мириам. Диоцез ответил ему категорическим отказом. — Это потому, что ты не принадлежал к их секте? — Нет. Потому, что я был недостаточно болен. — Что ты имеешь в виду? Петер подался вперед, чтобы подчеркнуть всю важность своего разоблачения: — Эти типы спят друг с другом на протяжении веков, сечете? И поэтому у всех у них куча наследственных болезней. А я был для них слишком здоров. Эта проблема с самого начала не давала Ньеману покоя. Обитель представляла собой так называемый «изолят» — отдельно живущую группу людей, где кровосмесительные отношения в конце концов вызывают хронические заболевания. Кровь Посланников неизбежно должна была оскудеть, а брачные союзы внутри сообщества множили генетические расстройства. Кто же их лечил? Где пользовали таких пациентов? По представлениям этих фанатиков, подобные патологии, вероятно, служили видимыми признаками их «самобытности», как в тех аристократических семействах, гордых своей избранностью, которые вымирали в результате нежелания «породниться с быдлом», иными словами, получить вне своей касты то, чего им так трагически недоставало, — свежие гены. Ньеману вспомнилась одна подробность: Посланники наотрез отказывались от переливания крови, взятой у мирян. Ни под каким видом они не желали смешиваться с «ними». — И что же произошло потом? — Они меня выгнали. А Мириам отдали за другого. — Ну а ты? — Я долго упирался. Потом бомжевал. Мне никак не удавалось где-нибудь пристроиться… Он сидел на своем стуле, выпрямившись, высоко держа голову и презрительно глядя на комиссара. Теперь к нему вернулась мрачная гордость преступников, неудачников, арестантов. — Так почему же ты сюда вернулся в этом году? — Потому что Мириам умерла несколько месяцев тому назад. — От чего? — Не знаю. Эти сволочи всегда молчат про свои болезни. Значит, месть. По прошествии двадцати лет этот человек решил свести счеты с Посланниками, которые больше не удерживали в заложницах его любимую. Все это звучало вполне правдоподобно. — Как же тебе удалось наняться к ним? — Да просто изобразил из себя сезонника. — И тебя никто не узнал? — Конечно нет. Парней, которые занимаются приемом рабочих, в те времена еще и на свете не было. — А старые? — Эти сезонниками не интересуются. — И каков же был твой план? — Потолковать с Самуэлем. — Почему именно с ним? — Это он женился на Мириам вместо меня. — Ты хотел его убить? Бродяга дернулся от удивления: — Да вовсе нет! — Тогда для чего? — Я хотел вернуться в их секту. А он отказал. Заявил, что не подобает, мол, оспаривать решение Господа… — Петер произнес это блеющим голосом, явно передразнивая Посланников. — Решение Господа… надо же!