— Они уже были тут в момент преступления. И они единственные, кто по вечерам надевает другую обувь. Деснос молча кивнула: ее ждала работенка не из легких. Ньеман уже собирался выйти, как вдруг обернулся и спросил у Пети: — А как ты думаешь, эта кровь натекла до или после обрушения свода? — Конечно до. Кровь успела свернуться, прежде чем поднялась пыль. Итак, подтверждался самый простой сценарий: Самуэль застал злоумышленника на месте преступления. Произошла схватка, затем обрушение свода — то ли из-за намеренного саботажа, то ли потому, что вор уже отбил куски фрески, чтобы унести с собой фрагменты… Ньеман мечтал о грандиозном эзотерическом расследовании, о мистических тайнах и древних ритуалах, — увы, теперь ему придется удовольствоваться самым банальным воровством и подошвой, вернее, следом от подошвы башмака — пардон, кроссовки! — в качестве прямой улики. Гора родила даже не мышь, а катышки ее помета. Однако… нет, не так все просто. Остается еще камень во рту. И фреска, которую тщательно оберегают Посланники… Так что спешить не следует. Сценарий кражи произведения искусства и неумышленного убийства может быть всего лишь прикрытием чего-то более важного, как и гипотеза простого несчастного случая на стройке. Он хлопнул в ладоши и крикнул, обращаясь к Деснос: — Ладно, едем в Обитель. Устроим им хорошенький десант по всей форме. — Но… — Но что? — Да нет, ничего. Ньеман расхохотался. — Вернемся к своим прямым обязанностям. 35 Марсель исчез. После двухчасового сна, который помог Иване «подзарядить батарейки», она вскочила, не дожидаясь побудки, и приняла душ в одном из модулей, расположенных рядом с палатками; шесть душевых кабинок из поливинила были такими хлипкими, что, казалось, могли взлететь в воздух при малейшем порыве ветра. Ивана с нетерпением ждала завтрака — не для того, чтобы поесть, а чтобы встретиться со своим напарником и потихоньку разобраться в ситуации. Но Марсель так и не появился. Девушка рискнула заглянуть в мужскую палатку — никого. Она порасспросила других сезонников — никто из них не видел парня со вчерашнего вечера. Продолжать поиски было рискованно: во время сбора винограда анабаптисты постоянно толклись между рабочими. Ивану насторожила одна деталь: у входа в мужскую палатку не висел ни один лишний мужской комплект одежды — как будто Посланники знали, что Марселя сегодня не будет. Иване пришлось сесть в грузовик несолоно хлебавши; она забилась в угол, теряясь в самых противоречивых гипотезах. Неужели он угодил в лапы охранникам? Или попал в какую-нибудь яму и сломал ногу? Или, наоборот, удрал от преследователей, но потом в панике собрал вещички, да и был таков? Устав перебирать все эти вопросы, остававшиеся без ответа, она обратилась к своей собственной проблеме, в общем тоже довольно сложной. Заметили ли ее охранники? Удалось ли им разузнать, кто она такая? Донесла ли на нее Рашель? Чем она реально рискует? От всех этих вопросов у девушки так разболелась голова, будто ее мозг долбила клювами стая воробьев. К этой неразберихе добавлялся еще и страх за мобильник, лежавший у нее в кармане. Ивана так и не нашла ни места, ни времени, чтобы позвонить Ньеману, а теперь боялась, что ее могут обыскать. Вообще-то, никаких оснований для паники не было. Она выключила звук в мобильнике, и батарейки ей хватит еще на какое-то время. Позвонить Ньеману. Все ему рассказать — о собранной по кусочкам фреске, о вооруженных охранниках, об исчезновении ее сообщника. Но она не хотела выдавать себя. Даже если шансы сохранить инкогнито были почти равны нулю, ей хотелось надеяться на лучшее. У нее оставалось еще два дня, чтобы искать, исследовать, разбираться, и она хотела использовать эту отсрочку по максимуму. А пока она как ни в чем не бывало срезала виноградные кисти под солнцем, которое обливало ее сверху слепящим, почти белым светом. Ярко-синий небосвод казался оледеневшим. Его хрустальная чистота ранила глаза. А внизу сезонники и их наниматели состязались в скорости работы. Казалось, холод сковывает окружающий пейзаж и все его краски становятся от этой стужи еще ярче, приобретая прозрачную густоту витража. Плечи сборщиков и виноградные листья выглядели так, словно кто-то заключил их в медную оправу, и ее золотистые блики мерцали в женских волосах, в бородах мужчин. Ивана, согнувшись над лозой, обливалась потом в своих черных колготах и монашеском платье. Воротник царапал ей шею, ручка секатора вреза́лась в ладонь, а мысли теперь обратились к Рашель. Ее она тоже сегодня не увидела. Неужели Рашель ее предала, все рассказала Якобу и его банде? Близился полдень; Ивана чувствовала себя безнадежно одинокой. И в этот момент произошло прямо противоположное тому, что она себе навоображала. Вдали показались фургоны жандармов. Их крыши сверкали над виноградником, как зеркала. У Иваны пересохло в горле: она уже готовилась к повторению вчерашней сцены — облава, автоматы, мундиры. Похоже, Ньеман вел расследование одним методом: присылать сюда каждое утро свою кавалерию и арестовывать все, что движется. Девушка увидела, как жандармы вываливаются из своих IVECO[69], точно узлы с бельем, и сразу отметила главное: они не вооружены. Ни автоматов, ни револьверов на поясе. Наверняка, потому, что не хотят шокировать Посланников. В следующий раз явятся не иначе как с букетами. Но что же им здесь нужно, черт возьми? Гипотезы сыпались со всех сторон, приглушенные голоса шуршали, как виноградные листья: жандармы будут проверять документы сезонников; каждому из них сделают анализ на ДНК; в часовне собираются начать реконструкцию… Словом, беспочвенные слухи, и ничего более. Однако Ивана явственно чуяла: назревает нечто серьезное. Несмотря на отсутствие оружия, решительный вид жандармов доказывал, что у них есть точная цель. Они искали что-то определенное. Или кого-то конкретно. Ивана привстала на цыпочки и вгляделась: Ньемана среди них не было. Обернувшись, она увидела Посланников в позе, обычной для такой ситуации, — с повисшими руками и разинутыми ртами. Наверняка сейчас начнут молиться… На сей раз в их глазах мелькал гнев, но вековая привычка к порядку и повиновению заставляла молчать. Пронесся новый слух: жандармы открыли одежные кабинки сезонников и сфотографировали всю обнаруженную там обувь. Это было похоже на анекдот, но Ивана сразу поняла, чем дело пахнет: наверно, «заговорили» следы крови на подошвах. Значит, их обнаружили — и тем самым подтвердилась шаткая гипотеза о схватке, которая завершилась трагедией. Ивана почувствовала себя совсем скверно. Нервозность мешала ей забыть об усталости, а близость синих мундиров вызывала двойственные чувства. Ей захотелось все бросить, подойти к жандармам, нацепить свой бейдж и перейти от виноградных гроздьев на другую сторону фронта. И тут примерно в сотне метров от нее появился Ньеман — как в театре, между двумя виноградными завесами. Даже отсюда было видно, что майор в своем репертуаре — в ярости. Он орал, бранился, размахивал руками, словно загребая ветер. Ивана подалась вперед, стараясь разобрать его слова. No way[70]. Порывы ветра все время относили их вдаль. Ивана еще раз взглянула на него снизу, присев на корточки; от внезапного прилива нежности у нее сжалось горло. Ньеман был на голову выше своих людей и на две — выше виноградных лоз. Учительские очки и стрижка легионера придавали ему сходство со слегка тронутым военным инструктором… Ивану била дрожь, по ее щекам катились слезы — от слабости, или от холода, или от страха за Марселя… Она вдруг заметила, что сезонники озираются по сторонам. Они явно кого-то искали. И произносили его имя. Даже анабаптисты и те проявляли интерес к происходящему… Это лихорадочное ожидание захватило саму Ивану; она как зачарованная смотрела на происходящее. Золотистые грозди, сборщики в черно-белых одеждах, жандармы в синем, и пусть победит сильнейший… Ее пронзило одно воспоминание, и она снова ощутила в крови глухое возбуждение детских лет, которое охватывало ее при виде моря, когда она подъезжала на автобусе, вместе с товарищами по летнему лагерю, к пляжу Приморской Шаранты. Это было щекочущее нетерпение, глухое и вместе с тем таившее в себе электрический разряд. Через несколько секунд — она была в этом уверена — произойдет важнейшее событие… 36 Поль Парид, сорок два года, нанят 2 ноября 2019. Уличен по отпечатку кроссовок «Nike Shox R4»[71]. По дороге в Обитель Ньеман сделал несколько звонков, чтобы идентифицировать эту обувку. Следы подошв не оставляли сомнений: это была модель 2000 года, снова вошедшая в моду на «Planet footwear»[72] (как выразился закупщик, с которым он связался). Жандармы взломали одежные шкафчики сезонников. Ньеман мог бы потребовать у рабочих ключи, но предпочел не церемониться и доставить себе одну из жалких радостей простого копа — крушить все подряд именем Республики, ни у кого не спрашивая дозволения. Единственная уступка анабаптистам выразилась в том, что жандармы оставили оружие в фургоне. Один только Ньеман вышел оттуда с «глоком» на поясе. Все-таки парадом командовал он. Затем они бросились к винограднику. Нужно было захватить Парида врасплох и тихо, без шума, посадить его в машину. Ньеман отдал распоряжения: по одному жандарму на каждый ряд, идти не торопясь и проверять документы у каждого сезонника. Не кричать, не грубить. Обыкновенная проверка документов… Однако несчастье уже свершилось: если Поль Парид еще не понял, что он является объектом операции, значит он слеп и глух или давно уже собрал вещички и был таков. Вопреки тому, что думал Ньеман, Посланники не слишком строго проверяли документы сезонных рабочих. Те могли уйти в любое время или назвать вымышленное имя при найме. Таким образом, когда Деснос изучила все удостоверения, выяснилось, что никакого Поля Парида в этом районе нет и не было. Единственные обладатели этого имени давно умерли и были похоронены — один в окрестностях Вигана, департамент Гард, другой в Анжере, департамент Мен-э-Луар. Это доказывало, по крайней мере, тот факт, что их «клиент» был не в ладах с законом… Все произошло так быстро, что никто и опомниться не успел. В ближайшем ряду справа от Ньемана (который стоял на боковой дорожке) один из сезонников вдруг рванулся с места, оттолкнул жандарма, который спросил у него документ, и стремглав помчался между рядами лоз, перепрыгивая через корзины, стоявшие на земле… Жандарм кинулся за ним, но споткнулся и упал. Вскочив, он тут же налетел на одну из сезонниц. Тем временем беглец бросился наискосок и попал на делянку, где собирали урожай Посланники. Но на них надежда была слабая: они не стали бы задерживать подозреваемого или принимать еще какие-то меры. Ньеман не раздумывая кинулся за ним следом, выхватив на бегу револьвер. Парид уже добежал до середины другой делянки и был всего в нескольких сотнях метров от следующей. А за ней начинался подлесок, в котором он мог скрыться. Майор хотел было выстрелить в воздух, но тут же представил себе последствия: очередное осквернение священного пространства Обители, нарушение правил, попрание устоев веры Посланников… Позади он слышал топот жандармов, также кинувшихся в погоню за беглецом. Сам не зная почему, он замедлил бег и гаркнул: — Стоять! Его люди остановились. В их взглядах читалась одна и та же мысль: «Он совсем спятил, этот парижанин!» А Ньеман побежал дальше, мельком увидев слева от себя других парней, спешивших ему на подмогу, хотя им мешали разом и сезонники, и ряды лоз, и траншеи… Беглец уже скрылся в соседнем винограднике. Ньеман ворвался туда следом за ним, но его скорость была куда ниже. Легкие горели огнем, о горле и говорить нечего. Что же касается ног, то он боялся, что его мышцы вот-вот порвутся и остановят его на всем бегу. — Дорогу! — взревел он. — Дайте дорогу, черт возьми! Посланники расступались, их невозмутимые или тупые лица ясно говорили, что они не намерены вмешиваться, а может быть, втайне и радуются отставанию задохнувшегося майора… Ньеман попытался набрать скорость, но он уже был на пределе. Еще усилие — и сердце не выдержит, тогда его ждет либо приступ, либо обморок. Это было как в дурном сне: чем быстрее он мчался, тем больше отставал от беглеца. Но случилось чудо. Тот упал, причем падение было жестким. Одна из сезонниц, более сообразительная, чем другие, сделала ему подножку и повалила на всем бегу. Мало того, она схватила его левую руку, заломила ему за спину и теперь удерживала в таком положении, налегая на него всем телом. Классический прием waki gatame[73] — ручной захват, известный всем любителям дзюдо. Майор знал только одну сезонницу, способную на такие трюки. — Ньеман, — задыхаясь, шепнула она, — этот псих ни в коем случае не должен контактировать с Посланцами. Иначе я погибла.