Козински поднес телефон к глазам и долго вглядывался в снимки. Свет аппарата, падавший на лицо священника, превращал его в белую маску, мерцающую, непроницаемую. — Это библейские сцены, в основном ветхозаветные. Любопытно: подбор сюжетов кажется мне довольно необычным и… — Это мне уже известно. Но взгляните на два последних изображения. По вашему мнению, какие сюжеты они иллюстрируют? Священник поводил пальцем по экрану в поисках нужных кадров. — Ну… я бы сказал… что это Исаак, благословляющий своего сына Иакова. Лехман уже называл эту сцену из Книги Бытия. — А другая? Там, где спящая женщина? Священник задумался. У него увлажнились глаза, но не от волнения, а скорее от миллиардов кристаллов, раздражавших радужную оболочку. — Это может быть сценой смерти Рахили, но я не уверен. — А о чем повествует этот эпизод? — Да мало о чем. Рахиль — одна из жен Иакова. Долгое время была бесплодна, потом, позже, родила двух сыновей, но умерла после рождения второго — Вениамина. — И это все? — Да, почти все. «И умерла Рахиль, и погребена на дороге в Ефрафу, то есть в Вифлеем»[80]. Могила Рахили, символизирующая исход из земли Месопотамской, считается святыней. — А что вы можете сказать о стилистике этих изображений? — Ну, это довольно… впечатляюще. Многочисленные детали напоминают манеру последних столетий Средневековья, и в то же время… — В то же время — что? — Сама манера письма выглядит на удивление современной, а происхождение — довольно сомнительным. — Вы можете назвать другие фрески подобного рода? Такую же манеру письма? Может, какую-нибудь местную живописную школу? — Честно говоря, нет. И это самое удивительное. А вы показывали их Посланникам? — Не счел нужным. По моему мнению, им давно известно о существовании этих фресок. И они тщательно их скрывают. — Почему? Ньеман смолчал, поднялся и взял у священника свой смартфон. — Дайте мне свой электронный адрес, я перешлю вам эти снимки. Пока Козински записывал ему адрес, майор попросил: — Подумайте еще. Эти образы явно имеют какое-то особое значение. Священник тоже поднялся — он едва доставал Ньеману до плеча, однако тот чувствовал, что падре ничего не стоит поднять посетителя одной рукой и пронести по комнате. — Это настолько важно? — Это важно для Посланников, и я хочу знать почему. — А вы уверены, что они в курсе всей этой истории? — Даже не сомневаюсь. Когда в следующий раз вздумаете финансировать реставрацию какой-нибудь часовни, выберите себе более надежных партнеров. Священник рассеянно кивнул. Казалось, этот диалог привел его в полную растерянность, — а может, причиной тому были образы, которые он увидел. И которые теперь не выходили у него из головы, будоража и дразня воображение. — With the birds I’ll share this lonely viewin[81], — шепнул майор ему на ухо. Эта цитата из репертуара «Red Hot Chili Peppers» окончательно добила Козински. Ньеман одарил его своей фирменной хищной усмешкой и вышел. Холод на улице крепчал. Казалось, церковь с ее красными стенами захлестывают какие-то мрачные, ледяные волны. Козински, конечно, не сказал ему и десятой части того, что знал. Но это не страшно. У Ньемана родилась другая идея. Пора было призвать на помощь более солидное подкрепление. 42 Усевшись в машину, Ньеман какое-то время с удовольствием озирал знакомую обстановку салона. Как всегда, здесь царил полный кавардак. Радиоприемник с торчащими антеннами, раскиданные бумаги, блокноты для протоколов… а вот и кое-что новенькое — компьютер, соединенный с камерами наблюдения, способными фиксировать номерные знаки машин, и радар, улавливающий их скорость… Но главное, сохранились запахи — прочная застарелая вонь заплесневевшей еды и дорожных перипетий, — словом, все признаки человеческого бытия, упрятанные под крышу закона и порядка. Короче — вся его жизнь. Он достал смартфон и набрал номер аббатства Ле-Брюйер, находившегося в Эпинале, Лотарингия. Ему это уже надоело. Надоело бесплодно биться над загадкой, ходить вокруг да около в атмосфере заговора молчания и тьмы. Надоело быть заложником тайны, покрытой мраком, о которой говорили шепотом и непонятными намеками. Майору пришлось выждать целых двадцать звонков, прежде чем ему ответили, — вполне типичное явление для места, где каждый телефонный вызов воспринимался как агрессия, нарушавшая благостную сосредоточенность кучки монахов-затворников. — Алло? Голос прозвучал резко, как взрыв петарды. — Я хотел бы поговорить с Эриком Аперги. — Здесь таких нет. Комиссара всегда удивляло, как это в подобных монастырях еще не разучились правильно изъясняться, — ведь их насельники были немы как камни. — У вас он зовется Антуаном, — со вздохом поправился Ньеман. — Никто с таким именем не принадлежит к нашей конгрегации. — А он и не монах! — уже раздраженно отбрил комиссар. — Просто он каждую зиму проводит в вашем аббатстве как облат[82]. Короткое молчание. Его собеседник прекрасно знал, о ком идет речь, но всеми силами ограждал своего гостя от внешнего мира. — Брат мой, — настойчиво продолжал майор, — я знаю, что Эрик находится в стенах вашей обители. Я работаю в криминальной полиции и настоятельно советую вам позвать его к телефону. И снова молчание, плотное, как песок и камни, застывшие в древних наносах. — Это невозможно, — прошелестел наконец его собеседник. — Он приехал в прошлом месяце и дал обет молчания. Ньеман вовремя проглотил рвавшееся наружу ругательство — или, может быть, взрыв хохота. Эти типы уже всерьез достали его. — Тогда дайте мне ваш электронный адрес. — Но… — Немедленно, слышите? Тот шепотом произнес буквы и цифры, а Ньеман, включив громкую связь, записал их. Он вполне мог бы потребовать от монаха, чтобы тот прислал ему адрес эсэмэской, но не хотел рисковать и закончить разговор, не получив его. — Сейчас я пришлю вам адрес жандармерии Бразона в департаменте Верхний Рейн, — сказал он. — Передайте его Эрику и скажите, чтобы он немедленно приехал ко мне. Уточните, что его вызывает Ньеман. Повторяю по буквам: Н-Ь-Е-М-А-Н. Вы записали? — Но… — Никаких «но»! Если он не явится ко мне завтра же, я сам за ним приеду, и, уж поверьте, переверну вверх дном весь ваш скит. И он разъединился, не дожидаясь ответа. 43