Включив мотор, Ньеман позвонил Деснос. Она стала для него чем-то вроде тонизирующего напитка. Эдакий бальзам, который нужно принимать время от времени, чтобы с новыми силами пуститься в погоню. — Ты закончила с протоколом? — спросил он, почтив ее для начала любезным приветствием. — Не держите меня за дурочку. Стефани явно была раздражена. — Так закончила или нет? — Конечно, но вы ничего не выиграете, если будете держать меня на побегушках. — Ты отослала его Шницлеру? Стефани разъяренно задышала в трубку: — Слушайте меня внимательно, Ньеман. Если вам нравится строить из себя мачо, это ваша проблема. Если вы считаете себя лучшим копом Франции и презираете всех остальных, кто носит полицейский мундир, это тоже ваша проблема. Но если вы решили заниматься расследованием самолично, то будете топтаться на месте и дело затянется надолго. Ньеман почувствовал, что ему стоит прислушаться к этой отповеди. Если уж Стефани так разошлась, значит у нее появились какие-то козыри. — К счастью, я не ограничилась вашими жалкими поручениями, — продолжала она, не дав ему времени на ответ. — И решила допросить одного типа — на мой взгляд, очень интересного. — Кто это? — Некий Ибрагим Моллек, помощник Патрика Циммермана. Молодой врач, тот самый, который обнаружил камень во рту Самуэля во время вскрытия. Теперь Ньеман вспомнил эту подробность: ему-то казалось, что Циммерман тогда обошелся без помощника. — Ты говорила с ним по телефону? — Сейчас пришлю вам его координаты. Он работает интерном в Медико-хирургическом акушерском центре Шильтигайма[83]. — Так ты с ним побеседовала или нет? — Да. И то, что он рассказал, очень интересно. — Изложи покороче. — Ни за что! Его собственный рассказ будет намного убедительнее. Вот и побеседуйте с ним как мужчина с мужчиной. Стефании произнесла эту последнюю фразу с ядовитой иронией. Но было ясно, что она нащупала нечто серьезное. Ньеман отключился и набрал номер интерна. Как и прежде, он припарковался на пустынной стоянке рядом с красной церковью. И сейчас, несмотря на тепло в салоне, чувствовал, как его окутывает черная меланхолия. Он задыхался в океане одиночества. Врач был на дежурстве, Ньеман поймал его в перерыве между двумя родами. После Циммермана, педиатра по профессии, еще один, теперь уже акушер… Поистине, судебная медицина Эльзаса отличалась невиданной гибкостью. — Но я уже все рассказал вашей коллеге. — Значит, придется тебе повторить еще разок. — А с чего это вы мне тыкаете? Голос был молодой и звучный, но в нем слышались отзвуки хронического стресса. Или же это была застарелая ненависть к «ищейкам». — В любом случае, — добавил он, — я ничего не стану говорить вам по телефону. Кто мне докажет, что вы полицейский? Ньеман усмехнулся: вот он — подарочек от Деснос. Она наверняка знала, что Моллек пошлет его подальше, и заранее радовалась этому. Однако парень был далеко не первым строптивым конем, которого он объезжал. — У полицейских есть два способа вести допрос, — терпеливо разъяснил он. — Быстрый и медленный. Либо мы побеседуем пять минут по телефону, либо я пришлю за тобой жандармов. И ты проведешь в жандармерии, как минимум, целую ночь. Так что выбирай… Наступила тишина, прерываемая какими-то короткими и длинными отзвуками. Судя по всему, интерн открывал двери, спускался по лестницам, проходил по холлу внизу. Наконец в трубке послышался вой ветра, а за ним щелчок зажигалки, означавший, что парень нашел место для беседы. Раз уж предстоит разговор с майором, можно заодно и покурить. — Что вы хотите знать? — Я звоню по поводу камня во рту… — Это был не камень. — Как это? — Когда я вытащил его из горла Самуэля, то сначала принял за кусок известняка или чего-то в этом роде. На самом деле он был просто запорошен пылью и стал похож на минерал. — А в действительности? — Мне кажется, уголь. Либо обычный, либо древесный. Во всяком случае, он был легкий, как древесный. Мало того что подобный уголь никак не мог оказаться среди обломков — Циммерман даже не дал себе труда описать этот кусок. Вот уж, поистине, дальше ехать некуда! — Так почему же Циммерман не упомянул об этом? — Потому что ему на все плевать — он уходит на пенсию. И вдобавок он не судмедэксперт. — Ты можешь что-нибудь добавить по этому вскрытию? — Ничего. Если не считать этого куска угля, все тело превратилось в кашу из плоти и костей, раздавленное несколькими тоннами обломков. — Спасибо, Ибрагим. Ньеман проанализировал новую информацию: он прямо воочию видел у себя в руке этот кусок угля. Ритуал, к которому прибег убийца, приобретал теперь новое значение: он был спланирован заранее. В Святом Амвросии не было и намека на уголь, каменный или древесный, или на другое топливо. Убийца принес его с собой для этой мрачной мизансцены. А может, подобный ритуал был делом рук Посланников, перед тем как погрести тело под обломками? Нет, вряд ли. Чем дольше Ньеман размышлял над этим, тем больше он склонялся к сценарию в трех частях: 1. Схватка между Полем Паридом и Самуэлем. 2. Убийство анабаптиста неким неизвестным. 3. Намеренное обрушение свода Посланниками. Но вот кусок древесного угля… Он не знал, куда поместить этот новый элемент, но смутно подозревал связь между ним и угольно-черными ликами скрытых фресок, обнаруженных в часовне Святого Амвросия. Так кто же сгорел здесь несколькими веками раньше? 44 Ивана проползла под колючей проволокой изгороди и направилась к подлеску, чтобы наконец-то спрятать смартфон. Вечер прошел как обычно: душ, переодевание и ужин, где она ела за четверых. Чтобы побороть усталость и вместе с тем подавить обуревавший ее смутный гнев. Короткий урок Рашель стоял у нее поперек горла. Ей пришлось стерпеть высокомерие молодой женщины и выдать себя за журналистку, а эту профессию она глубоко презирала. Но куда хуже было сознание, что она оказалась в тупике. Рашель больше с ней не разговаривала, и у нее не было никаких шансов сблизиться еще с кем-то из Посланников до конца сбора урожая. Ее бывшая подруга наверняка предупредила старшин — Якоба и его приближенных, — и теперь они глаз с нее не спустят. Просто чудо, что ей удалось сбежать сегодня вечером. За ужином Ивана ни с кем не говорила. Она думала о Марселе. «Нет в мире одного — и мир весь опустел»[84]. Кто это сказал — Ламартин, Шатобриан или еще кто-то? Она сознавала, что он был для нее не просто товарищем по работе. Она почуяла в нем брата по несчастью, маргинала в поисках приюта, знавшего, как и она, только один путь — бегство вперед, без оглядки. Рашель ей солгала. Марсель не мог удрать вот так, на следующий день после ночной гонки с преследованием, не сказав ей ни слова. Скорее всего, он просто не вернулся в лагерь с их ночного рейда. Возможно, его поймали и где-то заперли. Правда, Ивана не очень-то верила в такой исход: да, Посланники держали серьезную охрану, но были прежде всего мирными виноградарями. Она не могла представить их в роли палачей или похитителей. А главное, у них не было никакого повода задерживать Марселя. Что такого компрометирующего он мог увидеть, чего не увидела она сама?! Предположим, они обнаружили собранную по кусочкам фреску в глубине Хранилища, — ну и что? Она не представляла никакого интереса… Ивана уже подходила к темной кромке подлеска. Заиндевевшая трава у нее под ногами похрустывала, словно корочка крем-брюле. Окружающий пейзаж, убеленный инеем, преобразился: казалось, древесные стволы, ветви и кусты поразила ледяная молния. Ивана долго пробиралась вперед через колючие заросли, обдирая кожу о сучья, и не видела конца пути. Она уже совсем было отчаялась, как вдруг набрела на свой дуб. Черный, похожий на мраморную колонну, местами изъеденную лишайником, он показался девушке надежным убежищем, волшебно преобразившим ночную тьму. Она шагнула вперед, но тут же споткнулась обо что-то, упала и сердито чертыхнулась под хруст сломанных веток. Из ее рта вырвалось облачко пара. Девушка с трудом встала на ноги, всматриваясь в темноту, пытаясь рассмотреть препятствие. И увидела. На замшелых корнях дуба лежало безжизненное тело. Лицо, смутно различимое в ночном тумане, было искажено жуткой гримасой боли. Ивану затрясло, она нашарила в кармане мобильник, включила экран и направила свет на труп. Марсель… Задыхаясь, девушка пощупала его запястье в смехотворной надежде ощутить биение пульса. Потом осветила лицо. Открытый рот умершего напоминал рану, обметанную инеем. Зубов у него и прежде недоставало, но теперь были вырваны и оставшиеся, притом с явной жестокостью. Молодая женщина с трудом переводила дыхание. Холод, шок от увиденного и скорбь вызвали у нее горькие слезы. Кто сотворил это с ним? И почему? Она продолжила осмотр тела и обнаружила, что у него отрублены последние фаланги пальцев, руки и ноги вывернуты под какими-то немыслимыми углами, и все кости раздроблены. Но самое страшное Ивана увидела миг спустя: Марселя выпотрошили и, будто этого было мало, задушили его же собственной кишкой, которая застыла на холоде, стянув шею жуткой серой удавкой. Ивана упала на колени. Ей чудилось, что над ее головой смыкаются черные, зыбкие края какой-то пропасти, и она падает вниз, задыхаясь в этом бездонном ночном провале.