— Чем меньше ты им наговоришь, тем лучше, а мне позволь уж действовать по своему усмотрению. Прокурор не ответил. Ньеман пропустил его вперед и вспомнил одну подробность, которая всегда его удивляла. Со спины Шницлер выглядел похуже. У него были длинные, толстоватые женские ноги с кривыми коленями, толстые ягодицы, тонкая талия и неуверенная походка — словом, фигура гермафродита. — Подумать только, я-то считал, что мы разделаемся с этим за пару дней, — бросил он через плечо. — Когда ты мне позвонил, я еще сомневался, имело ли место убийство, но потом ситуация начала усложняться день ото дня. Шницлер что-то неразборчиво пробормотал в ответ; его редко посещали догадки, а когда это случалось, они всегда были неудачными. — Тот тип, который схватился с Самуэлем, как его… — озабоченно спросил он. — Поль Парид? — Ну да. Смотри не выпускай его. Если не будет ничего новенького, всегда можно отдать его на съедение журналюгам. Чтобы выиграть время. Эльзасец явно неверно оценивал ситуацию. Впрочем, Ньеман и сам не очень-то в ней разбирался. Тем более что он не рассказал прокурору ни о смерти Марселя, ни о своей блестящей идее внедрить Ивану в лагерь сезонников. Поднявшись на холм, они обозрели сверху всю местность — часовню, лужи, толпу зевак. Хотя тело Якоба уже увезли, Посланники и их рабочие по-прежнему стояли там, неизвестно зачем. — Ты только посмотри на этих идиотов, — сказал Шницлер, указав на журналистов, суетившихся за лентой ограждения. — Ходят за мной по пятам, черт бы их подрал… Да и не только они! Депутаты, префект, парни из министерства названивают мне с утра до вечера… — Я же тебе сказал, что делаю все от меня зависящее. — Не слишком-то много ты пока сделал. — Что ты имеешь в виду? Шницлер обернулся к Ньеману. Вблизи на его лице были все же заметны морщины и другие меты времени. Сейчас он походил на старого маркиза в пудреном парике. — Дай возможность Посланникам завершить сбор урожая. Если они загубят в этом году свой гевюрцтраминер, это будет настоящая катастрофа. — Хуже, чем два трупа? — Да ладно, не усугубляй. Эти несколько дней могут спасти или погубить работу целого года. Стоит чуть-чуть опоздать с переработкой винограда или хоть на йоту изменить процесс — и конец всему. — Я ушам своим не верю! Прокурор одернул двубортный пиджак. Как ни странно, дождевые капли не смочили его серебристую шевелюру, она осталась сухой и плотной, как гусиное оперение. — В общем, я на тебя надеюсь, — заключил он, подтягивая галстук. — Посланники, конечно, занудные типы, но они опытные виноградари, а у нас в долине, ты сам знаешь, все завязано на их вине. — Даже твоя карьера. Шницлер расхохотался и зашагал обратно, к журналистам, чтобы сказать им несколько ободряющих слов. Тех, которые народ услышит в полуденном новостном выпуске на канале «Франс-3. Регионы». А сам Ньеман направился к часовне. Ливень уже начал стихать, капли падали все реже, да и те уносил ветер. Теперь это был лишь намек на дождь, прозрачный и призрачный. На его место прихлынула другая волна — властные запахи мокрых листьев и древесной коры. Ньеман жадно вдохнул их полной грудью. Ливень, второе убийство… Да, все это не могло не взбудоражить. Нынешнее событие обозначило новую стадию расследования. Из-за угла часовни вышла Стефани Деснос. — Техники ничего не обнаружили, — сообщила она. — Ни одного следа, ни одного отпечатка пальцев. Ньеман восстановил в памяти картину преступления: труп Якоба, засунутый в щель за каменным алтарем, раны на его обнаженном торсе, голова, размозженная камнем. И его настроение мгновенно упало до нуля. — Никаких следов на полу? Ни капли крови? Деснос затеребила свой пояс: — Техники думают, что убийца воспользовался одним из пластиковых чехлов. Судя по всему, это настоящий профи. — Или же обычный парень, только поумней других. А вокруг часовни? — Ничего. — На земле? В грязи? Никаких следов ног или шин? — Говорю же вам: ничего. — А камень? — Какой камень? — Тот, которым ему разбили голову. — Тоже не найден. Стефани отвечала угрюмо, смотрела хмуро, ее лицо было искажено гримасой, как у человека, который подавился орехом и с трудом откашлялся. Ньеман прекрасно ее понимал: первое настоящее расследование, и она так надеялась отличиться… — Что говорит судебно-медицинский врач о времени смерти? — Врача нет. — Что-о-о? — Циммерман уехал в Кольмар и… — Я слышать не хочу об этом халтурщике! Мне нужен настоящий эксперт. — Пока это единственный, кто может произвести вскрытие, и… — А я тебе говорю: найди другого! Что со свидетелями? — Мы опрашиваем Посланников, но заранее ясно… И она замолчала. Можно было не договаривать: убийца остался невидимым, а члены секты не заговорят. Как не желали говорить с самого начала… — Я поручаю дознание тебе, — заключил Ньеман. — Оцепишь место убийства и выжмешь из него все, что возможно. Деснос кивнула. Теперь ей явно полегчало: это была стандартная жандармская процедура, знакомая, как таблица умножения. — Для начала будем действовать по методу улитки — прочесывать сектор кругами, постепенно расширяя их. — По методу улитки? Что-то мне не нравится это слово. — Да ладно вам, — обиженно откликнулась Стефани. Майор указал ей на группу рыжебородых людей в мокрой черно-белой одежде, с бледными и, как всегда, бесстрастными лицами: — Первым делом выставь отсюда этих святош, пока они не затоптали твой «сектор». В ответ Деснос протянула ему чье-то удостоверение личности: — С вами хочет поговорить вдова Якоба. — Очень кстати, я тоже хочу. 54 При виде этой женщины Ньеман подумал о Дебюсси. Нет, не о его музыке, а о названиях его фортепианных пьес. «Девушка с волосами цвета льна», «Затонувший собор», «Сады под дождем»… Рашель Кёниг — так значилось в документе — была воплощением этих поэтических образов. Она стояла перед комиссаром, хрупкая, жалкая, точно ощипанная птичка, в промокшей одежде и чепце на каштановых волосах. Эта женщина не доставала ему до плеча, но из-за длинной шеи казалась значительно выше ростом. Ее округлое личико со светлыми глазами, такими размытыми, что чудилось, будто они вот-вот растают в этом дождливом мареве, напоминало маленькую луну. — Здравствуйте, мадам, — почтительно произнес Ньеман, перед тем как представиться. — Будьте добры, пройдите со мной. Рашель не двинулась с места. Майор воспользовался паузой, чтобы получше ее рассмотреть. Молодость этой женщины поразила его. Судя по документам, ей было двадцать два года, но эта цифра, казалось, не имеет к ней никакого отношения. Примерно так же, как у партитуры нет ничего общего с вдохновенным звучанием исполняемой музыки. — Прошу вас, мадам. Наконец она решилась двинуться с места. В жандармерию он ее, конечно, не повезет, даже речи быть не может. Они прекрасно поговорят в машине. Подходя к «рено», комиссар еще раз прочел слоган на дверце: «ЖАНДАРМЕРИЯ. НАША РАБОТА — ВАША БЕЗОПАСНОСТЬ». Н-да… не пора ли сменить это бодрое название?