– Уиддон-коттедж! Я слышал, что часть леса вырубили. Тебе что-нибудь об этом известно? – спросил Ледло. – Так уж вышло, что я многое могу тебе рассказать, хотя и не поддерживаю отношений с… э… ни с кем. – Хеншок отпер дверь, предупредил, что должен уделить несколько минут секретарше, и с дурашливой игривостью предложил гостю пока осмотреть кабинет. Первое, что притягивало взгляд всякого, кто входил в комнату, – макет домика под стеклянным колпаком. Ледло замер, глядя на модель, и замешательство на его лице сменилось вначале изумлением, затем – узнаванием. – Боже, какая возмутительная наглость! Но что это значит, черт возьми? – пробормотал он чуть слышно и тотчас напомнил себе, что должен сдерживать гнев: Альберт Хеншок о чем-то разглагольствовал, стоя в дверном проеме, и явно ожидал ответа. – Но, дружище, эта чертова корова портит весь вид! У Ледло от возмущения даже голос изменился, но он постарался взять себя в руки и спросил, откуда взялась ладонь. Хеншок объяснил, что макет нужен ему для рекламы. – Я был уверен, что ты не станешь возражать. В конце концов, подобные места принадлежат всей нации, по крайней мере в художественном отношении. Ты не согласен? Этот коттедж символизирует мечту английского горожанина о доме. А я теперь именно этим и занимаюсь: помогаю честным людям среднего достатка приобрести собственное жилье. Животных мне пришлось добавить потом по совету специалистов по рекламе. Знаешь, городские жители всегда воображают, что будут проводить свободное время на ферме, занимаясь разведением скота, который станет пастись сам по себе на радость хозяину. Хеншок продолжал тараторить, но Ледло его не слушал, потому что уже решил, что не станет ничего «улаживать». Ему хотелось лишь добиться ответа, кое-что выяснить, а затем уйти и больше никогда не видеть Хеншока. – Ты собирался рассказать мне о лесе, Альберт. – А-а! Это дело запутанное! Я не видел… э… миссис Ледло, но в прошлом году слышал от одной общей знакомой, ты ее не знаешь, будто твоя дочь хочет стать врачом. Подумать только: сейчас ей, должно быть, почти восемнадцать, верно? Медицине учатся семь лет. Хм… моя… знакомая сказала, что миссис Ледло больше не намерена обращаться к тебе за помощью, поэтому и решила продать лес в Сваллоубат-Райз. Уверяю тебя, это не испортит вид, поскольку вырубать намеревались деревья по другую сторону холма. – Хеншок заерзал, явно испытывая неловкость. – Услышав эти новости, я подумал, что, возможно, миссис Ледло захочет продать всю усадьбу. Мне известно, что ты выкупил дом для нее. В прошлом году я поехал туда, чтобы увидеться с ней, но дом оказался закрыт – она уехала отдыхать. Тогда я и сделал несколько набросков дома, а ей отправил письмо, чтобы выяснить, продается ли усадьба, и получил отрицательный ответ от ее представителя. Не думаю, что она меня помнит: я не видел ее с тех пор, как… с тех самых пор. Что ж, для начала неплохо, заключил Ледло. Он имел право позаботиться, чтобы его дочь получила достойное образование. Что до другого вопроса, тут приходилось действовать исподволь, окольными путями. Ледло взглянул на часы: двадцать минут седьмого. Ему следовало поспешить, чтобы не сорвать маленький спектакль, который он задумал, – если, конечно, представление состоится, в чем Ледло не был до конца уверен. – Я должен еще кое о чем тебя спросить, Альберт. Возможно, ты помнишь: когда Рут подала на развод, я отказался защищать себя и признал, что изменял ей, а затем уехал в Канаду. Мне хочется знать, поверил ли ты словам Валери Кармейн, будто я был ее любовником. – Послушай, Гарольд, после стольких лет… – Хеншок заметно смутился. – Ты знал ее. Знал, что она мерзкая тварь, к которой я не прикоснулся бы, даже будь она последней женщиной на земле. – Да-да! Ты совершенно прав. – Значит, ты понимал, что она выдумала эту постельную сцену и что мое первоначальное заявление, которое я тебе показал, было правдивым? – Конечно, само собой! Я и тогда сказал, что верю тебе! Меня удивило, когда ты отозвал свой встречный иск и признал вину. – Я отказался от защиты, потому что Рут ясно дала мне понять: каким бы ни было решение суда, она не поверит в мою невиновность. Это разбило мне сердце. У нас с Рут все не так уж хорошо начиналось. Первые несколько месяцев были нелегкими, но постепенно жизнь наладилась. Нас ожидало счастливое будущее. И вдруг разразился этот скандал. – Но с тех пор прошло больше восемнадцати лет, старина! – А мне кажется, будто все случилось вчера. Знаю, это наваждение, безумие, нужно гнать от себя подобные мысли, но все эти годы, если работа не отвлекала меня, я чувствовал себя как прежде – униженным, опустошенным, сломленным. Хеншок пробормотал что-то ободряющее. Его лицо выражало сочувствие, а не страх. Возможно, у него и нет причин бояться, подумал Ледло. Может, все, что ему рассказали о Хеншоке, неправда. Гарольд снова посмотрел на часы – через несколько минут он будет знать наверняка. – Ты не знаешь, почему та женщина оболгала меня? Мне она не нравилась, но я никогда ее не оскорблял. У нее не было причин меня ненавидеть. – Нет, разумеется, нет! Тебе не стоит ломать над этим голову, старина. Не хочешь проконсультироваться с хорошим психиатром? Я знаю одного. – Она не испытывала ко мне ненависти. Валери просто грубо использовала меня, потому что хотела получить развод. – Ледло больше не думал о Хеншоке, а, одержимый навязчивой мыслью, повторял слова, которые твердил себе последние восемнадцать лет. – Она располагала деньгами и за десять фунтов могла нанять соответчика в бракоразводном процессе: ей не составило бы особого труда найти молодчика, желавшего заработать, – но предпочла унизить меня. Такие вещи хуже простой жестокости, в основе которой лежит злоба или испорченность. Для меня эта женщина низкая тварь, нравственный урод. – Ты слишком расстроен, Гарольд. Не накручивай себя, это тебе не на пользу, да и мне тоже. Ах, извини! В дверь кабинета постучали – Ледло этого ждал. Оба мужчины взглянули на часы: без двадцати двух минут семь. Хеншок подошел к двери. Ледло остался сидеть в своем кресле, спиной к обеим дверям, как верно указал в своем рапорте старший инспектор Карслейк, в ожидании, когда женщина войдет в комнату, чтобы повернуться к ней лицом. И если бы жена Хеншока оказалась не той самой женщиной, Ледло просто извинился бы и ушел. – У меня деловой разговор, – услышал он слова Хеншока. Ледло обернулся слишком поздно: Хеншок вышел в коридор, чтобы поговорить с женой, – и ему ничего не удалось разглядеть. Он вскочил, намереваясь выбежать в коридор, но Хеншок уже вернулся и, закрыв за собой дверь, пояснил: – Всего лишь беспокойный клиент. Послушай, Гарольд, я не хочу выпроваживать тебя, старина, но мне нужно кое-что подготовить для секретарши, которая вот-вот придет. Может, поужинаем вместе в клубе завтра вечером? Ледло понял, что блеф поможет ему добиться ответа. – «Беспокойный клиент» – так ты сказал, Альберт? Почему? – Я не понимаю, о чем ты, старина. – Это была твоя жена, Альберт? Я потому спрашиваю, что отправил миссис Хеншок телеграмму от твоего имени с просьбой прийти сюда в шесть тридцать, воспользовавшись телефоном в ресторане «Редмун», где ты обедал. Она немного опоздала. – Ледло выдержал паузу и добавил: – Я видел ее, поэтому приношу извинения за то, что назвал твою супругу нравственным уродом. Ледло поднялся, намереваясь уйти. Все эти годы он жил воспоминаниями о прошлом, бесконечно растравляя свои раны и предаваясь самоистязанию, которое неизменно сопутствует одержимости. Визит к Хеншоку лишь подлил масла в огонь. Судьба обошлась с ним слишком жестоко, ведь Альберт был его другом еще со школьных времен. Но Хеншок, самовлюбленный хвастун, восторгавшийся собственными статуэтками, пожелал сохранить лицо: – Сожалею, что ты увидел Валери: это только усугубляет трагедию для нас троих, – но узнать все значит простить. Пожалуйста, присядь и позволь мне объясниться. – Валяй! – Ледло тяжело рухнул в кресло. – С удовольствием выслушаю историю о том, как Валери разрушила мою жизнь, чтобы сэкономить десять фунтов. Возможно, это меня развлечет. Уверен, она могла попросить десятку у тебя. Да и ты мог бы избавить ее от хлопот, приняв удар на себя. – Я не знал, что она задумала, пока не стало слишком поздно, – начал Хеншок, – как не знал и о том, что Валери выбрала соответчиком тебя, пока ты сам мне не сказал. Все началось, когда я отказался обманывать ее мужа: ты ведь меня знаешь, я человек прямой и терпеть не могу закулисные игры, – пошел к Кармейну и попросил дать ей развод, чтобы мы смогли пожениться. Тот отказался. Больше того: мерзавец дал ей понять, что охотно разведется с ней, если соответчиком будет кто угодно, только не я. В разговоре с Валери я упомянул, что рекомендовал тебе один отель в Фенсмуте, когда ты собирался туда на пару дней, и она тоже остановилась там, не сказав мне. Я не знал об этом. – А когда я показал тебе поданный Валери иск о разводе и свое заявление о непричастности, ты тоже ничего не знал? Ты не поверил, что я был ее любовником? – Нет. Конечно, нет! Я пробовал вразумить Валери, но она отказалась отозвать бумаги, заявив, что это ее личное дело, а я могу относиться к ее поступку как мне заблагорассудится. Что я мог поделать? Если бы даже рассказал тебе все, это все равно ничего бы не изменило. – И все же ты женился на ней! Построил свой брак на руинах моего! – Скажи еще – на костях твоей двоюродной бабки! Черта с два! – взорвался Хеншок, и бывшие друзья оказались по разные стороны стола, свирепо сверля друг друга глазами. – Ты сам себя обманываешь! Неужели не понимаешь? Ты когда-нибудь спрашивал себя, почему Рут тебе не поверила? Разумеется, она поверила! Твой брак давно развалился. Думаешь, я ни о чем не догадывался? Рут едва выносила тебя и с радостью воспользовалась возможностью, которую предоставила ей Валери. Слова Хеншока подтвердили тайные подозрения Ледло, на мгновение ему приоткрылась невыносимая, мучительная правда. Когда друг отвернулся, Ледло схватил первое, что подвернулось под руку, и ударил. В этот миг он видел перед собой собственное лицо, лицо ничтожного труса, упивающегося жалостью к себе, слизняка, который вот уже восемнадцать лет принимает картинные позы и изображает скорбь, пытаясь скрыть от самого себя, что жена не любила его, с трудом терпела, а потому подло сбежала. Ледло пытался прогнать отвратительное, пугающее видение, но вместо этого убил Альберта Хеншока. Когда багровый туман ярости, застилавший ему глаза, рассеялся, Ледло почувствовал не угрызения совести, а новый наплыв жалости к себе: «Видно, такая уж у меня судьба! Всего на мгновение потерял голову, и теперь меня повесят». Но не страх смерти, а ужас перед судом и тюремным заключением пробудили в нем инстинкт самосохранения. Ледло помнил, как опасно оставлять отпечатки пальцев, поэтому, вымыв руки, наполнил раковину и погрузил статуэтку в воду, потом вытер пепельницу и подлокотники кресла, воспользовавшись губкой Хеншока. «Если секретарша слышала, как Хеншок болтал о коттедже, то меня повесят! А если нет? Спокойно! Попробую исходить из того, что она ничего не поняла и что Альберт никому не говорил, где находится дом». Ледло постоял, глядя на макет и раздумывая, стоит ли уничтожить его ради безопасности. «Чертова корова!» Внезапно напряжение отпустило его, он захихикал, как школьница, но тут же посерьезнел и повернулся к рисунку, висевшему на стене. «Без ладони он выглядит реалистичнее, и чертова корова не так бросается в глаза». Поддавшись внезапному порыву, он подошел к раковине, погрузил руки в воду, а затем вынул рисунок из рамы, решив, что в приемной следы пальцев не так-то просто будет обнаружить – там многие держались за дверные ручки». Дверь в приемную Ледло открыл мокрыми руками, а заметив рулон папиросной бумаги, наскоро обернул рисунок. Внизу швейцар лениво слонялся по холлу. «Если попытаться незаметно проскользнуть мимо него, он решит, что я похитил рисунок. Нужно держаться естественно, не вызывая подозрений». – Найдите мне такси, будьте любезны. Уже в машине Ледло подавил первое побуждение оставить рисунок под ковриком: улику следовало сжечь – разорвать на мелкие клочки плотный картон невозможно, – и поплотнее завернул рисунок в бумагу. Выйдя из такси в Вестминстере, Ледло доехал на метро до станции «Эрлс-Корт». Отель «Тенерифе», где он остановился, находился буквально в двух шагах. Гарольд поднялся к себе в номер, выложил все из портфеля и спрятал туда рисунок, решив, что завтра поедет за город и сожжет его. Ему казалось, что он забыл и о нависшей над ним опасности, и о Хеншоке. Мысли его рассеянно блуждали и расплывались. Поужинав в отеле, он отправился в Уэст-Энд, в мюзик-холл. На следующее утро в лондонских газетах появились фотографии макета. Развернув свежий выпуск за завтраком, Ледло мгновенно понял, что потерпел поражение. С неожиданным спокойствием он признал, что арест неминуем, и разыграл в своем воображении ход дальнейших событий. Рут, увидев фотографию и обращение полицейских, как законопослушная гражданка напишет в Скотленд-Ярд. К ней придет детектив и узнает, что в этом доме Рут провела детство, что ее отца вынудили продать его, но несколько лет спустя коттедж купил ее муж и подарил ей на свадьбу. В Уиддоне супруги прожили недолго. Затем последовал развод и отъезд Ледло в Канаду. Полицейским даже не придется разыскивать его через банк. Достаточно будет просмотреть список пассажиров судов, чтобы выяснить, что Гарольд Ледло прибыл шесть дней назад и остановился в отеле «Тенерифе». По его прикидкам, в запасе осталось часов сорок восемь, в худшем случае – двадцать четыре, если Рут решит не писать в полицию, а позвонить, что представлялось маловероятным. Ледло мечтал перед смертью увидеть дочь, но еще больше ему хотелось узнать, не солгал ли Хеншок, выкрикивая свои издевательства, поэтому решил немедленно покинуть Лондон и встретиться с Рут, и не важно, захочет она его видеть или нет. Среди его багажа было несколько вещей, которые он отписал жене в своем завещании: альбом с фотографиями, сделанными в первый год их совместной жизни, связка ее писем к нему, написанных до замужества, и редкое издание «Кентерберийских рассказов» Чосера, подаренное Гарольду тестем. Ледло отыскал их в сундуках и чемоданах за полчаса. Все эти памятные вещи он положил в портфель вместе с рисунком, который больше не представлял важности. С тяжелым чувством обреченности Ледло подумал, что напрасно рисковал, похищая рисунок. Ему не пришло в голову, что Рут сразу же узнает дом по фотографии и вспомнит про Хеншока, поэтому, уже не заботясь об осторожности, Гарольд решил даже усы не сбривать. Еще до полудня он сел в поезд до Халлери-он-Темза. На маленькой станции не нашлось ни такси, ни машины, которую можно было бы нанять, чтобы добраться до деревни, и Гарольду пришлось пройти пешком полмили вдоль реки, а затем вскарабкаться на крутой холм, прежде чем добрался до Уиддон-коттеджа. Разгорячившись от ходьбы, он остановился отдохнуть в тени дубравы и с тоскливым равнодушием человека, чьи дни уже сочтены, обвел глазами дом. Отдышавшись, он вдруг поймал себя на мысли, что в действительности Уиддон еще прекраснее, чем ему помнилось. Коттедж стоял высоко на горе, откуда открывался великолепный вид на холмы Беркшир-Даунс, простиравшиеся вдаль словно морские волны. Позади коттеджа поросший травой склон длиной в полмили зеленой ковровой дорожкой спускался к Темзе. Настало время встретиться с Рут. Дверь открыла она сама. Эта высокая статная женщина, само очарование в молодости, с годами не утратила ни красоты, ни величавой осанки, однако в чертах ее лица теперь проступала властность, что лишало его романтической прелести. Ледло показалось, что Рут испугалась, увидев его. – Гарольд? Зачем ты здесь? В ее голосе ему послышалась укоризна, но не враждебность. – Я хочу видеть Эйлин. Думаю, ты не станешь возражать. – Конечно, нет! Только ее нет – уехала на несколько дней с друзьями. – Что же, мне нужно было увидеться и с тобой. Можно войти? Его слова прозвучали до смешного официально – совсем не такой ему представлялась эта встреча. Скомканное начало свело разговор к пустой болтовне о пустяках. Рут предложила ему пообедать, но он отказался, солгав, что уже перекусил. Поговорили о Канаде, о Лондоне, Гарольд поздравил Рут с творческими успехами. – Конечно, мои книги, да и то далеко не все, читают только студенты, но я получила хорошие отзывы… Гарольд, человек, которого убили, и есть тот самый Хеншок, твой знакомый?