– Не может быть! – Она сглазила тебя. – Но почему? – Ревнует. Вон как тебе повезло – муж-красавчик, ирландец просто загляденье. – Ревнует? Старуха? – А она ведьма. Я знавала ее еще на родине. Мы с ней вроде на одном корабле приплыли. В молодости она крутила любовь с парнем из графства Керри. Она жила с ним просто так, к священнику он ее не сводил, а когда про все прознал ее старик отец, парень сбежал и уплыл в Америку темной ночью. Она родила ребенка, но он умер. Тогда она продала душу дьяволу, и дьявол научил ее высушивать молоко у коров, у коз и у девушек, которые вышли за молодых парней. – Я помню, она как-то странно на меня посмотрела. – Вот-вот, тогда она тебя и сглазила. – А как сделать, чтобы молоко вернулось обратно? – Я расскажу тебе, что сделать. Дождись полной луны. Смастери куклу – заверни в тряпочку прядку своих волос и обрезки ногтей, сбрызни святой водой. Назови куклу Нелли Гроган, так зовут ведьму, и воткни в нее три ржавые булавки. После этого ведьмины чары рассеются, и молоко из твоей груди потечет, как река Шаннон[12]. С тебя четверть доллара. Кэти заплатила. Когда взошла полная луна, она сделала куклу и пронзала ее булавками, пронзала, но молоко не вернулось. Фрэнси сосала бутылочку и чахла. В отчаянии Кэти призвала на совет Сисси. Сисси выслушала историю про ведьму. – Какая тут, к черту, ведьма! – фыркнула она презрительно. – Это Джонни натворил, только не глазом! Так Кэти узнала, что снова беременна. Она сказала Джонни, и он расстроился. Он вернулся к ремеслу поющего официанта и был этому рад, работал часто, вел себя разумно, особо не выпивал и почти все деньги приносил домой. Известие о втором ребенке застало его врасплох – он почувствовал себя загнанным в ловушку. Ему только двадцать лет, Кэти – восемнадцать. Джонни подумал, что они совсем молоды, а жизнь уже пропала. Услышав новость, он ушел из дома и напился. Повитуха зашла некоторое время спустя узнать, как сработало ее колдовство. Кэти сообщила, что колдовство не сработало, потому что она беременна и ведьма тут ни при чем. Повитуха задрала подол и полезла в обширный карман, пришитый к нижней юбке. Она вынула бутылку со зловещей темно-коричневой жидкостью. – Держи, вот лекарство от твоей беды, – сказала она. – Делай по хорошему глотку утром и вечером, и через три дня будешь как новенькая. Кэти отрицательно потрясла головой. – В чем дело, боишься, что скажет священник? – спросила повитуха. – Нет. Просто я не могу убивать. – Это не убийство. Какое убийство там, где еще нет жизни. Ты же пока не чувствуешь, что он шевелится, так ведь? – Не чувствую. – Ну вот! – Она торжествующе стукнула кулаком по столу. – Я с тебя возьму всего один доллар за целую бутылку. – Спасибо, но она мне не нужна. – Не глупи. Ты сама еще почти девочка, у тебя и с одним-то ребенком хлопот полон рот. А муж твой, конечно, красавчик, но не самый надежный парень в мире. – Какой у меня муж – это мое дело, а с ребенком мне никаких хлопот. – Я просто хочу тебе помочь. – Спасибо вам, до свидания. Повитуха засунула бутылку обратно в свой потайной карман и собралась уходить. – Когда придет срок рожать, вы знаете, где меня найти. На пороге она дала напоследок еще один добрый совет: – Если хорошенько побегаешь вверх-вниз по лестнице, то, может статься, выкинешь. Наступило бруклинское бабье лето с его обманчивым теплом, Кэти сидела на крыльце и прижимала своего хилого ребенка к огромному животу, из которого скоро должен был появиться еще один ребенок. Сочувствующие соседи останавливались, чтобы посокрушаться, глядя на Фрэнси. – Не жилец она у тебя, – говорили они. – Цвет лица плохой. Если милосердный Господь приберет ее, тебе же будет лучше. Уж чего хуже – больной ребенок в бедной семье? На свете и так полным-полно детей, больным да слабым не найдется места. – Не говорите так, – Кэти крепко прижимала ребенка к себе. – В смерти нет ничего хорошего. Кто хочет смерти? Всякий цепляется за жизнь. Посмотрите на дерево вон там за оградой. Ему не хватает солнца, воду пьет оно только в дождь, почва под ним скудная. Но оно сильное, потому что сильным его делает тяжелая борьба за жизнь. И мои дети тоже будут сильными. – Кто-нибудь наверняка его срубит, заморыша этакого. – Если бы на всем белом свете осталось только одно это дерево, вы бы сказали, что оно прекрасно, – ответила Кэти. – Но деревьев много, поэтому вы не замечаете, как они прекрасны. Посмотрите на этих детишек. Она указала на стайку грязных детей, которые играли в сточной канаве. – Возьмите любого, отмойте, нарядите, поселите в красивый дом – и вы увидите, как он прекрасен. – Мысли у тебя, Кэти, очень красивые, а ребенок все равно очень хилый, – говорили люди. – Мой ребенок будет жить, – яростно возражала Кэти. – Я сделаю все для этого. Брат у Фрэнси родился через неделю после ее первого дня рождения. Когда начались схватки, Кэти была дома. На этот раз она закусила губу и во время схваток не издала ни звука. Беспомощная перед болью, она могла опереться только на выносливость и стойкость. Крепкий здоровый мальчик громко закричал, возмущаясь пережитыми во время родов унижениями. Приложив его к груди, Кэти почувствовала огромную нежность. Рядом в люльке захныкала Фрэнси. Кэти сравнила ее с красавцем сыном, и в душе у нее вдруг промелькнуло презрение к этому жалкому созданию, которому она дала жизнь год назад. Она тут же пристыдила себя. Она понимала, что девочка ни в чем не виновата. «Нужно внимательно следить за собой, – подумала Кэти. – Похоже, я буду любить мальчика больше, но нельзя, чтобы девочка догадалась об этом. Это неправильно, любить одного ребенка больше, чем другого, но что ж я могу поделать». Сисси умоляла, чтобы мальчика назвали в честь Джонни, но Кэти упорно стояла на том, что сын имеет право на собственное имя. Сисси ужасно рассердилась и наговорила Кэти лишнего. Тогда Кэти, скорее в запальчивости, чем по убеждению, заявила, что Сисси влюблена в Джонни. Сисси ответила «может быть», и Кэти сочла за лучшее промолчать. Она испугалась, что если этот спор еще немного продлится, то выяснится, что Сисси и вправду любит Джонни. Кэти назвала сына Корнелиусом в честь благородного героя, которого в театре играл красивый актер. Когда мальчик подрос, имя сократили на бруклинский манер – его стали звать Нили. Без всяких на то причин и особых усилий мальчик сразу заменил Кэти весь мир. Джонни отошел на второй план, а Фрэнси отодвинулась в самый дальний уголок материнского сердца. Кэти любила мальчика, потому что он зависел от нее больше, чем Джонни или Фрэнси. Нили казался точной копией Джонни. Кэти собиралась сделать из него идеального мужчину, каким мог бы стать Джонни. Сын сохранит все лучшее, что есть в Джонни, она позаботится об этом. Но она избавит его от всего дурного, что есть в Джонни, если мальчик унаследовал эти черты. Нили вырастет, и она будет гордиться им, а он будет заботиться о матери до конца ее дней. Именно сыну она должна посвятить себя. Фрэнси и Джонни как-нибудь сами обойдутся, но мальчика нельзя отпускать на произвол судьбы. Она сделает все, чтобы он вышел в люди. Постепенно, по мере того как дети росли, Кэти растеряла всю свою нежность, зато приобрела то, что люди называют характером. Она стала приспособленной, выносливой, расчетливой. Она преданно любила Джонни, но от прежнего обожания не осталось и следа. Она любила свою девочку, потому что жалела ее. Да, скорее это была жалость пополам с чувством долга, чем любовь. Джонни и Фрэнси чувствовали, что Кэти очень изменилась. Мальчик становился все крепче и красивее, а Джонни становился все слабее и все быстрее катился вниз. Фрэнси понимала, как мать относится к ней. Она отвечала тем, что воспитывала в себе твердость духа, и, как ни странно, эта твердость сближала их, потому что делала похожими. Когда Нили исполнился год, Кэти совсем перестала рассчитывать на Джонни. Джонни сильно пил. Работал от случая к случаю, если что-нибудь подвернется. Зарплату приносил домой, но чаевые оставлял себе и пропивал. Ему казалось, что жизнь летит слишком быстро. Он обзавелся женой и двумя детьми до того, как получил право голосовать. Его жизнь кончилась, не успев даже начаться. Джонни Нолан был обречен, и никто не понимал это лучше, чем он сам. На долю Кэти выпали те же испытания, только она была еще и на два года младше Джонни, ей едва исполнилось девятнадцать. Можно было бы сказать, что и она обречена. Ее жизнь тоже закончилась, не начавшись. Но этим сходство ограничивалось. Джонни понимал, что обречен, и смирился с этим. Кэти не смирилась. Она начала новую жизнь в тот момент, когда прежняя закончилась. Она заменила нежность твердостью. Она отказалась от мечтаний и заменила их трезвым отношением к суровой реальности. Кэти была одержима желанием выжить, которое делало из нее борца. Джонни уповал на вечность, что превращало его в бесполезного мечтателя. И в этом заключалась огромная разница между этими двумя людьми, которые так сильно любили друг друга. 11 Свой двадцать первый день рождения, который дал ему право голоса, Джонни отпраздновал трехдневным запоем. Когда он начал трезветь, Кэти заперла его в спальне, чтобы он не мог раздобыть ничего спиртного. Но Джонни не пришел в себя, вместо этого у него началась белая горячка. Он то рыдал, то умолял дать ему выпить хоть глоточек. Говорил, что невыносимо страдает. Кэти отвечала, что это хорошо, страдания отучат его от пьянства, закалят волю и сделают тверже. Но бедный Джонни никак не становился тверже. Напротив, он совсем раскис, скулил и выл, как привидение. Соседи стучались к Ноланам в дверь и просили пожалеть беднягу. Кэти посоветовала соседям заняться своими делами и сжала губы так, что они превратились в прямую линию. Хоть она и осадила соседей, но понимала, что переезд неизбежен, едва закончится месяц. Нельзя оставаться тут после того, как Джонни так их опозорил. Ближе к вечеру от душераздирающих воплей Джонни терпение у Кэти лопнуло. Посадив обоих детей в коляску, она отправилась на фабрику и попросила терпеливого бригадира вызвать Сисси с работы. Кэти рассказала сестре, что творится с Джонни, и та пообещала прийти сразу после работы и все уладить. Сисси посоветовалась с приятелем, как помочь Джонни. Тот дал необходимые наставления. Следуя им, Сисси купила полпинты хорошего виски, спрятала бутылку между пышными грудями, потуже зашнуровала корсет и застегнула платье. Сисси пришла к Кэти и сказала, что если та оставит их с Джонни наедине, она вылечит его. Кэти закрыла Сисси в комнате с Джонни. Сама пошла на кухню и провела всю ночь в ожидании за столом, положив голову на руки. Когда Джонни увидел Сисси, в его бедном спутанном мозгу на минуту прояснилось, он схватил ее за руку. – Сисси, ты мой друг. Ты моя сестра. Ради бога, дай мне выпить. – Не спеши, Джонни, – сказала она мягким баюкающим голосом. – Я кое-что припасла для тебя. Она расстегнула платье до талии, выпустив наружу каскад белых кружевных оборок с темно-розовыми бантиками. Комната наполнилась сладким теплым запахом ее пряных духов. Джонни смотрел, как она расстегнула платье и расшнуровывает корсет. Вспомнив про ее репутацию, бедняга сделал неправильный вывод. – Нет, нет, Сисси. Только не это, прошу! – простонал он. – Не будь ослом, Джонни. Всему свое время и место. Сейчас не тот случай. И Сисси достала бутылку. Джонни схватил ее. Бутылка согрелась от ее тела. Сисси позволила ему сделать долгий глоток, потом решительно вынула бутылку из его сжатых пальцев. Выпив, он успокоился, его потянуло в сон, он попросил ее не уходить. Она обещала. Не позаботившись застегнуть корсет и платье, она легла на кровать рядом с ним и обняла его, а он прижался щекой к ее теплой душистой груди. Он спал, и во сне слезы катились из-под его закрытых век, и были они теплее, чем ее кожа, на которую падали. Сисси лежала без сна, обнимала его и смотрела перед собой в темноту. Ей казалось, что рядом с ней ее ребенок, который выжил и нуждается в ее беззаветной любви. Она гладила завитки его волос, нежно касалась щеки. Когда он стонал во сне, она успокаивала его ласковыми словами, которые давно придумала для своих детей. У нее затекла рука, и она попыталась высвободить ее. Он проснулся на мгновение, вцепился в нее и попросил не уходить. Обращаясь к ней, он назвал ее мамой.