Иногда Фрэнси и Нили сидели и не мигая глядели друг на друга. Глаза у них были одного разреза и посажены одинаково глубоко, только у него – прозрачные синие, а у нее – прозрачные серые. Между двумя детьми существовала прочная неразрывная связь. Нили говорил очень мало, а Фрэнси много. Иногда Фрэнси говорила без остановки, пока жизнерадостный малыш не засыпал, сидя на крыльце и откинув голову на железные перила. Тем летом Фрэнси пристрастилась к шитью. Кэти купила ей лоскуток за пенни. Размером с дамский носовой платок, на нем нарисован ньюфаундленд с высунутым языком. Еще один пенни – и вот маленькая катушка красных ниток для вышивания, а пяльцы обошлись в два цента. Бабушка показала Фрэнси, как шить швом «вперед иголку». Девочка увлеклась. Прохожие женщины останавливались и охали от жалости и умиления при виде крошечной девочки – глубокая морщинка пролегала у нее на переносице справа, она стегала, водя иголкой вверх-вниз, ткань, натянутую на пяльцы, а Нили, повиснув на ее плече, с удивлением смотрел, как серебристая игла то исчезает, то волшебным образом вновь появляется. Сисси подарила ей подушечку в виде клубнички, чтобы чистить и втыкать иголку. Когда Нили начинал скучать, Фрэнси давала ему иголку, чтобы потыкал ею в клубничку. Если простегать сотню таких лоскутов, а потом сшить их между собой, получится покрывало. Фрэнси слышала, что некоторые женщины и вправду делают такие покрывала, и она загорелась этой целью. Но хоть она и работала не покладая рук все лето, к осени лоскуток был только наполовину готов. Покрывало отодвигалось в далекое будущее. Снова наступила осень, за ней прошли зима, весна и лето. Фрэнси и Нили продолжали расти, Кэти работала все дольше, а Джонни все меньше, зато пил с каждым временем года больше. Чтение двух книг продолжалось. Изредка Кэти пропускала его, если к вечеру совсем не оставалось сил, но чаще соблюдала это правило. Они читали «Юлия Цезаря», и ремарка «звучит тревога» смутила Кэти. Она подумала, что это как-то связано с пожарной машиной, и, когда дочитала до этих слов, крикнула: «Би-би!» Дети пришли в восторг. В жестяной консервной банке подкапливались пенни. Однажды банку пришлось отодрать от пола и вытряхнуть два доллара, чтобы заплатить аптекарю, когда Кэти распорола колено о ржавый гвоздь. Двенадцать раз из банки с помощью ножа выуживали по никелю, чтобы Джонни купил билет на трамвай и доехал до работы. Но по заведенному правилу он обязан был из своих чаевых положить в банку десять центов. Так что банк не оставался в убытке. В теплые дни Фрэнси играла одна на улице или на крыльце. Ей очень не хватало друзей, но как подружиться с девочками, она не знала. Дети сторонились ее, потому что она говорила очень уж чудно. Из-за ежевечерних чтений у нее появилась странная манера выражать свои мысли. Однажды, когда ровесница дразнила ее, Фрэнси ответила на оскорбления: «Ты не ведаешь, что говоришь. В твоих словах много шума и ярости, но мало смысла»[14]. В другой раз, пытаясь завести знакомство с девочкой, она сказала: – Подожди здесь, я схожу к себе, обрету скакалку, и мы попрыгаем. – Ты, что ли, возьмешь скакалку? – переспросила девочка. – Нет, обрету. Ты вещи не берешь. Ты вещи обретаешь. – Как это – обретаешь? – спросила девочка, которой было всего пять лет. – Обретать. Как Ева обрела Каина. – Ты, что ли, дурочка. Тетеньки ничего не обривают. Только дяденьки, чтобы не росла борода. – Ева обрела Каина. И Авеля тоже обрела. – Ничего она не обривала. Знаешь чего? – Чего? – Разговариваешь, как макаронники. Вот чего. – Ничего не как макаронники! – крикнула Фрэнси. – Я разговариваю, как… как… Бог разговаривает. – Да что ты болтаешь – тебя гром разразит за это! – Нисколечко не разразит. – У тебя не все дома, – девочка постучала Фрэнси по лбу. – Все дома. – Тогда почему ты говоришь такими словами? – Мне мама читает такими словами. – Тогда у твоей мамы не все дома, – уточнила девочка. – Ну и пусть, зато моя мама не грязная мымра, как твоя, – Фрэнси не нашлась, что еще сказать. Девочка слышала это много раз. У нее хватило смекалки не спорить. – Да уж лучше грязная мымра, чем чокнутая. И лучше вообще без папы, чем с таким пьяницей, как у тебя. – Мымра, мымра, мымра! – отчаянно кричала Фрэнси. – Чокнутая, чокнутая, чокнутая! – кричала девочка. – Мымра! Грязная мымра! – выкрикнула Фрэнси и расплакалась от бессилия. Девочка убежала прочь, густые кудри подпрыгивали, освещенные солнцем. На бегу она распевала высоким звонким голосом: «Палка больно бьется, слово не дерется. Кто как обзывается, сам так называется. Кто меня обидит – больше не увидит, будет горько плакать». И Фрэнси горько плакала, но не потому, что обидела эту девочку и боялась больше ее не увидеть, а потому, что никто не хотел с ней дружить. Более грубым детям Фрэнси казалась слишком вялой, а более воспитанным – слишком странной. Смутно Фрэнси догадывалась, что причина ее одиночества заключается не только в ней. Такое отношение как-то связано с тетей Сисси, которая часто приходила к ним, с ее обликом и с тем, как смотрели ей вслед соседские мужчины. И с папой, который не всегда ходил прямо и порой выписывал зигзаги по дороге домой. И с расспросами соседок, которые хотели что-нибудь разузнать про маму, папу и Сисси. Их притворно ласковые голоса не вводили Фрэнси в заблуждение. Она не нуждалась в маминых предупреждениях: «не разговаривай с соседями, если будут приставать». И вот теплыми летними днями одинокий ребенок сидел на крыльце и притворялся, что ему нет дела до детей, которые играют на тротуаре. Фрэнси общалась с воображаемыми друзьями и убеждала себя, что они даже лучше, чем настоящие дети. И все же в сердце отдавалась острой печалью песенка, которую пели дети, когда водили хоровод. Вальтер, Вальтер, великан, Ты захлопнул свой капкан. Раз, два, три, четыре, пять, Всем придется умирать. Кроме Лизы Вайнер. Лиза, Лиза, ты красавица, Перед нами покружись, К нам спиною повернись, Скажи, кто тебе нравится. Все остановились и ждали, пока выбранная девочка, от души поломавшись, не прошептала имя мальчика, который ей нравится. Фрэнси задумалась: а какое имя назвала бы она, если бы чудом ее приняли в игру? Интересно, они бы рассмеялись, назови она Джонни Нолана? Девочки вскрикнули, когда Лиззи прошептала имя. Все снова взялись за руки и стали водить хоровод, теперь величая мальчика. Герми Бахмайер – Просто красавец, Вот он выходит С розой в петлице Навстречу девице В платье из шелка, Он хочет, он хочет На ней пожениться. Девочки остановились и весело захлопали в ладоши. Затем без всякой причины настроение изменилось. Девочки двигались по кругу медленно, с опущенными головами. Мама, мама, грудь болит, Позови мне доктора, Пусть он поспешит. Доктор, доктор, я умру? Да, красавица, к утру. Кто пойдет за гробом? Вся семья и все друзья… В разных дворах слова припевок могли меняться, но сюжет игры оставался неизменным. Никто не знал, кто придумал слова. Девочки выучивали их друг от друга, это была самая любимая игра в Бруклине. В другие игры тоже играли. Например, девочки играли в камешки, сидя вдвоем на крыльце. Фрэнси играла в камешки сама с собой, за двоих. Она разговаривала с воображаемой партнершей. «Я буду собирать по трешечке, а ты по двушечке» – так говорила она. Классики – игра, которую начинали мальчики, а потом подхватывали девочки. Двое-трое мальчиков клали жестянку на трамвайные рельсы, садились рядом и с видом знатоков наблюдали, как колеса трамвая расплющивают жестянку. После этого ее сгибали пополам и опять клали на рельсы. Еще раз расплющивали, еще раз сгибали и снова расплющивали. В результате получался плоский тяжелый кусочек металла – бита. На тротуаре рисовали квадраты – классы, пронумеровывали, и в игру вступали девочки, которые прыгали на одной ножке из квадрата в квадрат, подталкивая биту. Кто первым проходил все классы, тот выигрывал.