– Я лучше покажу тебе, словами это не передать! Сейчас завершу звонок, а ты готовься принимать видео. Яну оставалось лишь порадоваться, что он все еще был на паркинге и не успел выехать в город. Видео оказалось настораживающим с первых секунд. Александра была не в городе, как он ожидал, и даже не в парке с Гайей. Она оказалась в каком-то темном лесу, настолько густом и старом, что и без того скупой свет февраля превращался здесь в вечные сумерки. Ее со всех сторон окружали массивные темные стволы, среди которых изредка попадались вкрапления хвои, не делавшей, впрочем, картину веселее. Но Александру заинтересовал не лес, а то, что в этом лесу творилось. На сухих ветвях деревьев были подвешены гирлянды из сломанных игрушек – кукольные головы, связанные друг с другом, мишки и зайчики с выпирающим из дыр в меху наполнителем. Хуже всего смотрелись куклы-младенцы в натуральную величину – те самые дорогие, которые ценятся за свою реалистичность. Теперь эта реалистичность создавала ощущение, что кто-то насадил на металлические колья маленьких детей, и сколько бы Ян ни повторял себе, что это всего лишь игрушки, ему все равно было не по себе. А ведь он видел всего лишь маленькую картинку на экране, он был далеко от этого места, похожего на чью-то больную фантазию! – Александра, куда ты влезла?! – Смотри сначала, потом спрашивать будешь, – отозвался где-то за кадром голос сестры. Она двинулась с места, миновала украшенные чудовищными трофеями деревья и оказалась перед непонятной маленькой хижиной. Непонятной – потому что Ян не брался сказать, что это такое, из чего оно построено и для чего. Но дверь туда была открыта, и Александра без труда проникла внутрь. Лучше бы она этого не делала! Даже лес казался милой полянкой по сравнению с тем, что творилось внутри. Домик выглядел разгромленным: мебель разбита, на полу – стекло, обрывки бумаги, а главное, детская одежда, в прошлом нежных пастельных тонов, а ныне – цвета грязи и засохшей крови. Разруха пришла не из-за времени, все, что видел Ян, было относительно новым. Казалось, что кто-то намеренно уничтожал здесь все, на что упадет взгляд. – Это что… мертвый ребенок? – пораженно прошептал Ян. В груде обломков и грязных лохмотьев с трудом просматривался детский силуэт, неподвижный, беспомощно хрупкий на фоне этой свалки. Девочка лет семи, голая, лежащая на животе, лицом вниз – в такой позе она не смогла бы дышать, а большего камера мобильного не передавала. – Не-а, – ответила Александра с пугающим равнодушием. – Тоже кукла. Хотя я сперва шарахнулась! Смотри. Она перевернула тело девочки, и Ян успел заметить, что сестра в перчатках – получается, она все же воспринимает этот дом как место преступления. Но сейчас ему было не до расспросов, он разглядывал девочку. Это и правда была кукла, но пугающе реалистичная. Младенцев ему видеть еще доводилось, но таких детей в натуральную величину, да еще такого качества. Это было нечто большее, чем игрушка. – Она что, коллекционная? – уточнил Ян. – Твоя неосведомленность в таких вопросах радует. Надеюсь, и моя осведомленность тебя не напугает. Это секс-кукла. – Ребенка?! – Да. Я не буду снимать крупным планом, поверь мне на слово: тут все проработано детально. Я на такое дерьмо насмотрелась в Австралии: там из Японии его партиями везут. – Законно? – Нет, конечно, но когда закон останавливал контрабандистов? Сюда она тоже попала не через «Почту России»! Смотри, что еще интересней. Ее использовали не по назначению. Ему не нужно было спрашивать, что она имеет в виду, все было очевидно. Грудь силиконовой куклы покрывали глубокие порезы. Крови, естественно, не было, но это мало что меняло. Кто-то остервенело бил ножом куклу, очень похожую на маленькую девочку, и в этом чувствовалась неподдельная страсть. Нож тоже был здесь – большой, кухонный, безобидный в большинстве ситуаций, но пугающий теперь. – Ты видишь, какой трэш? – Александра поводила камерой по сторонам, позволяя ему разглядеть кукольные головы, прибитые к стенам ржавыми гвоздями. – Александра, ты хочешь меня до инфаркта довести?! Где ты находишься? – Да подожди, ты же еще главного не видел! Она направилась в сторону по темному дому, осторожно выбирая дорогу между осколками стекла, обрывками колючей проволоки и того, что в этой тьме напоминало детские останки. Александра вошла в маленькую комнатку, в которой у окна стояла люлька – очень красивая, винтажная. Нежно-белая корзинка на кованных ножках, маленькое произведение искусства, символ родительской любви. Ян уже видел пятна крови на одеяльце, свисающем из люльки. Ничего больше он видеть не хотел, а остановить сестру не пытался. Прямо сейчас он рядом с ней не окажется, где бы она ни была. И Александра посылала ему это не для того, чтобы развлечься. Она хотела, чтобы он видел то же, что и она – на случай, если она не вернется. От этой мысли душа холодела от ужаса, однако Ян заставлял себя терпеть и ждать. Александра поднесла камеру к люльке, и вот тогда Ян увидел, что творится внутри. Корзинка была заполнена чем-то бесформенным, багрово-кровавым, разрезанным, раздробленным, уничтоженным столь безжалостно, что в этом уже невозможно было распознать тело. Но произошло это не только что – брызги на бортах люльки и стене рядом с ней застыли, кровавое месиво подернулось сухой коркой. Летом здесь уже роились бы полчища мух, однако теперь они проспали пир. – Просто скажи мне, – попросил он. Прозвучало сдавленно, глухо, а по-другому не получалось. Теперь он знал, почему она шептала. В этом месте, даже если никого нет рядом, иначе нельзя. – Ты не поверишь, где я это нашла! Я… Теперь уже она хотела сказать ему, где оказалась, но не смогла. Погасла картинка, утих голос Александры, а на экране смартфона появилась заставка. Связь прервалась. Он не мог такое принять. Ян попробовал набрать ее номер, один раз, потом – снова и снова, и все бесполезно. Но даже зная, что это бесполезно, он не мог признать правду и этими попытками достучаться до сестры отвлекал себя от нее. Телефон Александры внезапно оказался отключен. Глава 7 Нина Эйлер понимала, что ведет себя ужасно глупо. Непрофессионально так точно, да и по-человечески неразумно. Если бы с такой проблемой к ней обратился кто-то другой, она бы, конечно же, знала, что делать. Но когда ей потребовалось помочь самой себе, оказалось, что все эти теоретические советы не так уж хороши, а правильные поступки не всегда помогают. Сапожник без сапог, так? А без чего тогда психолог, без головы? Именно такой Нина себя и чувствовала: потерявшей голову, мысли и направление на жизненном пути. Нет, начиналось-то все безобидно. Нина была благодарна близнецам и особенно Александре за то, что они помогли ее дочери. Ася пережила кризис, она поправилась и стала куда более жизнерадостным ребенком, чем до этого. А главное, от искусственной подростковой ненависти к тетке она перешла к немому обожанию. У каждого свои кумиры, и Александра, пожалуй, была не худшим. Конечно, у следовательницы оставалось не так много времени для общения с племяшкой. Но каждый раз, когда они встречались, у Аси был настоящий праздник. Она просила у Александры помощи во всем, придумывала все новые поводы для встреч. В магазин сходить? Только с теткой! В кино? Желательно вытащить обоих близнецов! И пускай тетя Александра заглянет просто так – попробовать печеньки, которые Ася испекла по новому рецепту. Искренняя радость Нины долго не продлилась, сменившись радостью натужной и цивилизованной. То есть, умом она понимала, что должна радоваться, а на душе кошки скребли. Память предательски шептала, что с ней Ася не спешила ходить по магазинам и откровенничать, ее она стеснялась и с печеньем к ней не бежала. Кажется, ее мнение вообще перестало иметь для дочери значение! Может, это потому, что Нина даже не заметила ее беду в декабре, а Александра справилась? Но ведь это не делает ее тетку прямо-таки идеальной! У Александры полно недостатков. У нее, возможно, даже психическое расстройство. Нельзя так слепо равняться на нее во всем! Она терпела, сколько могла, а потом попыталась осторожно и мягко объяснить все это Асе. В ответ она получила то, что получают все родители: рычание тинейджера, у которого отнимают им же слепленного идола. Нина смотрела в глаза дочери и понимала, что она не найдет правильных слов, потому что их просто не существует. Ася ничего не хочет слышать, она уже увлеклась… Вопрос в том, можно ли это исправить. Нина попробовала поговорить с Александрой – взрослая же все-таки женщина, должна понимать побольше, чем неразумное дитя! Но это в теории. Как можно ожидать от близнецов адекватного поведения? Даже Ян непредсказуем, а уж Сашка – тем более! Выслушав сбивчивые, взволнованно-нервные доводы Нины, младшая сестра лишь рассмеялась. – Перестань, ты драматизируешь! Мелкой просто нужно знать, что у нее есть друг. Старший друг и мать – это не одно и то же, Нина, сама ведь знаешь. – Но ты отбираешь ее у меня! – выпалила Нина. Прозвучало глупо, но иначе уже не получалось. Александра посерьезнела: – Нет. Ты не путай временное и главное. Ты всегда будешь важнее для Аськи, чем я. Просто она поймет это не сразу. – Так позволь ей понять быстрее! Прекрати столько с ней гулять, ты не подружка, ты – ее тетка! – Этого я тоже делать не буду. Мы встречаемся не так уж часто, ты сама поймешь это, если отметишь все дни наших встреч на календаре. У ревности глаза даже больше, чем у страха. Но от этих встреч я не откажусь, потому что Ася воспримет это как предательство, она такого не заслужила. Нин, проблема в ваших отношениях – не я. Сказала – и поступила по-своему. Нина после этого пыталась позвать дочь в поход по магазинам или в кафе, но Ася чаще всего лишь отмахивалась. «Мы уже купили это с тетей Сашей, мне больше не надо» – скажите пожалуйста! Хотелось наорать на дочь, а причин вроде как не было, и Нина терпела. Беда в том, что для профессионального подхода нужно внутреннее спокойствие, которого Нине остро не хватало. Возможно, если бы в остальных сферах жизни Нины все было хорошо, она бы нашла способ отвадить дочь от женщины, которая четырнадцать лет шлялась непонятно где, а потом вернулась с диким псом, похожим на волка, и пугающим умением убивать. Вот только никакого спокойствия больше не было, и в последнее время Нине казалось, что весь ее мир разваливается на части. Мир-то у нее был маленький, всего четыре человека: она, любимый и двое детей. По крайней мере, это Нина повторяла про себя, как мантру. Жаль только, что ее любимый напоминал стрижонка, только-только научившегося летать. Он был милой, но тупенькой птичкой, которая истерично машет крылышками, однако оказывается в итоге не на ветке, а то в трубе, то в форточке. Попадается, замирает, грустно моргает черненькими глазками и ждет, когда ее спасут. Вот примерно такой была вся жизнь Захара Тарановского. Нина познакомилась с ним давно – еще в прошлой жизни, в которой Александра не пропала и будущее казалось ясным и счастливым. Они пересеклись на шумной вечеринке. Там, в полусвете и клубах сигаретного дыма, Захар показался Нине вовсе не тупеньким, а очень даже многообещающим. Он долго и красиво говорил о том, какой талант ему достался, какие фильмы он вот-вот начнет снимать, как его душа пылает огнем. Ухаживать он тоже умел – романтично, хоть и весьма бюджетно. Полевые цветы, обломанная во дворе сирень, угощение на дне рождения друга, кино в квартире его бабушки. Нина дурой не была и понимала, что это несколько тревожные звоночки. Любовь, конечно, не измеряется деньгами, но быстро перегорает, когда их нет совсем. Она утешала себя тем, что Захар еще молод, нужно просто дать ему время… Или бросить, что тоже вариант. А потом на семью Эйлеров свалилось горе – исчезновение Александры, ее предполагаемая смерть, похороны. Нина видела, что отец замкнулся в себе, а мать как будто лишается рассудка. Кому-то нужно было держаться, оставаться сильным, не просить о помощи. Пашка старался, да и Ян, кажется, тоже, однако они были сами по себе. Нина чувствовала себя потерянной и ненужной, и вот тогда Захар оказался очень кстати. Ей уже было все равно, сколько он зарабатывает, как живет, даже что он чувствует. Он был живым человеком, он позволял ей не оставаться наедине с жуткими мыслями, которые приносило одиночество. О том, что она могла бы все исправить, вмешаться, не допустить – и ей придется жить дальше с осознанием этого. Кому хочется слушать голос совести? Беззаботная болтовня Захара казалась куда более привлекательным вариантом. Где-то в тот период Нина и забеременела. Она не планировала, но радовалась, ей показалось, что это знак судьбы. Она потеряла сестру, зато она может противопоставить жизнь смерти! Когда выяснилось, что она ждет девочку, счастью и вовсе не было предела. Вопрос об имени даже не рассматривался. Нина была абсолютно убеждена, что вот так она вернула долг погибшей Александре. Родные поддерживали ее, и только Ян смотрел как-то странно и ничего не говорил. Так что первый год она прожила как будто в полусне, в котором Захар мелькал неясным персонажем. Но постепенно боль утихала, радость материнства из лихорадочной перешла в спокойную. Тогда и вернулись мысли о материальной стороне семейной жизни. В этом отношении Захар так и остался многообещающим, только вот непонятно, кому эти обещания нужны и зачем. Годы шли, он что-то снимал, находил какие-то деньги, пропадал на тусовках, которые сам звал звездными. Он зло и громко критиковал чужие фильмы и сериалы, а себя искренне считал непризнанным гением. Увы, гениальность ему кошелек не наполняла. В вопросах финансов он был даже бездарней, чем в работе над фильмами. Он умудрялся помогать другим людям воровать деньги продюсеров, сам того не понимая, он подводил солидных партнеров. Нина быстро сообразила, что, если она свяжет себя узами брака с этим человеком, он начнет использовать общее имущество. Да она будет работать на его долги! Поэтому до свадьбы дело так и не дошло. Нина несколько раз порывалась его бросить, но все как-то не складывалось. Вроде и решится уже, и он сам где-то пропадет – а потом вернется, грустный, побитый жизнью и голодный. Ну как его не пожалеть? Он ведь был не безнадежен, с ним порой было весело, он умел быть обаятельным и развлекать людей. Да и потом, вон у нее сколько подруг, которым вообще не досталось мужчин! Они решат, что она с жиру бесится. Опасаясь критики, которая еще даже не прозвучала, Нина снова и снова впускала Захара в свой дом, кормила и давала возможность днями валяться на диване и стенать о судьбах кинематографа. Последнюю попытку выпроводить его вон она предприняла незадолго до рождения Никиты. А потом она узнала о второй беременности – и о том, что мальчик родился не совсем здоровым. Львиная доля ее внимания сосредоточилась на сыне, а на Захара она просто махнула рукой, она приняла его, как принимают комаров на речном берегу. Неприятно, но они все равно никуда не денутся. Возможно, тогда она и начала терять Асю? Не только из-за того, что больше времени уделяла Никите. Дочь стала невольной свидетельницей всех ее скандалов с Захаром. Все эти обсуждения безденежья, снова и снова, круг за кругом, обвинения в изменах, оскорбления… Нина не раз зарекалась не говорить об этом и не повышать голос, когда Ася поблизости, но всегда срывалась. С Захаром по-другому невозможно, он умеет вывести – ему кажется, что без этого отношения не полноценны. Жизнь как-то сама рухнула в глубокую колею, из которой так просто не вывернуть. И катилась она непонятно куда, а Нина даже не задумывалась об этом, пока не грянул гром. Вот как ей вернуть Асю? Что она может предложить собственной дочери, что в ней есть от кумира, способного сиять подростку? Александра сильная, уверенная, состоявшаяся – несмотря ни на что. А Нина в глазах Аси была вечно раздраженной теткой, преуспевшей разве что в скандалах. Конечно, Ася никогда ничего подобного не говорила, но Нине казалось, что она видит это в глазах дочери. Она, всегда учившая пациентов не додумывать за других, взращивала собственную обиду в фантазиях. Обида, как известно, приносит боль, психологам – не меньше, чем всем остальным. Когда все попытки убрать источник боли сорвались, пришлось искать лекарство. Временное, как убеждала себя Нина, но эффективное. Она обнаружила, что после бокала вина ей становится легче. Отпускает внутреннее напряжение, страхи уже не грызут так яростно, чувство беспомощности больше не подтачивает изнутри. Нельзя сказать, что ей становится хорошо и весело, но – полегче, чем было. И снова совесть попыталась бунтовать. Она шептала Нине, что один бокал после сложного дня – это еще куда ни шло. Но один бокал после каждого дня – это как-то многовато. Уже тенденция. Что бы она сделала, если бы ей рассказал о такой привычке пациент?.. Нет, ну она же не пациент! Она – профессионал, который знает, что делает! Если бы она действительно срывалась, она бы пила куда больше, ведь очевидно, что тогда боль исчезла бы совсем. А она контролирует процесс, она ограничивает себя, значит, можно. Аргументация была сомнительная, но ведь спорила Нина с собой, а себе можно и поддаться. На какое-то время в ее душе воцарился мир. Она нашла любимое лекарство и убеждала себя, что вот-вот решит проблемы и с Захаром, и с детьми. Но скоро что-то пошло не так, не сломалось, просто надломилось. Она точно знала, что сможет расслабиться вечером. Однако оказалось, что ей теперь тяжело вставать по утрам. Нина больше не испытывала радости от прежде любимой профессии. Вот она придет в кабинет – и ей снова придется выслушивать всех этих нытиков, которые ни черта не знают о настоящих проблемах! Потом она вернется домой, снова будет скандал, не один – так другой. Тоска закрепилась в ее душе, атаковала все чаще, все яростнее. В какой-то момент Нина поймала себя на том, что ей даже вставать не хочется… и жить не хочется. Эта мысль испугала ее, заставила рвануть на кухню за любимым лекарством. Тревога ушла. Один бокал утром и один вечером – это не так уж страшно, правда? Между ними большой перерыв. Половина суток, а то и больше! Да и вообще, врачи говорят, что это полезно для сердца или чего-то там еще. Главное, полезно! У нее нет проблемы. Она получает пользу.