ТАЙНА Спать, как спала она раньше, Иволга не могла с первого же дня своего поселения у «ведьмы». Каждый раз после операции с перекачиванием крови она впадала в состояние сонливости. Ложась потом после ужина в постель, она сразу теряла нить мыслей. Но это не был сон… Сонливость переходила в забытье, прозрачное и холодное, как лед. Была какая-то именно ледяная оцепенелость в теле и вместе с тем какая-то болезненная, обостренная чуткость. Будил каждый звук, каждый малейший шорох. Сначала ее мало интересовало, куда по ночам уходит Дарья Ивановна и что там у них делается наверху. Утром Дарья Ивановна обычно оказывалась на своем месте — в кровати под одеялом, натянутым до подбородка, лежащей навзничь и крепко спящей. Под утро и сама Иволга засыпала более крепким, почти здоровым сном. Но раз Дарья Ивановна из своего ночного путешествия возвратилась не так поздно, как обычно. Иволга отчетливо слышала, как скрипнула дверь и потом половица. Мгновенье спустя она уже ясно, как сквозь стекло, увидела Дарью Ивановну. Она видела и слышала, но оцепенелость еще осталась в теле. Она не могла пошевельнуться или сказать или крикнуть… Лед был в ней и из этого льда она смотрела на Дарью Ивановну. Дарья Ивановна было нагая… Совсем нагая. На голове был венок из черных смятых и обсыпавшихся роз. Сев на свою кровать, она прислонилась спиной к стене. Рот был полуоткрыт и искривлен трепещущей сладострастной улыбкой. Медленно она протянула вперед руки, и руки тряслись у ней. И казалось, она видит кого-то и хочет привлечь к себе этими бессильными, трясущимися руками. С одной стороны в углу рта пузырилась слюна, похожая на пену, и струйкой стекала на подбородок. Иволге стало противно. Но то, что она увидела потом, заполнило ее ужасом. Она увидела… VIII УДАВЛЕННИК Она увидела человеческую фигуру, совершенно прозрачную, колыхавшуюся в дверях, как легкий туман. Голова казалась белым облачком. Над высоким лбом дымились, струясь вверх, курчавые, тоже похожие на хлопья тумана, волосы. Черты лица обозначались неясно, лицо было молочно-белое и сквозь него просвечивались предметы, находившиеся позади. Но на этом сквозном, как утренний тонкий пар, лице блестели живые, полные огня глаза. Призрак неслышно двигался по направлению к Дарье Ивановне. Она ждала его, теперь бессильно уронив руки на кровать по сторонам тела ладонями наружу, запрокинув голову, полуприкрыв глаза, вся бледная, глядя на него из-под ресниц и улыбаясь полуоткрытым ртом безвольной, будто сгоревшей в охватившей ее страсти улыбкой. Лицо призрака, по мере того, как он приближался к Дарье Ивановне, постепенно из молочно-белого становилось бледно-розовым — будто наливалось кровью или наполнялось светом. Будто далекая-далекая заря занималась в нем. Непонятная, неведомая, жуткая, как сама смерть, жизнь расцветала в нем! Почти не двигая губами, голосом тихим, как затаенное дыхание, Дарья Ивановна прошептала: — Иди, иди! Что было дальше? Новый ужас пахнул холодом на душу Иволге. Она узнала это лицо с зачесанными вверх волнистыми, будто дымящимися волосами. С год тому назад в чьем-то парке за городом повесился молодой человек. С подругами она ходила его смотреть… Теперь она его видела опять… Этого удавленника… Удавленник… И он был здесь, около. И около него нагая женщина, страшная и вместе гадкая, шептала ему слова любви… IX «ДЕРЕВО УДАВЛЕННИКОВ» Что было дальше? Ничего. Обморок ли, или новое глубокое забытье? Или… Или было все это сон, больная уродливая греза? Сразу в ней вдруг стало темно: сознание померкло. Тьма воцарилась в ней. Ужас, наполнявший ее, раздавил ее и растоптал, бросил в пучину мрака, которая в первые мгновенья казалась полной образов, тоже сотканных из мрака, отвратительных и страшных, полной отзвуков слов и угасающих мыслей… И потом она уж ничего не видела и не слышала. Солнце светило ярко в окно, когда она очнулась. Было утро. Дарья Ивановна лежала навзничь на своей кровати, заложив обнаженные руки за голову. Но теперь она была уже в рубашке. Венка из черных роз на голове не было. Она спала. Обычно до сих пор она просыпалась раньше Иволги. Дверь в комнату была открыта. Во всем доме была тишина. Иволга быстро оделась и вышла в парк. Застегивая на ходу кофточку, непричесанная, она сперва шла по аллее, потом побежала. Она решила, что сегодня же непременно уйдет отсюда. Переберется как-нибудь через забор и попробует найти дорогу домой. Конечно, это было глупо, что она не запомнила дороги, когда ее сюда везли. Она опять пошла шагом, перекинув волосы через плечо на грудь и заплетая их в косу. «Ведьма» требовала, чтобы волосы у ней были непременно заплетены. Теперь, раз она решила бежать, можно было обойтись без этого. Но она сейчас ни о чем другом не могла думать, как только о побеге. Она заплетала косу совсем машинально, не замечая, что делает. — Конечно, это было глупо… Она остановилась и встряхнула головой, чтобы перебросить косу назад, на спину… И дико вскрикнула… Прямо перед ней у забора, над старой, зеленой от плесени скамьей, на натянувшейся туго веревке висел человек, без шапки, плешивый, с реденькой с сильной проседью бородкой. Глаза были широко открытые и тусклые, с неподвижно остановившимися зрачками. Губы потемнели. Подбородок упирался в грудь. Казалось, он смотрит исподлобья. Он был мертв. Веревка плотно захлестнулась вокруг шеи. На скамейке лежала бумажка и на ней было что-то написано… Всего несколько слов. Скамейка стояла у дерева, разбитого молнией, без листьев, без верхушки, с обожженной корой. Черный, голый сук протягивался над скамьей. Он висел на этом суке. X «ДЕРЕВО УДАВЛЕННИКОВ» Отбежав в сторону, она прижалась спиной к. стволу старой липы и спрятала назади руки… И тоже крепко прижала их, растопырив пальцы, к шероховатой коре. Отсюда она смотрела на него… Золотые блики от солнца дрожали на ее лице, на платье и на песке у ее ног. Она смотрела и на него и на это сожженное молнией, лишенное листьев дерево с расщепленным стволом. Вся похолодевшая, бледная как воск, с остановившимся дыханием… Но между солнечных пятен, дрожавших на ее лице, незаметно проступал румянец. Побелевшие губы порозовели. Она прижала обе руки к сердцу и не сводила глаз с дерева. Губы медленно раздвинулись, блеснули ровные белые маленькие зубы и вместе с золотыми бликами от солнца в лице задрожала и заискрилась улыбка. И она крикнула негромко: — Знаю! Теперь знаю! И побледнела опять.