Её лицо стало уродливым, перекосившись от гнева, губы сжались, а подбородок дрожал от ярости. — Как ты посмел прийти сюда и воспользоваться моим сыном? Ты, маленький, гадкий извращенец! Теперь раскачивание Эммета заставило кровать скрипеть, а когда он зажал свои уши руками, его напевание превратилось в гортанные стоны. Все положение его тела изменилось, все в Эммете, которого я знал и о котором заботился, зачахло, оставив лишь странную, страшную скорлупу. Я думал, так и должны были выглядеть аутисты, до того, как встретил Эммета. Он уже не был тем мальчиком, который целовал и обнимал меня. Я ненавидел, что он дошел до такого. Ненавидел свою мать, которая сделала это с ним. Я хотел бы сказать, что встал и накричал на нее, что гневно защищал Эммета и оберегал его. Мне стыдно признаться, но все, что я сделал, это сжался на кровати. Я чувствовал жар и холод, головокружение и тошноту. Паническая атака охватила меня так быстро и неожиданно — вот я сижу на кровати, съежившийся и неловкий, и вот я уже валяюсь на полу в позе эмбриона, потея и тихо плача, мой мозг заполнил раскаленный ужас, а зубы лязгают друг об друга. Я не знаю, сколько Мариетте понадобилось времени, чтобы приехать, но внезапно она оказалась здесь, стояла на коленях возле Эммета и успокаивающе с ним разговаривала. Эммет замкнулся в своем пугающем внутреннем мире, его невидящий взгляд был устремлен в какую-то точку на моем ковре, и он все еще раскачивался и издавал ужасные звуки, но Мариетта сидела перед ним и шептала. Её тон, такой умиротворяющий, успокаивал и меня, несмотря на то, что она даже не взглянула в мою сторону. Она посвятила себя Эммету. Мариетта не прикасалась к нему даже пальцем, но при этом окутала его лучше, чем любые физические объятия. Мой взгляд заволокла паника, но я наблюдал за тем, как она победила и вытащила моего Эммета на поверхность. Моя мама была в гостиной. Я слышал, что она разговаривает с тетей Эммета, слышал, как повышается их тон, когда они начинают спорить. Я не мог разобрать слов, да и, в любом случае, мне не хотелось их слышать. В основном я смотрел на Эммета с Мариеттой и хотел, чтобы кто-нибудь поговорил со мной таким же тоном. Я видел, насколько она хочет поддержать его, и часть меня вопила и кричала во мне так же, как Эммет делал это снаружи. Обними меня, Мариетта. Кто-нибудь, обнимите меня. Кто-нибудь, поговорите со мной так же терпеливо и доброжелательно. Кто-нибудь, придите и спасите меня. Никто этого не сделал. И даже не собирался. Она и слова не проронила в мою сторону, пока Эммет не уехал. Никто не спросил, хочу ли я попрощаться, прежде чем Алтея и Дуглас образовали вокруг него пару стен и не сопроводили его в их машину, которая уже ждала у нашего дома. Я, страдая и до сих пор чувствуя головокружение и слабость, стоял у нашего панорамного окна в гостиной и следил за тем, как он уходит, следил за машиной, пока та не скрылась из вида. Все, что я сделал, это поцеловал его. Позволил ему поцеловать меня. Я представляю себе, если бы такие ужасные результаты были у всего простого, например, если бы я открыл коробку с хлопьями, но я не мог этого предвидеть. Это заставило меня желать залезть в кровать и укутаться в одеяло с головой. Я хотел оставаться там, пока не умру. Они обернулись ко мне: Мариетта с её обычным добрым выражением лица и моя мать с тщательно скрываемой яростью. Отец уставился на меня так, будто увидел что-то отвратительное. — Как ты мог? Я пожал плечами и попятился к окну, опустив взгляд в пол, поскольку моя мать ждала ответа, но у меня его не было. Я не хотел говорить. Я хотел уйти. Если бы они не заслонили выход, я бы выбежал оттуда. Мариетта подошла ближе, и от страха я поднял голову. Её смущенное выражение лица успокаивало. — Джереми, тебе не нужно бояться. Мы только хотим понять, что произошло, — продолжила она более осторожно. — Эммет… воспользовался тобой? Сначала я моргал, ничего не понимая. Когда я понял, что она имела в виду, я сгорбился и закрыл глаза. Воспользовался. Она имела в виду, что Эммет заставил меня. У меня не было приступа паники, но стыд, больший, чем когда-либо, заполнил меня, заставляя чувствовать себя уродливым и в глубине души неправильным. Воспользовался. Мариетта спрашивала об этом. Один поцелуй. Один поцелуй и объятие. Единственный раз, когда кто-то коснулся меня за все эти годы, за исключением жестких объятий при посещении родственников или незнакомых людей, натыкающихся на меня в общественных местах. Даже мама Эммета вела себя так, будто это была самая позорная вещь, какую она когда-либо видела. — Ответь ей, — потребовал мой отец. Я начал плакать. Я думал, что хуже уже быть не может, но хуже стало. Мариетта начала извиняться передо мной и моими родителями. — Простите, простите. Полагаю, я должна была это предвидеть. Он решителен, и я знала, что он влюблен в Джереми без памяти, но думала, что это безвредно. Я никогда не думала, что он натворит такое. Моя мать дернулась в мою сторону. — Почему ты позволил ему это? Да что с тобой? Мариетта выпрямилась и напряглась. — Мне кажется, вы перегибаете палку… — Он не гей! — рявкнула моя мать. — Я не знала, что твой сын гей, и что он так плохо себя контролирует… — Хватит! Они сразу повернулись ко мне, и на их лицах были злость, удивление, настороженность, отвращение. Мне захотелось убежать и спрятаться, но я не мог позволить им так говорить об Эммете, не мог позволить, чтобы они так думали о нем. — Я гей. И я никогда никому не говорил об этом, потому что не думал, что найду парня. Но потом… Я остановился. Я хотел сказать, что потом встретил Эммета, но стыд прервал поток моих слов. Моя мать договорила за меня, и отвращение исходило из каждого произнесенного ею слога. — Но потом тебе повстречался бедный умственно отсталый мальчик, который недостаточно умен, чтобы сказать тебе «нет»? — Эммет не умственно отсталый, — вставила Мариетта, вся ее мягкость ушла. — И он далеко не глуп. Моя мать отмахнулась: — Да, он идиот-севант или как там. Конечно же, он ненормален. В первую очередь, я не должна была позволять ему связываться с Джереми. Разумеется, этого больше не случится. Я отпрянул. Её слова были жестче, чем удар по лицу или под дых. Они собирались запретить мне видеться с Эмметом? Мариетта начала спорить более яростно, но я видел выражение лиц моих родителей, а мама Эммета не могла сказать ничего, что изменило бы их решение. Настолько же мать и отец были обеспокоены моими с Эмметом отношениями. Я оттолкнулся от стены и, спотыкаясь, вышел из комнаты, игнорируя их крики мне вслед. Перепрыгивая через две ступеньки, я поднялся к себе в комнату, захлопнул дверь и подтащил свою кровать к двери, чтобы её заблокировать. Забравшись в кровать, я натянул одеяло на голову и уставился в темноту. Эммет ушел. Из моего дома и из моей жизни. Больше не будет прогулок в магазин или вокруг квартала. Больше я не встречу его на железнодорожных путях. Не будет больше смс и зависания в Гугле. Больше никаких поцелуев. Никаких прикосновений. Никакого Эммета. В своей голове я заново проигрывал разговор внизу. Я должен был бороться за него. Должен был кричать в ответ. Но я был слабым и никчемным. Я не мог бороться. В хороший день я едва мог встать с кровати. Эммет заслуживал кого-то намного лучше меня. А я не заслуживаю что-либо или кого-либо вообще. Я тихо рыдал под одеялом, оплакивая свою глупость, бессилие, мой провал. Но горше всего я оплакивал потерю Эммета. Глава 9 Эммет Многие суждения об аутизме несправедливы, но самое страшное то, что люди заблуждаются, размышляя о поведении аутистов. Я должен учиться читать по лицам и контролировать свой гнев, и, когда я допускаю ошибку, меня ругают и наказывают. Но когда Габриэль стала вести себя как стерва, потому что ей не понравилось, что Джереми гей, наорал ли на нее кто-нибудь? Сказал ей: «Эй, может тебе не стоит быть такой сукой со своим собственным сыном»? Нет. Извиняясь перед ней, меня отправили домой, и вели себя так, будто я сделал что-то неправильное. Они велели мне успокоиться, расстроившись, что я не могу контролировать свой гнев. Хуже всего, что я не мог просто злиться. Не мог зарыться в свои чувства. Не мог надеть мою рубашку-злость и колотить кувалдой, пока та не сломается. Я не мог дуться или быть угрюмым. Мне нужно было взять себя в руки как можно скорее. Я видел Джереми перед моим уходом. Он был так расстроен, что впервые огоньки покинули его глаза. Я не всегда могу читать по лицам, но мог замечать этот свет, а теперь его свет померк почти полностью. Вспомнив, как он рассказывал мне о голосах в его голове, которые всегда были громкими и сердитыми, я забеспокоился, что произойдет, когда к этим голосам присоединится голос ругающей его матери. Я переживал так сильно, что у меня скрутило живот. То, что живот скрутило из-за голосов Джереми, нелогично, но так случилось. Я попытался пойти обратно к нему, чтобы вернуть его свет, но Алтея сказала, что я должен ждать маму. Я хотел показать знаком, что собираюсь прекратить разговор, но если бы сделал это, то не смог бы рассказать ей о Джереми. — Алтея, послушай меня. — Нет, это ты послушай меня. У тебя большие проблемы. Миссис Сэмсон действительно расстроена. Я уставился на её плечо. — Джереми расстроен. Он очень расстроен, и мне нужно пойти к нему. ОН мой парень. Мне нужно утешить его. Алтея издала забавный звук, и я посмотрел на её лицо, заинтересовавшись, смогу ли его прочитать. Удивленное лицо. Очень удивленное лицо. — Твой… — Она открыла и закрыла рот несколько раз. Затем её лицо стало нечитаемым.