Клиническая тревожность? Какого черта это значит? Я хотел сказать «нет», что бы это ни было. Мне не нужен был еще один недуг, но было трудно спорить, учитывая, что я прятался в школьном туалете и нервничал по поводу похода в магазин. И, вероятно, клиническая тревожность была оборотной стороной серьезного депрессивного расстройства. Почему врач не спросил меня об этом? Потому что я не рассказал ему про приступы паники? Если бы я поделился, сказал бы он, что у меня к тому же еще и клиническая тревожность? Означало ли это, что я был слишком проблемным, и меня нужно поместить в интернат? Крошечные когти ужаса проникли в мой мозг, и я подумал: «Да, у меня точно клиническая тревожность. У меня было и то, и другое. И, наверное, это плохо». Я взялся за хлеб, в основном, чтобы занять свои руки. — Депрессия была у меня не всегда. Но я всегда был тихим. Мне стало плохо в школе. Я пытался придумать, как ответить на вопрос Эммета о том, как я её ощущал. Я убрал вопрос о тревожности в коробку в своей голове и запечатал скотчем. — Депрессия похожа на шар вокруг тебя. Стеклянный шар, который можно видеть, но он отдаляет тебя от мира. Ты ощущаешь тяжесть и одиночество. И иногда шар становится туманным. Я мог видеть этот шар у себя в голове, себя в этом шаре. — Несмотря на то, что я внутри, снаружи все слишком громко. Так что я нахожусь под затуманенным стеклом, которое пропускает все звуки, запахи и свет. Иногда это вгоняет меня в панику, а некоторые звуки все равно заставляют чувствовать себя вялым и унылым. Или вообще ничего не чувствовать. Это мешает мне общаться с людьми, но без людей я чувствую себя более одиноким. С серьезным выражением на лице Эммет наклонился ко мне. — Тебе нужны люди, Джереми. Люди — социальные животные. Нам плохо без общения. Как будто я не знал. Прямо сейчас мне нравилось общаться. Это было странно, но я постоянно забывал о его аутизме, хотя тот становился очевиден, когда я смотрел на Эммета или когда он говорил. Но, главное, я чувствовал, что Эммет не раздражает меня, и ему не неудобно находиться рядом со мной. Что он тот, кто заставит меня почувствовать себя настоящим человеком. Другом. — Я рад, что мы стали друзьями. — Его пристальный взгляд сосредоточился на моей груди. Я ему улыбнулся. — Я тоже рад, что теперь мы с тобой друзья. Эммет снова стал мягко раскачиваться. — А сейчас я хочу съесть свой банановый хлеб. Ничего, если мы перестанем ненадолго разговаривать для того, чтобы поесть? — Конечно. — Я не переставал улыбаться. Было так легко, с ним было так легко. Я чувствовал себя прекрасно. — Мы можем продолжить разговор после того, как поедим. Мне нравится с тобой разговаривать. Нервозность, тревожащая меня весь день, постепенно начала угасать. — Мне тоже нравится с тобой разговаривать. Эммет и я не встречались каждый день, но мы всегда переписывались. Сначала это происходило в разное время, но на третий день он спросил, не могли бы мы закрепить за нашим общением друг с другом девять часов вечера, и заставил меня общаться с ним в «Гугл ток»9, а не в телефоне. «Мне жаль, что у тебя нет «Аймака» или айфона, — написал он мне однажды ночью. — Интерфейс «Аймесседж»10 куда удобнее, а если бы ты сидел с «Эппл», мы могли бы легко переключаться с компьютера на телефон». «У меня нет даже смартфона», — ответил я. «У меня есть старый айфон, ты можешь взять его». Я солгал Эммету, сказав, что посмотрю айфон. Я не хотел ему говорить, что мама с папой на это не согласятся. С момента пикника между нами по многим причинам была напряженная обстановка, и пройдет немного времени, прежде чем Эммет станет центром внимания в наших периодических спорах. Они видели, как я разговариваю с ним на вечеринке района, и спрашивали об этом по приезде домой, но, в целом, я их отшил. Могу сказать, что Эммет предпочитал оставаться у себя дома, так что мы тусили там, и, честно говоря, в доме Вашингтонов я тоже чувствовал себя лучше. Когда я вернулся домой после того, как побывал у Эммета в гостях третий день подряд, я был рад, что не встречался с ним у себя дома, и поклялся, что этот день настанет, когда ад замерзнет. — Где ты был? — спросила мама, едва я переступил порог. — Я обыскала весь двор, а тебя там не было. Ты снова шлялся по железнодорожным путям? Я подумывал соврать, но чувствовал, что врать об Эммете неправильно. — Я ходил в гости к другу. — К Барту? — поведение мамы тут же изменилось. Она улыбнулась и расправила плечи, как будто Земля вернулась на свою орбиту. — Я и не знала, что вы двое снова общаетесь. Как у него дела? Теперь мне стало жаль, что я не последовал первоначальному порыву её обмануть. — Не к Барту. К новому другу. Я мог видеть, как на её лице формируется вопрос, своя оценка и осуждение Эммета, и решил её подловить. — Он второкурсник. С двойной специализацией в информатике и расширенной физике. — Или, может, в прикладной физике. Плевать, расширенной звучало лучше. Она запнулась, сбитая с толку. — Студент университета здесь? Так далеко от кампуса. Или он арендует дом в этом микрорайоне? — Нет. Он живет здесь с родителями. Ведь так можно сэкономить деньги. И мы живем не так далеко от университета, если срезать через парк. — Тут я решил его расхвалить. — Он очень умный. Программирует свой компьютер просто для забавы. — Ох. — Мама расслабилась, утешившись мыслью, что я нашел хорошего друга, который сможет вправить мне мозги. — Как его зовут? Не могу поверить, что не знала о мальчике твоего возраста в нашем районе. Мальчике? Мне что, двенадцать? — Эммет Вашингтон, — ответил я и настороженно на нее посмотрел. — Джереми Эндрю Сэмсон! — Она подошла и нависла надо мной. — Это ужасно, что ты лжешь об отсталом мальчике. Что ты с ним делаешь? Нянчишься? Я удивленно моргнул, пораженный её жестокостью и бесчувственностью, надеясь, что она говорила не всерьез. Она просто ничего о нем не знала. — Мама, он получил высший балл на своем факультете. У него действительно двойная специализация в области информатики и физики. Я не нянчился. Я тусовался с ним. Он не отсталый, да и в любом случае ты больше не должна употреблять это слово. Она закатила глаза. — Не парь мне мозги по поводу его гениальности в компьютерах. «Отсталый» означает задержку в развитии. Ты же не можешь сказать мне, что мальчик нормален. Нет, я не мог, но иногда я думал, что он был куда нормальнее меня. Безусловно, у Эммета в связи с его аутизмом были странности, но его прагматизмом я не просто восхищался, а находил его успокаивающим. По крайней мере, я всегда знал, как себя с ним вести. Если он не хотел что-то делать, он это говорил. Если что-то было для него важно, он тоже давал об этом знать. Он был добрым, хотя и заметил во мне то, чего лучше бы другие люди не замечали, и он счел мои странные причуды просто частью меня. Величайшим примером был день, когда мы пришли в «Уистфилда» — продуктовый магазин в конце улицы. Маме Эммета нужно было купить что-то на ужин, и он спросил, можем ли мы ей помочь, сходив с ней. — Как мило, что ты предложил это, Эммет, — сказала она и поцеловала его в щеку. — Я возьму список покупок и тележку на колесах. Не знаю почему, но я был невероятно взволнован, выполняя с ним это поручение. Мы и раньше прогуливались по району, но обычно вечером, когда уже было прохладнее, а совершать вместе покупки было так по-семейному и по-взрослому что ли. Это вам не просто болтаться по магазинам. Мы помогали с ужином, на который меня уже пригласили. Этот случай дал мне почувствовать себя частью семьи. Настоящей семьи. Хорошей семьи. Не успели мы пройти и пары метров, как Эммет остановился. — Нет. Тебе нужно идти с этой стороны. — Он подтолкнул меня к дальней стороне тротуара, ближе к домам. — Ты нервничаешь, когда идешь с другой стороны. — Да? — Да. Ты подпрыгиваешь, когда проезжает автомобиль. Ты это делаешь и на этой стороне, но здесь ты более расслабленный. А я и не знал, что делаю так. Как много других людей это заметили? — Я не знал. Прости. — Не извиняйся. Но ты должен ходить по этой стороне, а не по той. Оставшуюся дорогу мы не разговаривали, но, когда мы гуляем, обычно разговариваем мало. Я использовал это время, чтобы подумать, насладиться нашей с ним прогулкой. Кроме того, было забавно узнавать, что именно он считал. Я узнал, что если он молчит, то он что-то считает. Я часто спрашивал его об этом после наших прогулок, поэтому сейчас он сам рассказал, когда мы пришли туда, куда направлялись. — Девятьсот тридцать одна трещина в тротуаре, — объявил он, когда мы добрались до магазина. Он толкнул перед собой разноцветную, полосатую тележку, в которую, как объяснила Мариетта, мы должны будем положить пакеты с продуктами. — Сто двадцать четыре неровных и восемьсот семь прямых трещин. — Трещины на тротуаре? Наверняка ты уже считал их между своим домом и магазином. — Да, но сегодня появились четыре новых. Я задался вопросом, каково это иметь мозг, который запоминает столько вещей. Думаю, это было бы утомительно, но Эммет этим наслаждался. Я собирался расспросить его о трещинах, но, когда мы вошли в магазин, я врезался в стену из шума. Я бывал в этом магазине раньше, и он мне нравился тем, что был небольшим, но я никогда не приходил сюда в то время, когда здесь в углу играли живую музыку. Магазин был полон людей, которые смеялись, говорили, совершали покупки. Мне было не до смеха. Все, чего я хотел — сбежать оттуда. Казалось, кто-то в моей голове стучал в тарелки. Стало трудно дышать. И мне было стыдно за приступ паники перед Эмметом. А затем внезапно все прошло. Вернее, тарелки исчезли. Я все еще тяжело дышал, но мы были снаружи, и Эммет усаживал меня на скамью. Он неловко коснулся моего лица. — В магазине слишком громко. — Прости, — попытался сказать я, но в основном прохрипел.