– Ваша вартира располагается на втором этаже, – возразил батлер. – Не знаю, – повторила Анжелика и зажмурилась. – Мигрень началась! – Замучили вас вопросами до головной боли, простите, – начал извиняться мой помощник. – Вы ни при чем, – остановила его Лика. – Всякий раз, когда пытаюсь вспоминать, как провела раннее детство, тут же в висок штопор втыкается. – И школьные годы такую же реакцию вызывают? – поинтересовался я. – Плохо помню их, – стандартно ответила Лика. – О! Вот! Очень не любила рано вставать и когда садилась в машину, засыпала сразу. Я обрадовался новой информации: – Вас возили в гимназию? – Не помню, – поморщилась женщина. – Сейчас вдруг в голове картина проявилась: ложусь на заднее сиденье, и все! – Тоже не любил школу, – признался я. – Когда вы годы учебы в Потапкино вспоминаете, тоже мигрень стартует? Анжелика засмеялась. – Нет-нет, в деревне было очень хорошо. А в Москве даже сейчас, когда я уже взрослая, крайне неуютно. Не могу ночевать в квартире, только порог переступлю, сразу тошнит. Решила, вот вымоют апартаменты, кое-что подремонтируют, сразу на продажу их выставлю. Приобрету себе коттедж в Подмосковье. Я не создана для жизни в городе! Извините, больше не могу разговаривать. Голова раскалывается. Пойду таблетки принимать. Экран погас. Мы с Борей посмотрели друг на друга. – Что-то не так, – покачал головой батлер. – Вы правы, – согласился я и набрал номер Левы. – Задавай вопрос сразу, – попросил приятель, забыв поздороваться. Я приступил к делу: – Помнишь наш разговор про Анжелику? Сейчас случайно выяснили, что у нее всегда, едва речь заходит о детстве и школьных годах в Москве, начинается мигрень. И она ничего лет до одиннадцати не помнит. В процессе беседы случилось одно озарение: ее, совсем маленькую, рано утром, вроде как, везут на уроки. Мы выяснили, что она в первый класс пошла в девять лет и училась в лесной школе. От гимназии в деревне и от жизни в селе самые хорошие эмоции, есть воспоминания. Почему так? – Некоторые специалисты ставят стоп-сигнал на травмирующие реминисценции, – объяснил Лева, – опасаются, что они всплывут из тьмы. Всякий раз, когда в башке возникают хотя бы намеки на ненужные мысли, у пациента начинаются тошнота, мигрень, понос, а то и все сразу. Каждый по-своему реагирует. Мозг связывает реакцию тела с размышлениями, например, о школьных годах и блокирует все, что связано с данной ситуацией. – Ясно, спасибо, – поблагодарил я и встал. – Боря, сбрось мне точный адрес лесной школы. Может, там найдется кто-то, способный рассказать об Анжелике. Съезжу туда. Ты говорил, она расположена в селе Гукино. Отправлюсь туда. Пришли название улицы, номер дома. Проверь учителей, вдруг там еще работают те, кто помнит Зубову. Звуковое сообщение от батлера прилетело в тот момент, когда я стоял в плотной пробке. – Почти весь педагогический состав обновился, – сообщил секретарь. – Вероятно, помнить Анжелику может воспитательница Плюхина Валентина Семеновна, она до сих пор работает там, и библиотекарь Ласкина Татьяна Васильевна, но она теперь владелица магазина в селе Крутово. Кстати, обе женщины там живут, Плюхина – на улице Ленина, дом пять, Ласкина – тот же адрес, только шестой участок. Глава десятая – Анжелика Зубова? – переспросила Валентина Семеновна. – Вроде была такая девочка. Много ребят перед глазами прошло, всех не упомнить. Разве только тех, кто чем-то отличался. И я не педагог, а воспитатель. Следила, как подопечные едят, одеваются, гуляют, играют. Почти няня. – Лика не оставалась ночевать, может, такая информация оживит вашу память? – А-а-а, – обрадовалась Плюхина. – Забавный ребенок. Вы правы, она единственная, кого туда-сюда возили. Тихая, забитая малышка, слова лишнего из нее не вытащишь. Почти не улыбалась. Спрошу: «Анжи, сегодня два супа на выбор, куриный и борщ. Какой хочешь?» Ответ: «Все равно». Ела, как божья коровка. Две ложки проглотит, и все. Упрашивала ее, та ни в какую. Тощая! В чем душа держится! Зинаида Яковлевна, директор, если ждали родителей, которые к нам хотели ребенка отдать, всегда мне говорила: «Сегодня в семнадцать уведи Зубову, погуляй с ней где-нибудь. А то глянут на первоклашку и подумают, голодом морим». Отец у нее был странный, слишком спокойный, если не сказать апатичный. Ни на что внимания не обращал. Привезет дочку к восьми, буркнет: «Забирайте», – и нет его. Домой увозил в девятнадцать. Анжелика дневные занятия отсидела, пообедала, поспала, уроки сделала – и до свидания. Мы недалеко от столицы находимся, но часа полтора Зубовым надо было ехать до квартиры. Приедет она полдесятого – сразу спать пора. Утром, наверное, в пять поднимали. Неразумное поведение взрослых. У нас спальни уютные, питание хорошее, все процедуры проводим, учим, развиваем. В комнатах пансионеры по двое живут. Никакой дедовщины в помине нет. Первый вопрос, который взрослые задают, когда больного привозят: «У вас не станут над ребенком смеяться? Другие дети его обзывать могут? Пальцем тыкать? Или кто-то увидит своего сверстника на костылях, ужаснется?» Подробно объясняю, что все учащиеся с проблемами. Кто в коляске, кто под капельницей после уроков. Один без ноги, другая без руки, у третьего лицо обезображено. Новенькие первое время как замороженные, боятся врачей, медперсонала, в школу с опаской приходят. Но вскоре они понимают, что в нашей гимназии всех любят. И когда ты хромой, а сосед по парте вообще ходить не способен, то еще не так все у тебя плохо. Оттаивают ребятишки, начинают шалить. Мы никого не наказываем, радуемся, потому что обычные капризы и непослушание для нас – свидетельство начала психологического выздоровления. Когда подопечному плохо, он тихий, послушный, сил нет на сопротивление, молча терпит процедуры, манипуляции, не капризничает, только плачет. Если же начинает спорить: «Не хочу уколы, не пойду на массаж», – вот тут, слава богу, ожил птенчик, потихонечку на лапки встает. А уж если шалить начал, тут прямо праздник! Анжелика находилась в лучшем положении, у нее никаких изменений не было во внешности, швов, протезов. – У девочки была психологическая травма, – догадался я. – Да у всех воспитанников она в наличии, – махнула рукой Плюхина. – К нам ведь разных привозят, но у всех в душе пепелище. Один под машину попал, ноги лишился, другого из окна сумасшедший дед выбросил, мальчик жив остался, но весь переломался. Я говорю «больные», и да, контингент у нас – нездоровые дети. Только у них нет заболеваний. Мы реабилитируем после травм, огнестрельных ранений, ДТП, побоев. Лесные школы делятся по профилю лечения. Кардиология, туберкулез, рак, ну и так далее. Мы ставим на ноги тех, кто прошел тяжелое лечение, жертв жестоких взрослых. – Анжелика чем-то болела? – попытался я узнать информацию. – Мы не берем недужных, – повторила Плюхина, – к нам приходят на восстановление. Оно, как правило, хуже лечения. Ребенок после операции, а мы его тормошим: гимнастика, массаж, лекарства, учеба. Больно ему, домой хочется, плачет, а персонал не отстает. Жаль нам детей, но понимаем: не разработает руку, ногу, не станет держать спину прямо, то на всю жизнь хромым останется, мелкую моторику не восстановит. – У Анжелики тоже травма была? – Не имею права вам диагноз сообщать, – отрезала Валентина. – Хоть и не врач я, но медицинскую тайну соблюдаю. Мы и детям никогда подробности не докладываем. Зачем пугать? Придумывали всякие разные причины. Ноги у тебя нет? Так попал в ДТП! Не отчаивайся, не сдавайся, научишься ходить на протезе – главное, жив. Ни слова о саркоме не произносили. Родители, конечно, все знали. Одни нормальные, другие истерики закатывали, в особенности мамаши. Приедет вся из себя такая, разодетая, ребенку пакет карамели привезет и давай причитать: «Ах ты несчастный, ах ты бедненький, ну как жить без ноги станешь?» Подобных фраз не надо говорить! Я один раз такой бабе так и заявила! Она на меня кляузу накатала. Директриса приказ на доску: «Объявить Плюхиной выговор!» А потом в кабинете тихо конвертик выдала с хорошей суммой. Мы же частное заведение, Зинаида Яковлевна могла спокойно премию из своего кармана вынуть! Глава одиннадцатая – Что Лика говорила о брате? – осведомился я, когда женщина замолчала. – О ком? – не поняла воспитательница. – Вроде, у Зубовых был еще мальчик, Роберт, – объяснил я. – Возможно, – спокойно согласилась Плюхина. – Никогда его не видела, значит, был здоровенький. Я ведь общалась лишь с теми взрослыми, кто приезжал воспитанников проведать. С Анжеликой только отец занимался, ни мать, ни сестры-братья не показывалось. Кто у Анжелики был в документах указан, не помню. Девочку вроде в девять лет зачислили, но училась она по программе первого класса. Но это понятно – в больнице лежала, там со школьниками должны заниматься, да не везде приказ соблюдают. У нас Зубова провела год, может, полтора, окрепла физически. В последнюю неделю своего пребывания она находилась у нас круглосуточно. Отец не появлялся. Я начала волноваться – были случаи, когда детей после реабилитации домой не увозили, отказ писали. Ребенка тогда переводили в детдом. Травма ему на всю оставшуюся жизнь. В лесной школе самому маленькому шесть годков, его, может, возьмут на воспитание. А девятилетку маловероятно. Приемные родители хотят совсем мелких. На тех, кто постарше, и не смотрят, желают сами воспитать малыша. Ну и в очередной раз напомню: наша специализация – реабилитировать после тяжелых травм! Поговорив с воспитательницей еще пару минут и не узнав больше ничего интересного, я распрощался с Валентиной и направился по дороге по направлению к шоссе. Добрался до какого-то другого села, увидел маленький магазин и захотел купить бутылку воды. Внутри помещение оказалось неожиданно большим, его тесно заставили стеллажами. Лавка торговала всем: лимонадом, моющими средствами, овощами, колбасой, книгами, ведрами, инструментами, кефиром, маслом, одеждой. Небольшой с виду домик внутри оказался не таким уж маленьким, его забили до отказа. Продавщица отсутствовала. Я решил сначала найти воду, а уж потом кричать: «Отзовитесь!» – и пошел вглубь зала. Порядка тут никакого не было, сначала я очутился около банок с тушенкой, справа от них виднелись полки с мылом и шампунями, впереди у стены стояли лыжные палки, слева – шеренга бутылок. Я направился в их сторону, но минералки не обнаружил, увидел один лимонад. Сделал шаг и наткнулся на стенд с колготками. На полу стояли ящики с огурцами, чуть поодаль возвышалась пирамида из пластмассовых контейнеров, у ее подножия расположились резиновые калоши. Стало понятно, что надо вызывать торговца. – Таня, Таня! – закричал знакомый голос. Я, уже собиравшийся шагать к прилавку, замер. Что сейчас здесь делает Плюхина? У нее же рабочий день! Почему воспитательница примчалась сюда? – Привет, – произнесло чуть хриплое меццо. – Ты с работы удрала? Что случилось? – Мужик приезжал, – объяснила Валентина. – Эх, подруга, нетрудно одичать в одиночестве, – засмеялась собеседница, – боишься парней. Ты бы ему поулыбалась, глядишь, и подцепила бы на крючок. – Не смешно, – рассердилась Валентина. – И я замужем. – Да ладно, – смеялась продавщица. – Замужем – это когда печать в паспорте и парень с тобой вместе живет. Если же он приходит, когда ему на ум взбредет, то это не замужем. Мороженое хочешь? – Когда серьезной станешь? Все хахоньки да хихоньки тебе. Какой у нас договор? – С кем? – Забыла? С тем, кто тебе денег на свадьбу дал, а мне дом отремонтировал. – Ну вспомнила! Сто лет назад было! – Сейчас икнулось. Мужик приезжал! – Чей? – Ничей! – О! Себе забирай, пока не схватили! – Хватит! Появился детектив! Расспрашивал про Зубову! На короткое время стало тихо. Нарушила молчание Татьяна: – Что ты ему сказала? – Лечилась такая, ночевать не оставалась, дома спала, появилась у нас вроде в девять лет, ходила в первый класс. Тихая девочка. Привозил-увозил отец. Бабка один раз прикатила, нахамила, увезла Анжелику, вещи ее у помойки кинула. – Правильно, – уже иным тоном ответила Ласкина, – ни слова не соврала. Чего в панику впала? – Не знаю! – Испугалась? – Ага! – Много лет прошло. Из живых только мы с тобой. Зинаида на том свете, Шахов умер. Точка. Конец. Я никому ничего не скажу, ты тоже язык завяжешь. Не дрожи. Много лет прошло. Кому теперь та история интересна? И в чем нас упрекнуть можно? От Шахова даже родители стонали. Что мамаша родная сказала, когда про смерть Игоря узнала?